Кавалер дю Ландро - Жорж Бордонов

— Это хуже, чем в России, старина Десланд. Меня здорово трясет, и ноги холодеют. Чертова лихорадка!

— Хочешь, я пошлю за бывшим помощником барона Лари, доктором, который вылечил малышку?

— Если бы я боялся смерти, это было бы необходимо. Но я плюю на нее… Но что ни говори, а ты прав, только я хочу сначала встретиться с нотариусом… Чего ты ждешь, Десланд?.. Ладно, я тебе приказываю привезти как можно скорее нотариуса.

Розовый, кругленький нотариус, улыбчивый, с мягкими, плавными жестами, в цветастом жилете и фиолетовом рединготе, устроился за конторкой, приготовился записывать, но украдкой успел оглядеть обстановку комнаты. Шевалье, заметив его любопытный взгляд, «проржал»:

— Удивительно, не правда ли? Такое состояние и такая бедная обстановка! Ваш помощник живет в лучших условиях!

— У каждого свой вкус, господин шевалье!

Нотариус больше двух часов писал под диктовку дю Ландро. А затем с наслаждением долго зачитывал завещание двум свидетелям, первым попавшимся под руку Десланду работникам, чтобы соблюсти закон. Ландро твердой рукой подписал бумагу и сказал:

— Десланд, позаботься, чтобы господин нотариус не уехал без хорошего завтрака. Я на тебя надеюсь.

Нотариус, сытно отобедав и выпив несколько бокалов хорошего вина, с удовлетворением откланялся.

— Не беспокойтесь господин Десланд, — говорил он с оптимизмом, — для умирающего он выглядит просто великолепно.

Было бы интересно воспроизвести это необычное завещание целиком, но оно слишком длинное. Шевалье подтвердил официально, что его родственники как наследники никогда не будут жить в Нуайе. Этот дьявольски хладнокровный человек все предусмотрел, все просчитал до мельчайших деталей, о чем свидетельствует, например, следующая выдержка из завещания: «Мои бренные останки должны быть перевезены, в сопровождении кюре, креста и хоругвей, в Эрбье, в городскую церковь, для отдания последних почестей. После чего тело немедленно перевезти в Нуайе и предать земле в часовне. Гроб, опущенный в могилу, землей не засыпать, а залить достаточным количеством известкового раствора, засыпать известью и песком, с таким расчетом, чтобы заполнить могилу до уровня земли. В дальнейшем на это место ляжет надгробный камень. Моя могила должна иметь в длину 2 м 66 см, 1 м 20 см в ширину и 1 м в глубину в средней части. Крышка должна быть полукруглой и быть шире гроба на 5 сантиметров. Уложив ее на место, щели заделать жирной известью, погашенной накануне. Надгробный камень положить, как было оговорено ранее. Я требую, чтобы все работы были выполнены с крайней тщательностью. Но если я умру раньше окончания подготовительных работ, то прошу Десланда положить меня в свинцовый гроб и как можно быстрее закончить работы. Место моей могилы должно быть как можно ближе к стене, у которой покоится моя любимая кобыла Тримбаль. Кроме того, я завещаю церковному совету Эрбье сумму в десять тысяч франков, чтобы каждый год, в годовщину моего отпевания, в церкви служили торжественную мессу в мою память, с процессией до самой вышеупомянутой часовни в Нуайе. И в последующие десять дней отслужить шесть простых месс…»

Когда Десланд ознакомился с завещанием, он не смог сдержать слез: семейная жизнь его размягчила. Шевалье ему сказал:

— Довольно, старина, ты расстраиваешься по пустякам. Завещание отнюдь не обязывает человека немедленно умереть.

— Так же как и помириться с церковниками, но раз ты пожелал, чтобы по тебе служили мессы, я одобряю твое решение.

— А, понимаю! Ты находишь, что я изменил себе? Возможно, ты не так уж и не прав… Слушай, позови аббата Сьюро. Когда его назначили в Эрбье, я с ним заключил соглашение. Я ему сказал: «Ты сын старого моего товарища по Почетной гвардии, ты единственный, кому я могу доверить мою предсмертную исповедь».

Естественно, молодой аббат скоро явился в Нуайе. Но, конечно, эта исповедь не могла пройти нормально.

— Господин шевалье, — спросил аббат, — вы действительно считаете, что настало время для соборования?

— Черт возьми! — воскликнул шевалье. — Я позвал тебя не ради забавы, мой дорогой Сьюро. Все-таки как ты похож на отца!

— Господин шевалье, я питаю к вам величайшее уважение, но это час истины. Вы не должны думать ни о чем, кроме своего спасения.

— Это точно, я вот-вот подохну. Но ты видишь, я сдержал обещание.

— Я должен принять у вас исповедь.

— Ну и ну, это долгая история.

— Постарайтесь последним усилием воли вспомнить вашу прожитую жизнь.

