Миры Айзека Азимова. Книга 6 - Айзек Азимов

Замешательство девочки не укрылось от матери.

— Одну минуточку, Гэри, — сказала она, прервав разговор, — я только узнаю, что так беспокоит Ванду. Что тебе, малышка?

Ванда потянула мать за руку.

— Ма, я тебе потом скажу. Только тебе.

Манелла с улыбкой обернулась к Селдону.

— Видишь, как рано это начинается, Гэри? Своя жизнь. Свои трудности. Ванда, пойдем к тебе, детка?

— Да, мама, — проговорила Ванда с явным облегчением.

Взявшись за руки, они прошли в детскую, и Манелла спросила:

— Ну, что случилось, Ванда?

— Это из-за дедушки, мама.

— Из-за дедушки? Вот уж не поверю, чтобы он сделал тебе что-то дурное!

— Он не… — и глаза Ванды наполнились слезами. — Он умрет?

— Твой дедушка? Чего это ты вдруг, Ванда?

— Ему будет шестьдесят. Он такой старенький.

— Вовсе нет! Он уже не молодой, конечно, но и не старый. Люди живут до восьмидесяти, до девяноста, даже до ста лет — а дедушка у нас еще знаешь какой крепкий и здоровый? Он еще долго проживет.

— Ты точно знаешь? — всхлипнула Ванда.

Манелла обняла дочку за плечики и посмотрела ей прямо в глаза.

— Послушай, Ванда, когда-нибудь мы все должны умереть. Помнишь, я тебе уже говорила? И все-таки не стоит горевать об этом, покуда это «когда-нибудь» еще очень далеко, — ласково проговорила Манелла, утирая бегущие по щекам Ванды слезы. — Дедушка еще долго проживет. Ты подрастешь, станешь совсем взрослая, а он еще будет живой даже тогда, когда у тебя уже будут свои детки. Вот посмотришь. А теперь пойдем. Я хочу, чтобы ты поговорила с дедушкой.

Ванда снова всхлипнула и кивнула.

Когда они вернулись к Селдону, он сочувственно посмотрел на внучку и поинтересовался:

— Что такое стряслось, Ванда? Чем ты так расстроена?

Ванда покачала головой.

Селдон перевел взгляд на Манеллу.

— Что с ней, Манелла?

— Пусть сама скажет.

Селдон сел в кресло и похлопал ладонью по колену.

— Подойди ко мне, Ванда. Сядь и расскажи мне, что за беда такая.

Ванда забралась к деду на колени, еще немного повсхлипывала и, протирая глаза кулачком, пробормотала:

— Мне страшно. Я боюсь.

— Ну-ну, не надо бояться. Расскажи все скорее своему старенькому дедушке.

Манелла поморщилась:

— Не то слово.

Селдон удивленно взглянул на нее.

— Какое? «Дедушка»?

— Нет. «Старенький».

Стоило Ванде услышать слово «старенький», как она снова залилась слезами.

— Да, дедушка, да, ты старенький!

— Ну, конечно. Мне шестьдесят, малышка.

Он крепко обнял Ванду, прижал к себе, наклонился и прошептал:

— Я ведь тоже этому не рад, Ванда. Знаешь, как я тебе завидую — тебе еще и восьми нет.

— У тебя все волосики седые, дедуля…

— Ну, они не всегда такими были. Я только недавно поседел.

— Раз волосики седые, значит, ты скоро умрешь, дедуля…

Селдон был ошеломлен.

— Да что такое стряслось? — изумленно спросил он у Манеллы.

— Понятия не имею. Не знаю, что это вдруг на нее нашло.

— Сон плохой видела… — всхлипнула Ванда.

Селдон прокашлялся.

— Ну, Ванда, что такое «плохой сон»? Нам всем плохие сны порой снятся. И ничего в этом нет страшного. Это даже хорошо, детка. Просыпаешься и понимаешь, как все хорошо на самом деле.

— А я видела сон, что ты умрешь! — не унималась Ванда.

— Понимаю, понимаю, детка. Смерть часто снится, но не надо так огорчаться. Это ничего не значит. Ну, погляди на меня. Разве ты не видишь, какой я живой, веселый? Ну, смотри, я улыбаюсь. Разве я похож на умирающего? Ну, похож?

— Н-нет…

— Ну вот и славно. А теперь пойди-ка поиграй и забудь про все эти глупости. У меня день рожденья, и мы все отлично повеселимся. Ну, давай ступай к себе, малышка.

Ванда ушла, улыбнувшись сквозь слезы, а Манеллу Селдон попросил остаться.

2

— Как ты думаешь, откуда у Ванды такие мысли, Манелла? — спросил Селдон невестку.

— Ну, Гэри, мало ли откуда? У нее был сальванийский геккончик и умер, помнишь? У одной из ее подружек отец погиб в катастрофе, а уж по головизору она каждый день видит, как кто-то умирает. Невозможно растить ребенка под колпаком, чтобы он ничего не знал о смерти. Да я и не собиралась ничего от нее скрывать. Смерть — естественная и неотъемлемая часть жизни, и она должна это понять.

— Я не говорю о смерти вообще, Манелла. Я говорю о своей смерти. Почему она вдруг заговорила об этом?

Манелла растерялась. Селдон был ей очень дорог. «Господи, как же сказать, чтобы не обидеть?» — подумала она. А не говорить тоже было нельзя.

— Гэри, — сказала она, — только не обижайся, но ты сам виноват.

— Я?

— Конечно! Ты в последнее время только о том и говорил, что тебе скоро шестьдесят, и направо и налево жаловался, какой ты уже старый. И юбилей-то твой устраивается, в основном, для того, чтобы переубедить тебя и утешить.

— А ты думаешь, это так уж весело, когда тебе шестьдесят? — пробурчал Селдон. — Вот погоди! — шутливо погрозил он пальцем Манелле. — Доживешь до моих лет, сама увидишь, каково это.

— Увижу, если повезет. Некоторые и до шестидесяти не доживают. И все-таки чему удивляться, если ты то и дело сбиваешься на то, что тебе шестьдесят, что ты совсем старый? Конечно, это пугает и огорчает бедную девочку. Она такая впечатлительная.

Селдон вздохнул и сокрушенно покачал головой.

— Прости меня, Манелла, но мне и правда невесело. Посмотри на мои руки. Они все в старческих пятнах, и скоро перестанут гнуться. Да, Манелла, о геликонской борьбе говорить не приходится. Теперь меня грудной младенец пальчиком повалит.

— Не понимаю, чем ты так уж отличаешься от других людей твоего возраста? Голова у тебя, по крайней мере, работает превосходно. Не ты ли сам так любишь повторять, что это самое главное?

— Знаю. Все так. Но состояние моего тела вгоняет меня в тоску.

Манелла понимающе кивнула и проговорила с едва заметной иронией:

— Понятное дело, ведь Дорс-то, похоже, совсем не старится.

— Ну да, ну да, вот я и думаю… — занервничал Селдон и отвел взгляд.

Несомненно, он не хотел переводить разговор на эту тему.

Манелла заботливо и одновременно пытливо смотрела на свекра. Его беда была в том, что он ничего не понимал в детях, да и в людях вообще, если на то пошло. Трудно даже было представить, как он сумел пробыть целых десять лет на посту премьер-министра при прежнем императоре, совершенно не разбираясь в людях.