Навои - Айбек

— Но ведь они бросают тебе в лицо ужасные обвинения, — горячо сказал Зейн-ад-дин.

Султанмурад махнул рукой—«будь что будет!» — и промолчал. Зейн-ад-дин заговорил о том, что Султанмурада обвиняют в распространении вредных мыслей, Шихаб-ад-дин собрав вокруг себя таких же, как он, полуграмотных недоучек, всюду сеет клевету. Если Султанмурад сегодня или завтра не преградит путь своим врагам, он может попасть в беду.

Султанмурада вдруг прорвало. Небылицы, распространяемые его врагами, жалили его сердце, как змеи.

— Клевета! — вскричал он.

— Пусть эти люди называют подлинные жемчужины науки и философии «возмутительными» мыслями! Я преподаю не только богословские науки, я просвещаю сердца студентов логикой, математикой, астрономией, философией и другими светочами человеческого разума. О, если б познать эти предметы было так же легко, как читать коран. Читать тысячи книг, исследовать, сопоставлять мысли разных ученых, поправлять их ошибки и недосмотры — достаточно трудное дело. Но я люблю науку и все стерплю. Если не заниматься этим, зачем тогда нужны медресе? К тому же я преподаю в медресе господина Навои, получаю жалованье из средств его вакфа. Сам господин Навои указал мне, в каких пределах проходить со студентами те или иные науки.

— Твоя вина в том, — сказал Зейн-ад-дин, ударив себя рукой по колену, — что ты работаешь по плану, установленному Навои, посвящаешь ему свои произведения. При каждом удобном случае ты выдвигаешь идеи Навои, держишь его сторону. На шахматной доске политики Шихаб-ад-дин — простая пешка. Но за ним стоят сильные фигуры, беспощадные, как рок.

Арсланкул, слушавший своих друзей с широко раскрытыми глазами, неуверенно заговорил:

— Ушел Навои, и ушло из Герата благоденствие. Ни крестьяне, ни ремесленники не знают спокойной жизни. Пока Навои не придет и не возьмет дело в свои руки, у народа при теперешних правителях не будет ни хлеба вдоволь, ни надежной защиты.

Зейн-ад-дин и Султанмурад с улыбкой переглянулись, подтверждая слова Арсланкула. Зейн-ад-дтн сказал, что при дворе среди везиров интриги против Навои умножаются с каждым днем, и выразил сомнение в возможность скорого возвращения поэта. Арсланкул со вздохом поднялся и вышел. Султанмурад долго сидел молча. Наконец он обратился к другу и спросил, что он советует делать.

— Пойди к Маджд-ад-дину, расскажи ему о тех обвинениях, которые на тебя возводятся. Не откладывай, обратись к нему сегодня же, — убеждал Зейн-ад-дин товарища.

— Жаловаться волку на несправедливость! Клянусь аллахом, не понимаю, какой в этом смысл!

— Пусть Маджд-ад-дин узнает, что, как бы искусно он ни скрывал свои проделки, его гнусные дела не останутся тайной. Каждое слово, сказанное тобой о Шихаб-ад-дине, бьет и самого Маджд-ад-дина.

Султанмурад после некоторого колебания согласился с Зейн-ад-дином и решил, не откладывая, вечером отправиться к Маджд-ад-дину.

Арсланкул принес на большом блюде манты, приправленные кислым молоком и перцем. Потом снял с полки два больших глиняных кувшина и налил в маленькие изящные пиалы прозрачного красного вина, «чтобы разогнать тоску». Султанмурад поднес пиалу к губам, но вдруг, подняв голову, продекламировал:

Мой обычай быть веселым, пить вино и песни петь;Вера — не иметь неверья, но и веры не иметь.Я спросил судьбу-невесту: «Что ты хочешь от меня?»Отвечала: «Подари мне сердце, полное огня»

Стихи очень понравились Арсланкулу. — Хорошо сказано о вине, — проговорил он с волнением в голосе.

Все трое опорожнили пиалы и принялись за еду. Вино было крепкое. У Султанмурада, который обычно мало пил, от одной пиалы разгорелись щеки и засверкали глаза. Так как он должен был отправиться к везиру, его не уговаривали пить больше. Зейн-ад-дин и Арсланкул выпили еще по две пиалы. Султанмурад читал рубай Хайяма и с большим красноречием разъяснял их смысл. Он привел много арабских, персидских, тюркских стихотворений о вине. Зейн-ад-дин рассказывал интересные анекдоты. Особенно насмешил всех рассказ про мударриса Фасых-ад-дина.

Однажды вечером старый мударрис Фасых-ад-дин устроил пирушку с несколькими юношами. Все были веселы; звучала музыка, пели песни. Когда пирушка была в самом разгаре, оказалось, что вина больше нет. Была полночь, достать откуда-нибудь вино, не расстроив пирушки, было невозможно. Собравшиеся решили процедить гущу, осевшую на дне бутылей. Фасых-ад-дин, который был сильно навеселе, взял в горсть свою белоснежную бороду и сказал юношам: «Уже сколько лет я каждый день подолгу мою мылом и расчесываю эту бороду. Если она сегодня не пригодится, её лучше вырвать и бросить, как сорную траву. Ну-ка, молодцы, поставьте на пол посудину и цедите винную гущу через мою бороду».

Присутствующие с веселыми криками — процедили вино сквозь белоснежную бороду мударриса.

Устав от смеха, все некоторое время молчалив Потом Зейн-ад-дин достал тамбур и, перебирая струны тонкими, как у девушки, проворными пальцами, запел печальную песню о любви и разлуке. Каждое слово песни обжигало сердце Султанмурада, как раскаленный уголь. Когда Зейн-ад-дин кончил, Султанмурад бросил на своего друга взгляд, полный глубокой печали. Зейн-ад-дин, видимо, понял, какую рану разбередил он в сердце ученого, и повесил тамбур на место.

Далеко за полдень гости, поблагодарив Арсланкула и пожелав его сынишке всяческого счастья, распростились и ушли.

Зейн-ад-дин пошел домой, а Султанмурад, обдумывая предстоящую встречу с везиром, решительно направился в северную часть Герата. Миновав узкие переулки, он вышел на большую дорогу.

Была пятница, улицы пестрели людьми. Несколько нукеров с обнаженными мечами в руках вели бродяг, которые подрались в кабаке. Их сопровождали дети и любители даровых зрелищ. Они хватали арестованных за полы халатов и осыпали их бранью. Нарядно одетые бекские сыновья, в халатах с расшитыми воротами в щегольских сапожках, похлестывая красивых туркменских коней, возвращались с поля после игры в чавган. Гератские нищие, по три, по четыре человека, бродили вдоль дороги под тенью деревьев, покрытых молодой просвечивавшей на солнце листвой. Вдали виднелись зубцы огромных крепостных стен и сверкавшие росписью минареты. Роскошные дворцы, окруженные большими садами, низенькие, покривившиеся, громоздившиеся друг над другом дома бедняков, породистые кони в позолоченной сбруе, тощие, костлявые ослы, покрытые грязными потниками, парчовые халаты и заплатанные, оборванные пестрядевые чапаны — все это создавало пеструю, причудливую картину.

Дойдя до нового сада «наместника султана», Султанмурад остановился у ворот, в которые то и дело входили нукеры и слуги. Под испытующими взглядами этих людей, рассматривавших его со всех сторон, простодушный ученый смутился, и у него будто язык прилип к нёбу. Мысленно он даже побранил Зейн-ад-дина, посоветовавшего ему прийти сюда. Наконец Султанмурад обратился к огромного роста джигиту, который по одежде и — манерам походил на начальствующее лицо.

— Я пришел повидать господина Маджд-ад-дина Мухаммеда. Будьте любезны, проводите меня к почтенному везиру.

— Скажите, кто вы такой. Я попробую. Может быть, на ваше счастье… — сказал слуга, равнодушно смотря куда-то в сторону.

Султанмурад сообщил свое имя и служебное положение в Ихласии. Не успел он окончить, как слуга куда-то исчез. Расхаживая взад и вперед возле ворот сада, Султанмурад увидел Туганбека, который прилетел, словно молния, в сопровождении двух красивых джигитов, одетых как приближенные царевичей. Нукеры взяли запыхавшихся коней под уздцы. Туганбек ловко соскочил на землю. Взгляд его покрасневших глаз упал на Султанмурада, и он улыбнулся во весь рот.

— Вы зачем пришли сюда, господин? Султанмурад, соблюдая вежливость, подошел к Туганбеку, крепко пожал его грубую, твердую, как железо, руку и сообщил о цели своего прихода.

— Идемте вместе. Я-то знаю, что вы настоящий ученый. Мы ведь старые товарищи, — весело сказал Туганбек.

Они вошли во двор. Нукеры и слуги с поклонами уступали им дорогу. Туганбек повел ученого по цветникам, пробудившимся с первым дыханием весны, по ровным кипарисовым аллеям. То тут, то там сверкали большие круглые зеркала хаузов. Султанмурад невольно залюбовался ими. Туганбек небрежно махнул рукой.

— Представьте хауз, полный вина, красного бархатного вина! Сегодня на пирушке у моего царевича Музаффара-мирзы мы пили вино из хауза. В конце концов мы бросили туда двух пьяниц. Они выкупались в вине…

Туганбек указал Султанмураду на большой, богато отделанный дом.

— Входите, не стесняйтесь, вас, наверное, примут. Движением руки он простился с Султанмурадом и повернул в другую сторону.

Высокий слуга указал Султанмураду на дверь, украшенную золотом.