— Хорошо, аббат, но при одном условии: мы останемся одни в комнате.

— Я согласен.

Исповедь еще не подошла и к середине, как дверь отворилась и показалась голова любопытного слуги. Шевалье в гневе привстал на постели:

— Тебе чего здесь надо? Убирайся отсюда, черт тебя возьми… Ах! Прошу прощения, господин аббат, я неисправим. Вырвалось, понимаете ли!

После того как аббат ушел, он сказал:

— Это странно, Десланд, но я ничего не вижу, почти ничего. Все как в тумане.

Его худые, длинные пальцы смяли покрывало. Десланд, словно обезумев, спустился в зал.

— Эту ночь он не переживет, — сказал он обреченно.

— С его характером он может еще продержаться, — возразила Евгения.

Во дворе послышался стук копыт, и появились два фонаря какого-то экипажа.

— Это Форестьер или доктор. Они ему помогут.

Это была мадемуазель Виктория, вернувшаяся в Нуайе, как всегда, вовремя, ангел ли, демон ли несчастного шевалье.

Герцогиня де Берри

Десланд, по настоятельной просьбе жены, решил сообщить Виктории о состоянии шевалье. Она выехала немедленно, но в то время путешествие с берегов Рейна в Вандею было достаточно серьезным предприятием. К счастью, она прекрасно знала дорогу. Виктория отказалась от предложенного ей Евгенией Десланд обеда и, хотя устала после дальней дороги, сразу же направилась в комнату шевалье, что показывает очевидную схожесть ее характера с характером Ландро. Когда она вошла в комнату, шевалье открыл глаза и его губы попытались растянуться в улыбке. Он хотел что-то сказать, но из его горла донеслось только неразборчивое бормотание. Его пальцы смяли одеяло в отчаянном усилии.

— Покажите, что тут у вас, мой друг? — произнесла Виктория, откидывая одеяло.

— Добавьте дров в огонь, ему нельзя мерзнуть, — обратилась она к Десланду.

Виктория склонилась над раздувшимся, страшным бедром шевалье, похожим теперь на кабанью ногу. Провела рукой по краям раны, уже затягивающейся, но воспаленной и сочащейся.

— Десланд, принесите свечей, — попросила она.

Потом достала из дорожного саквояжа нож, подержала его лезвие над огнем и решительно, одним резким, точным движением вонзила острое лезвие между краями раны и сделала глубокий и длинный разрез. Хлынул поток гноя и крови.

— Водки, самой крепкой! — приказала она.

На кровати расползалось зловонное пятно. Шевалье издал крик раненого зверя, к нему вернулось сознание, и он сжал зубы, чтобы подавить стон. Его широко открытые глаза, немного мутные и дрожащие, выразили Виктории признательность. Вошел Десланд с бутылкой.

— Юбер, сейчас будет очень больно.

И она вылила почти полбутылки в зияющую рану. Большое тело шевалье выгнулось дугой, у него вырвался сдавленный стон. Виктория показала на пятно Десланду.

— Вот от чего он умирал! Этот дурак доктор не продезинфицировал рану и позволил ей закрыться.

— А он так обрадовался, что она быстро затянулась. Он еще сказал: «Заживает как на собаке! Какое здоровье!»

— Лезвие косы, даже только что наточенной, не бывает чистым. Оно могло касаться какой-нибудь падали… Впрочем, довольно разговоров. Надо переодеть его и поменять белье. Позовите слуг, пусть помогут.

— А куда его пока положить?

— Может быть, в кресло? Подождите, Десланд, дайте подумать. Принесите ковер из моей комнаты.

Шевалье положили почти на то самое место, где лежала умирающая Тримбаль. Десланда это неприятно поразило, у него даже ноги стали ватными. И Виктория его обругала за медлительность и неловкость. Но он почти не отреагировал, его испуганный взгляд, словно магнитом, притягивало распростертое большое тело друга. Его сердце сильно забилось. Если бы он был один, то сел бы около шевалье и взял его руку в свою, «чтобы помочь». Он почти упрекал Викторию за ее твердость, неженскую нечувствительность. Он готов был пожалеть, что написал ей.

«Напрасно она его беспокоит, — думал он. — О, мой Бог! Вы, который знает истину, будьте милосердны к нему! По крайней мере, дайте надежду, что мы не расстанемся так рано и навсегда, что встретимся в другом мире!»

— Десланд, — вернул его к действительности голос Виктории, — огонь почти погас! От вас никакой помощи!

Когда шевалье опять уложили в кровать, она спустилась на кухню, достала из дорожной сумки и смешала какие-то травы и порошки. И опять она отказалась от чашки с бульоном, приготовленной Евгенией Десланд. Вернувшись в комнату шевалье, Виктория присыпала рану снадобьем, наложила повязку, укрыла его еще одним одеялом, поправила огромную красную пуховую перину. Жена Десланда заглянула в комнату: