Дмитрий Леонтьев Петербуржская баллада - Дмитрий Леонтьев

Поверх цветов лежала записка:

«Забыл поблагодарить. Вы — классная тетка, хоть и мент... Был бы я лет на двадцать постарше...»

— Сынок, — невесело рассмеялась Беликова, — если бы ты был лет на двадцать постарше, ты бы знал, что шестидесятилетней женщине надо дарить не цветы, а корм для собак и слабительное для нее... Вот так-то, — пояснила она собакам, — в кои-то веки заинтересовала сразу двух мужчин, так и тут один оказался вором, а другой маньяком.

Выгуляв и накормив собак, она взяла томик Цветаевой и устало прилегла на диван. Долго думала о чем-то, потом раскрыла наугад:

...Под лаской плюшевого пледа Вчерашний вызываю сон. Что это было? — Чья победа? — Кто побежден?

Кто был охотник? — Кто — добыча? — Все дьявольски — наоборот! Что понял, длительно мурлыча. Сибирский кот? И все-таки — что ж это было? Чего так хочется и жаль? Так и не знаю: победила ль? Побеждена ль?

 У К А Ж Д О Г О – С В О Й Д О Л Г…

Когда Протей вошел в палату, больной даже не пошевелился, лишь покосился на посетителя — презрительно и чуть раздраженно, словно его отвлекали от какого-то важного дела.

«Интеллигент, — со спокойным высокомерием подумал Протей, — смотрит, словно запачкаться боится. А ведь это твой выбор, не мой. Мне-то все едино: кого, за что...»

— Я от Игнатия Ростиславовича, — назвал пароль Протей. — По поводу решения ваших проблем...

Больной чуть заметно кивнул. Был он стар, седовлас и изможден. Не надо было иметь медицинское образование, чтобы понимать, что больному осталось совсем недолго мучиться в этой тихой и стерильной палате.

— Почему вы настояли на личной встрече? — спросил Протей. — Вы же понимаете, что это гигантский риск. Если б не настоятельная просьба Игнатия Ростиславовича...

— Дело таково, что некоторые детали я хотел объяснить сам, — скрипучим от долгого безмолвия голосом ответил старик. — Да и посмотреть на вас хотел... Когда вы... начнете, меня, скорее всего, уже не будет. А мне надо знать... Хотя бы представить... ТЕХ я не могу даже представить, так хоть вас...

— Вам сказали, что за это я возьму с вас дороже?

— Неважно, — поморщился старик. — Деньги для меня уже не имеют значения. Мне все равно уже не выйти отсюда, а здесь у меня есть все... Но все равно — спасибо. Мне объяснили, что так не делается, но я очень просил... Ник... Игнатий Ростиславович — мой старый друг, и, зная, что меня опасаться не стоит, он пообещал вас уговорить... Пусть мое имя останется для вас тайной — оно все равно не играет роли... — «Тайной, — усмехнулся про себя Протей. — В моем деле ничто так не раздражает, как тайны. Раз тайна — значит, опасность. Ты — Михайлов Анатолий Викторович, профессор мединститута, шестидесяти трех лет. Все я про тебя знаю: и адрес, и семейное положение, и... причину...» — Дело сложное, — сказал старик после некоторой паузы, — нужно не только... наказать, а еще и найти всех, кто замешан в этой истории... Я и не успел... Да и не смог... Вы сможете?

— Работу будет контролировать Игнатий Ростиславович. Я буду находить людей, сообщать ему степень их виновности, он будет «утверждать». Но вы понимаете, что в данном случае «заказов» может оказаться много? Почему вы не хотите наказать только виновника?

— А там нет невиновных! — Неизвестно откуда взялась ярость в этом высохшем теле, но умирающий даже приподнялся на кровати, сверкая сухими, полубезумными глазами. — Те негодяи, с камерой... Это не первое их дело... Они зарабатывают на этом, я узнал... Нет-нет, всех... Всех, чтоб и следа их поганого на этой земле не осталось... Всех!..

Вспышка ярости угасла, и он обессилено откинулся на подушки, сипло втягивая воздух. Узловатые, перевитые сильно выступающими венами пальцы хищно сжимались и разжимались, комкая одеяло.

— Меня уже не будет, — повторил он. — Но Ник... Игнатий Ростиславович не подведет. Он мой старый товарищ, еще с университета... Не подведите и вы...

«Не только интеллигент, но и не выученный жизнью дурак. — Протей с презрением посмотрел на старика. — Предают как раз друзья, это на врагов всегда можно положиться. И твой «друг детства» с превеликим удовольствием после твоей смерти хапнул бы деньги, отменив заказ».

— Денег вам должно хватить, — сказал старик. — Я продал все, что нажил за свою жизнь. Все, до последней книги из библиотеки... Какая у меня была прекрасная библиотека! Если б вы только видели!.. Квартира в сталинском доме, в центре города, машина... не новая и престижная, но вполне ничего... Дача в Разливе... Мебель, иконы, картины... Должно хватить на все... и на всех... Но прошу вас: сделайте так, чтобы они мучились! Я хочу, чтобы они мучились! Как я, как Катя!..

— Как получится, — сухо сказал Протей. — Но качественную работу гарантирую.

— Да, мне сказали, что вы специалист высочайшего уровня, — старик пожевал губами, словно решая: говорить или нет, и все же признался: — Я неправильную жизнь прожил. Много и подлостей сотворил, и нечестного много, а хорошего у меня в жизни всего и было, что она... Катенька... Она — поздний ребенок. Думали с женой, что не будет у нас детей, а тут вдруг она, словно подарок на старость. Такие дети обычно балованные бывают, а Катенька, наоборот, излишне скромной была. Красивая, а тихая — словно и не городская вовсе... Музыку очень любила... Я, дурак, ее в свой институт чуть ли не силой затолкал — хотел, чтоб все время на глазах была, а ей надо было в консерваторию... Эх!.. Не знаю, что там получилось. Она и поначалу немного рассказывала, а после того, как я ее к следователю потащил, так и вовсе замкнулась. Понял только, что опоили ее чем-то... но не водкой — спиртное она не пила... и... не могу про это вспоминать... надругались над ней. Да не просто надругались, а сняли на кассету... потом одноклассники затравили насмешками...

— Одноклассники или однокурсники? — уточнил Протей.

— Что? — очнулся от воспоминаний старик. — Однокурсники... Какая разница? Главное, что затравили...

— Разница большая. Меня интересует, где именно распространялась кассета. Только так можно выяснить, где спрятано начало этой ниточки. Ваша дочь не говорила, с кем она была... в тот раз?

— Нет. Молчала, как в рот воды набрала... Мне кажется, ей уже было все равно... Это я мстительный, ничего не забываю, ни плохого, ни хорошего, а она... она по-другому жила... Наверное, не надо было мне ее в милицию тащить. Я подонков наказать хотел, а получилось так, что это стало последней каплей в чаше ее терпения... Она повесилась, когда меня дома не было. Я ее сам, вот этими руками из петли вынимал...

— Враги у нее были?

— Какие враги у такой... Она вся неземная была, воздушная...

— Как раз у таких враги и бывают, — сказал Протей. — Судя по тому способу, которым с ней разделались, кому-то очень не нравилась эта ее «воздушность»... Парень у нее был?

— Нет, — вздохнул старик, — я за этим строго следил...

— Может быть, вы просто не знали?

— Она послушная была... Лучше бы не слушала меня, старого дурня. Все было бы не так...

— Кассета где?

— У следователя. Он ее изъял у одного лоботряса... Вадика Курдюкова. Тот клянется, что нашел ее вместе со всеми. Подбросили в класс, где у них должны были быть занятия. Ребята подтверждают... Но он ее все равно у себя держал, сволочь... Понравилась, наверное, рукоблуду прыщавому... Вы бы видели, что они с ней делали!.. Хорошо, хоть мать ее до этого дня не дожила. А меня, видать, за все мои грехи, судьба именно так наказать решила... Да уж больно жестоко... Как вас зовут?

— Протей.

— Я настоящее имя спрашиваю, — сказал старик, — мне это важно знать... Да и чего вам бояться: я уже никому сказать не успею...

— Протей, — повторил киллер. — Вам этого достаточно.

Старик вздохнул, но настаивать не стал, понимал — бесполезно.

— Протей — один из античных морских богов, — вспомнил он, — вы были моряком?

— Моряком я не был, — сказал киллер. — Просто мой тезка был знаменит еще и тем, что, уходя от погони, постоянно менял облик, а я довольно неплохо умею работать с гримом... Это все, что вы хотели мне сообщить?

— Да. Я хотел, чтобы вы знали причину заказа. Это — возмездие... И это благое дело. Такие подонки не имеют права жить!

— «Благих» убийств не бывает, — сказал Протей. — Вы платите деньги — я делаю свою работу.

И, не прощаясь, вышел.

Больной откинулся на подушку и пустым взглядом смертельно усталого человека уставился в потолок. Он лежал так до тех пор, пока из-под подушки не раздалось едва слышное курлыканье телефона. Стремительным, совсем не старческим броском он вскинулся с кровати, вынул телефон, поднес к уху:

— Да. Так... Так... Ясно.

Спрятал трубку в карман пижамы, весело и хищно улыбнулся входящему в палату широкоплечему человеку в наброшенном поверх мундира белом халате:

— Так-то, капитан! И никаких гвоздей!

— Может, все-таки проводить его, пока не поздно, а, господин подполковник? — В голосе вошедшего слышались азарт и тревога.