Эркюль Пуаро и Шкатулка с секретом - Софи Ханна

Мне вспомнилось выражение злорадного торжества, которое я заметил на лице Рэндла во время дознания, когда коронер объявил правду о болезни Скотчера. Тогда я решил, что он просто радуется, что раньше меня пришел к какому-то выводу. Теперь я понял, как я ошибался: в тот миг, когда коронер произнес слова «розовые, упругие почки», Кимптон получил единственное надежное – по его стандартам – подтверждение тому, что он подозревал и раньше.

– Доктор Кимптон был почти уверен в том, что Скотчер – лжец, – продолжал Пуаро. – В этом состоянии почти уверенности он пребывал много лет. Как умный человек, он понимал, что в науке и в медицине возможны аномалии. Большинство людей с больными почками не живут так долго, как Скотчер (те, кому удается избежать смерти вначале, обычно все же умирают несколько лет спустя), однако случаются и ремиссии, прогнозы меняются, поэтому никогда нельзя полностью исключить аномалию, размывающую, казалось бы, незыблемое правило. К тому же, кто знает, вдруг у этой конкретной аномалии есть вполне естественное, но неведомое пока науке объяснение?

Но кое-что Рэндл Кимптон знал наверняка. Он знал, что Скотчер забрал у него Айрис, что он последовал за ним сначала в шекспироведение, а затем и в семейство Плейфордов, утвердившись в качестве личного секретаря в Лиллиоуке, родном доме той самой женщины, которую Кимптон планировал назвать своей женой. Также он верил, что Скотчер убил Айрис Гиллоу, когда та стала подозревать его во лжи, но доказать это он не мог. Как не мог доказать и то, что это сам Скотчер явился к нему в кофейню на Куинс-лейн под видом своего умершего брата, чтобы, пользуясь чужой личиной, повторить ему все ту же ложь о своем здоровье. Все это сводило с ума Кимптона, который к тому времени был одержим Скотчером не меньше, чем Скотчер – им самим. Кимптон был убежден, что тот выдумал себе болезнь почек, чтобы привлечь внимание Айрис и тем самым увести ее у него. И ему хотелось знать наверняка, прав ли он. Хотелось так сильно, что желание переросло в потребность. Ему необходимо было разгадать загадку Джозефа Скотчера. Но еще больше ему необходимо было знать, убил Джозеф Скотчер Айрис Гиллоу или нет. Ведь если по какой-то причудливой игре природы Скотчер не лгал о своем здоровье, то ему не было нужды убивать Айрис, боясь разоблачения, потому что тогда его не в чем было разоблачать!

Наконец, ко всему этому добавилось еще одно, последнее соображение: он никогда не поймет вполне историю собственной жизни, если не узнает правду о здоровье Скотчера. И какой же вывод он сделал? Вот какой: Рэндл Кимптон решил, что он должен знать правду, всю и без всяких оговорок. А достичь этой цели можно было только одним путем: через вскрытие. Ни при каких других обстоятельствах человек не может заглянуть внутрь другого человека и увидеть его почки – упругие и розовые или же сухие, сморщенные и потемневшие. Итак… Джозеф Скотчер должен был умереть при сомнительных обстоятельствах.

Дорро Плейфорд нетерпеливо фыркнула.

– Я не понимаю, о чем вы! Уж не хотите ли вы сказать, что…

– Я хочу сказать, мадам, что Рэндла Кимптона подтолкнул к убийству Джозефа Скотчера вовсе не избыток эмоций. Не ревность, не ярость, не жажда мщения – хотя, вне всякого сомнения, и эти чувства обуревали доктора Кимптона все годы, что он ломал голову над тайной Джозефа Скотчера. Но не из-за них он стал убийцей. Это убийство – научный эксперимент. Оно было совершено ради открытия истины, можно сказать, из научного любопытства. То есть, попросту говоря, данное убийство преследовало лишь одну цель – вскрытие.

Глава 37

Пуаро выигрывает вчистую

Хотя у меня не было ни улик, ни доказательств, но, едва Пуаро смолк, я понял все так ясно, словно увидел собственными глазами. Убийство ради вскрытия. Убийство ради вердикта патологоанатома. Даже странно, что такое загадочное преступление свелось всего к нескольким словам, не правда ли?

Откровение за откровением продолжали затоплять мой мозг. Ну, конечно; как же я раньше не догадался? Конечно, это был Кимптон – человек науки, человек, превыше всего ставящий факты и улики и насмехающийся над психологией. Кто еще мог это сделать?

Несколько минут в комнате стояла мертвая тишина. Никто не двигался с места. Затем Пуаро обратился к Кимптону:

– Вы прекратили изучать Шекспира не из-за обиды на коллег, которые считали вашу любимую пьесу слишком слабой, – сказал он. – И даже не из-за Скотчера, который выбрал ту же специальность, что и вы. Нет – вы обратились к медицине потому, что в мозгу у вас созрел блестящий, как вам представлялось, план: вы станете врачом. Одержимость Скотчером довела вас до того, что вы даже не задумывались, сколько лет на это понадобится. Вы решили при первой же возможности занять должность, которая позволит вам заниматься вскрытием трупов в случаях подозрительных смертей, и жить как можно ближе к местам, где будет обитать в тот момент Скотчер. Тогда вы смогли бы убить его, предварительно подготовив себе надежное алиби, с тем, чтобы он в конечном итоге попал на ваш анатомический стол, где вы, в конце концов, и установили бы непреложную истину. Именно аутопсия была центральным звеном вашего плана, и насколько же более полным было бы ваше удовлетворение, доведись вам совершить ее своей рукой…

Сначала все складывалось как нельзя лучше для вас – прошло совсем немного лет, а вы, благодаря своим способностям и решительному настрою, уже стали тем патологоанатомом, к которому регулярно обращалась за консультацией полиция города Оксфорда, где все еще проживал Скотчер. И вдруг все пошло наперекосяк, верно? Ваша новая пассия, Клаудия Плейфорд, с которой вы обручились совсем недавно, внезапно сообщила вам, что Скотчер скоро будет жить и работать здесь, в Лиллиоуке. Представляю, в какой вы были ярости.

– Отличная работа, старина, – сказал Кимптон. – Наверное, теперь я должен подтвердить, что находился именно в том состоянии духа, какое вы мне приписываете? Так вот, я подтверждаю. Это неожиданное известие действительно привело меня в неописуемую ярость. И если кто-нибудь может превратить психологию в науку, то это именно вы, Пуаро.

– Рэндл, он же обвиняет тебя в убийстве! – воскликнула Клаудия. – Разве ты не будешь отрицать это?

– Нет, дражайшая моя. Прости, но он прав во всем. