Арбат - Юрий Вигорь

Заговорщики долго ломали голову над тем, как расшевелить ментов, как задействовать тайные пружины и педальнуть на акселератор, чтобы стартануть в развязывании маленькой войнушки между правдоборцами и ментами-крохоборами. Правдолюбцы еще не перевелись среди ментов. Они были белыми воронами. Они стали мудрецами за годы лавирования среди ханжества и лжи. Их спутником всегда был страх услышать упрек, что слишком много берешь на себя, не получив прямых указаний свыше. И со временем правдоборцы стали такими же инертными особями, как и крохоборы-менты. Это очень просто сказать: «расшевелить правдоборцев». А этот чертов шевелизм мог стоить погон активисту. Жизнь научила — не дергайся, не спеши принимать самостоятельных решений. Самостоятельные решения вредны. Они убыточны. Они нелогичны. Они лишены здравого смысла с точки зрения субординации. И менты жили по инерции, они жили, как живет броуновское движение, как пузырящийся торфяник, где тайны исчезают навсегда. Они жили так, как было заведено еще с хрущевских, брежневских, горбачевских времен. Технология внутриментовской жизни не менялась со времени от Щелокова до Рушайло, не менялась психология мента, не менялся тип мента, смотревшего на правопорядок как на некую кормушку, где нарушитель просто необходим как прикрытие, как отруби, как комбикорм, как непременный плановый показатель и движущая сила показательности правопорядка, как материальное обоснование для бюджетных вливаний. И переведись завтра вовсе нарушитель — привычной вольготной ментовской жизни крах. Поэтому плановые показатели никогда не отражали настоящей жизни. И то, что не доплачивало ментам государство, государству же шло во вред, менты добирали недостающее вживую. Государство делало ставку не на качество, а на количество ментов. Это проистекало не столько из-за близорукости, не столько из-за недопонимания сложившейся ситуации, сколько из подспудного страха властей: а вдруг нечто эдакое произойдет? Народные волнения, несанкционированные митинги, непредвиденные катаклизмы. Порядок в городе никогда не делался руками и дубинками сотен тысяч ефрейторов и сержантиков. Порядок достигался правильными законами, а если их не было, то переговорами с криминалом, с лидерами партий, группировок, движений, бригад… И даже в девяносто третьем, при штурме Белого дома, при перевороте менты не играли серьезной роли, они не способны были противостоять разбушевавшейся толпе «переворотчиков», среди которых были люди обученные. Девяносто девять и девять десятых процента москвичей не принимали ни малейшего участия в беспорядках, они сидели дома, пили чаек и наблюдали «беспорядок» в телевизоре. Мало кто понимал, кого и зачем надо свергать, кого и куда отстранять и кого ставить на место свергнутых.

Менты не понадобились и при отстаивании телецентра в Останкино. Для подавления «переворотчиков» имелись обученные войска, Кантемировская дивизия. Менты должны были в первую очередь бороться с хулиганьем и мелкими воришками. Да, криминальная милиция тоже была нужна. У нее были серьезные задачи. Но туда не брали лопухов, бродивших стадами в мешковатой ефрейторской форме по улицам Москвы, не понимая толком, что можно, а что нельзя. И если по наивности молодой провинциал ефрейтор начинал усердствовать в наведении порядка и разгонять торговок лимонами, цветами, рыбой, семечками у метро, начальство тотчас ему делало втык: зачем вмешался без прямых указаний свыше? Порядок порядку рознь. Порядок не должен приносить убыток. Рыночный порядок — это особый порядок, его надо научиться понимать третьим умом, улавливать шестым чувством, уметь различать нюхом и знать — кто кому платит, у кого какая крыша, кто кого прикрывает… И не совать куда не следует нос малограмотного борца за правопорядок. Набившие шишки ефрейторы и сержантики понемногу умнели и осознавали всю двуликость, все многообразие ханжеского понятия «правопорядок» и уже не лезли на рожон, учились понимать искусство лавирования в подводных рифах, где кормились хищники в погонах и без погон, оставляя от щедрот объедки и мелкой рыбешке.

— Меня всегда шокировало, — говорил, налегая на закуски, Бобчинский, — что в предбаннике любого крупного и не очень крупного московского ментовского начальства, рядом со столом секретарши стоит непременно буфет, или буфетик, или горка, а на ней обязательно фужерчики, бокальчики для шампани, стопочки для коньячка, вазы для фруктов, блюда для… неважно чего. Это некий символический вещественный ряд, это как бы напоминание и предупреждение посетителю о том, что здесь важнее всего желудок, подтверждение философии, что миром и законами правят простые человеческие желания, воля низменного, характера, чувства отнюдь не возвышенного, а «буфетного» свойства. И этим служителям Фемиды неведома высокая способность создавать вселенную в своей душе и попирать зло, даже если это зло золотоносного свойства.

И представьте, в предбаннике начальника ГУВД Центрального округа Сергея Семеновича Зуйкова стоит тоже такой затрапезный, наполненный неброской посудой буфетик, и в лампочном свете неприхотливо высвечивают гранями стопари и бокалы простого стекла, в соответствии с рангом хозяина кабинета. И как только я увидел этот посудно-рюмочный ряд, я тотчас понял, что Фемида здесь находится, как и я, на роли посудомойки. А Фемида тоже хочет жрать, она баба молодая, зазнобистая, даром что иностранка… И проживает у нас в стране, скорей всего, без визы. А свою, русскую, богиню правопорядка мы так и не породили… Молимся еврейскому богу Иисусу, а законы вершит иностранная особа непонятного происхождения… Так стоит ли удивляться, что всю Москву, всю Россию заполонила торговые лотки, палатки, тонары, что у нас торгуют в каждой подворотне, на Красной площади, в подземных переходах… в приемных роддома, в библиотеках, в коридорах морга, в предбанниках, на лестницах, на чердаках, в подвалах, в троллейбусах, в метро, в самолетах, в подводных лодках… Говорят, и в «Курске» был лоток. Мы все пропитались философией, тленным духом торгашества, а я, идиот, пришел укорять Зуйкова в каких-то незаконных лотках… Да он плоть от плоти этого мира всеобщей, всепроникающей, всеразлагающей торговли. И эта бацилла страшней, чем СПИД. Может быть, он сам Гермес в погонах, Гермес, взявший себе фамилию Зуйков… И Карноухов, может быть, у него чистильщик перьев на крылышках удачи… и никакой не славянин, а хитроумный грек, кентавр Карнопулюс…

Бобчинский хряпнул еще рюмку коньяку, зажевал лимончиком, вкусно облизнулся и, со свистом собрав воздух в груди, продолжил монолог:

— Братцы, да, может, все это начальство вообще не русские, и все они греческого, или арийского, или халдейского происхождения, может, все они прислужники торговым халдейским, арийским, аравийским, азербайджанским богам? А мы, дураки, ломимся в открытые двери и воображаем, что перед нами простая советская милиция, которую можно взять на понт. Нет, хитроумных греков не возьмешь на испуг. У них сговор. Греческий сговор! Я вот только не пойму: зачем он дал мне телефон этого полковника Кульши? Неужто и он грек и прислужник Гермеса?

— А ты возьми да позвони, — сказал нетвердым голосом закосевший с горя Добчинский. — Побывай у него в предбаннике и кабинете. Опиши в статейке посудно-рюмочный ряд, ежели таковой имеется…

— Нет, мужики, а зачем нам, а вернее, вам все это надо? — неожиданно спросил, весело блестя глазами, Бобчинский. — Все мы прекрасно понимаем, что справедливости сейчас нет. Правды — нет. Законов, а вернее, их исполнения — нет. Вот ты, господин колдун, неужто ты уважаешь наши законы?

— Беспременно! — ответил бодро Фемистоклов и цыкнул зубом. — Законы у нас неплохие. Сойдут. Терпеть можно. Лучших все одно нет. Хотелось бы кое-каких других закончиков… Но что зря болтать! Будем довольствоваться и этими. Авось наступят лучшие времена. Как говорится, лови рыбешку мелкую да не жалуйся, а бог увидит твою многотерпимость — и крупную пошлет.

— Да, пошлет он тебя… Хотя, впрочем, ты же колдун. Уважаю колдунов. Эй, господа, я хочу выпить за простого русского колдуна, уважающего русскую прессу. Хочешь, я напишу о тебе статью? Статью о честном простом колдуне. Но о ментах… Мы зря теряем время. Лично я после вашей просьбы прощупать ментов заелся, да. И фраернулся. Я переоценил свои возможности. Я — пас! Поверь, старина, копать сегодня под ментов небезопасно, а ежели еще это связано с деньгами… Если ты говоришь правду и на кон с нелегальных лотков падает в месяц треть миллиона только здесь, на Арбате, то я тем более пас…

— Значит, ты выпадаешь в осадок? — сказал, раздувая ноздри и глядя в упор на Бобчинского, постепенно трезвевший Добчинский. — Слабак ты, Боб, слабак! Узнаю школу, гнилую школу «Московской правды». Все вы там слизняки заангажированные. Узнаю школу хамелеона, бывшего комсомольца-вожака, Шота Муладжанова! Узнаю гнилую школу псевдогеополитика Юрия Додолева… Недаром тебя погнали с полосы «Новый взгляд»… Тоже мне, проповедник революции в сексе. Да ты духовный импотент!