Ослепленная правдой - Стефани Майер

  Если не считать пыли, бархатисто-матовым покровом лежащей на столешнице, сиденьях,  спинках, - и скажем кстати, что отсутствие людей - это единственная для нее возможность  полежать в покое, который не потревожат ни пылесос, ни тряпка, ни беготня детей, создающая  в атмосфере турбулентные потоки, - в доме чисто, а беспорядок - какой бывает, когда надо  срочно уходить из дому, то есть вполне сносный и терпимый. Отчасти еще и оттого, что перед  звонком из министерства, а потом из больницы, предвидение, подобное тому, что заставляет  чувствительные натуры при жизни приводить все относящиеся к ней дела в порядок, чтобы  после смерти не возникало тошной необходимости в неистовых уборках, подвигло жену  доктора перемыть всю посуду, застелить постель, отдраить раковину, ванну и унитаз, и пусть  идеального совершенства достичь не удалось, никто не вправе требовать большего от человека,  у которого руки ходят ходуном, а глаза полны слез. И потому семи странникам, переступившим  порог помещения, показалось, что они попали в рай, и это произвело на них столь сильное и,  можно даже сказать, не слишком опасаясь употребить это ученое слово не к месту,  трансцендентальное впечатление, что они замерли в дверях, ошеломленные тем, как  непривычно здесь пахнет, а как, спрашивается, должно пахнуть в доме, если он так долго  простоял закрытым, и в другое время мы первым делом побежали бы настежь распахивать все  окна. А вот в переживаемое нами время не то что настежь распахивать, законопатить бы их  наглухо, как можно плотней, чтобы не проникал с улицы тяжкий дух тухлятины и гнили.  Сказала жена первого слепца: Мы же тебе тут все перепачкаем, и была совершенно права,  пройди они дальше в этих своих сапогах, облепленных грязью и дерьмом, в одно мгновение  обратились бы райские чертоги в обитель скверны, в преисподнюю, где, если верить  авторитетным суждениям, именно смрадный, зловонный, гнилостный, тухлый, тле- и  тошнотворный запах гнетет и терзает грешников куда невыносимей, нежели раскаленные  сковороды и клещи, кипящая в котлах смола и прочие атрибуты кузни и кухни. С незапамятных  времен обычай велит, чтобы хозяйка отвечала на это так: Да перестаньте, что это вы, право,  выдумали, какие пустяки, подумаешь, большое дело, экая важность, как испачкается, так и  отчистится, но хозяйка этого дома, как равно и гости ее, знает, откуда они все пришли, знает,  что в теперешнем мире однажды испачканное уж не отчистится вовек, а будет только пачкаться  все больше и больше, и потому она просит разуться на лестнице и благодарит, ноги, впрочем,  тоже не вполне чисты, но не идут, да нет же, опять не дослушали, не идут ни в какое сравнение,  тем более что простыни и полотенца девушки в темных очках хоть отчасти дело свое сделали и  значительную часть грязи приняли на себя. Ну и, стало быть, гости вошли в квартиру босиком,  а жена доктора, поискав и найдя огромный пластиковый мешок, сложила туда всю обувь, имея  намерение когда-нибудь, неизвестно только, когда и каким образом, ее отчистить, вынесла на  балкон, и воздух снаружи от этого хуже не стал. Небо темнело, заволакивалось тяжелыми  тучами. Хоть бы дождь пошел, подумала она. И с ясным сознанием того, что надлежит делать,  вернулась к своим сотоварищам. Они тихо стояли посреди комнаты и, как ни устали, не  решались поискать какой-нибудь стул, и один только доктор неуверенно водил пальцами по  мебели, оставляя на пыльной поверхности первые следы, ведущие к чистоте, ибо частицы этой  пыли уже прилипли к кончикам его пальцев. Сказала жена доктора: Ну, вот что, раздевайтесь  догола, все с себя снимайте, в таком виде оставаться нельзя, на одежде грязи не меньше, чем на  обуви. То есть как, спросил первый слепец, раздеваться, что же мы, голыми будем друг перед  другом ходить. Если стесняетесь, разведу вас всех по разным углам, насмешливо отвечала жена  доктора. Я здесь разденусь, сказала жена первого слепца, увидеть меня сможешь только ты  одна, тем более что тебе и раньше доводилось, да не то что голой, а кое в каких видах  поинтересней, это просто у мужа моего память короткая. Не понимаю, зачем вспоминать всякие  неприятности, которые к тому же бог знает когда были. Был бы ты женщиной да побывал бы  там, где мы побывали, запел бы по-другому, промолвила девушка в темных очках, начиная  раздевать косоглазого мальчика. Доктор и старик с черной повязкой были уже голы до пояса, а  когда стаскивали с себя штаны, один сказал другому: Дай-ка я обопрусь о тебя, а то как бы в  штанинах не запутаться, и, прыгая на одной ноге, смешны сделались они, уж так смешны,  просто до слез. Доктор потерял равновесие, повалился на пол и увлек за собой старика, но, к  счастью, оба обратили свою неудачу в смешную сторону, и теперь уже слезы умиления  наворачиваются при взгляде на них, покрытых многослойной грязью, с чахлыми, в белом пуху,  в черной шерсти, признаками своей мужественности, и ау, где ты, куда скрылось почтение  перед преклонными летами одного, уважаемой профессией другого. Жена доктора поспешно  помогла им встать, скоро уж совсем стемнеет, тогда уж и вовсе исчезнут всякие причины  стесняться и стыдиться: А интересно, свечи-то у нас есть, спросила она, и в ответ ей  напомнили, что должны где-то храниться на память о давней иллюминации старая масляная  плошка с тремя клювиками и не менее древний керосиновый фонарь в стеклянном корпусе, и  плошку-то, по крайней мере, можно будет применить к делу, потому что масло имеется, фитиль  скручу из чего-нибудь, а завтра поищу в москательных лавках керосин, наверняка его найти  проще, чем банку консервов: Которых в москательных лавках сроду не бывало, подумала она и  сама удивилась, что еще не утратила способность шутить. Девушка в темных очках раздевалась  медленно, и при взгляде на нее создавалось такое впечатление, будто она, чем больше  обнажается, тем сильнее стремится все же оставить на себе какую-то часть одежды, чтобы  прикрыть свою наготу, и непонятно, откуда бы вдруг взяться такому целомудрию, но жена  доктора, подойди она поближе, увидела бы, как маковым цветом алеет под слоем грязи лицо  девушки, черт их, женщин, разберет, одна вдруг невесть чего засмущалась, хотя в свое время  переспала с немалым числом едва знакомых мужчин, о другой мы вот узнали теперь, что она,  оказывается, очень даже способна, храня спокойствие, которое принято называть олимпийским,  шепнуть первой на ухо: Не стыдись, он не видит тебя, причем этот самый он есть не кто иной,  как собственный ее муж, причем мы, разумеется, еще не позабыли, как та, бесстыдница,  соблазнила его, да, вот все они, женщины, таковы, пусть тот, кто не знает, их и покупает.  Впрочем, очень может быть, причина здесь и вовсе иная, потому что голых мужчин здесь двое,  и один из них принимал ее в своей постели.

Жена доктора собрала сброшенные на пол штаны, рубахи, пиджак, свитера, блузки,  майки, нижнее белье, заскорузнувшее так, что его хоть месяц в щелоке отмачивай, дочиста не  отстираешь, взяла все это в охапку, сказала: Сейчас вернусь, и понесла следом за обувью на  балкон, а там, в свою очередь, разделась сама, глядя на черный город под хмурым и тяжким  небом. Ни единого огонька в окнах, ни единого слабенького отблеска на фасадах, все мертво,  все темно, и не город простерся перед ней, а гудрон, который остыл и застыл, затвердев по  собственной воле в форме домов, крыш, труб. Слезный пес, обеспокоенный, вышел на балкон,  но там никому не надо было осушать слезы, отчаянье не вышло наружу, и глаза оставались  сухи. Жена доктора озябла и вспомнила о других, которые голыми стояли посреди комнаты в  ожидании неизвестно чего. Вернулась. Спутники ее превратились в бесполые силуэты, в  смутные пятна, в тени, теряющиеся в тени. Сейчас свет зажгу, проговорила она, а то вижу не  больше вашего. Разве есть электричество, спросил косоглазый мальчик. Нет, я масляную  плошку зажгу. А что такое плошка, последовал новый вопрос. Потом объясню. Отыскала в  одном из пакетов коробок спичек, пошла на кухню, благо помнила, где хранится масло, его и  надо-то самую малость, оторвала от посудного полотенца лоскут, смастерила фитиль и  вернулась в комнату, где оставила плошку, которой впервые со дня изготовления предстояло  принести такую пользу, а что она поначалу не думала, что такая у нее будет судьба, так ведь и  никто из нас, плошек, собак и людей, не знает поначалу, зачем пришел в этот мир. И вот, один  за другим, над тремя клювиками плошки возникли три дрожащие светящиеся миндалины, и  время от времени они вытягивались кверху, так что казалось, краешек пламени затеряется в  воздухе, а потом сжимались, прятались в самих себе, становились плотными, твердыми, как  камешки света. Жена доктора сказала: Вот теперь я вижу и могу принести вам чистую одежду.  Мы же грязные, напомнила девушка в темных очках. И она, и жена первого слепца одной рукой  прикрывали грудь, другой - низ живота: Это не от меня, подумала жена доктора, это потому  что свет плошки глядит на них. И сказала: Лучше чистая одежда на грязном теле, чем грязная -  на чистом. Взяла светильник, пошла рыться в ящиках комода, в платяных шкафах и вскоре  вернулась с целой грудой пижам, халатов, юбок, блузок, платьев, брюк, джемперов, и всего  этого добра с лихвой хватило бы, чтобы достойно прикрыть наготу семи человек, которые,  правда, были не одного роста, но из-за худобы сошли бы за близнецов. Жена доктора помогла  им одеться, косоглазый мальчик натянул штаны, в которых доктор ездил за город и на пляж, в  них мы все становимся похожи на детей. Ну, теперь можем наконец сесть, со вздохом  промолвила жена первого слепца, только покажи нам, пожалуйста, куда, сами не найдем.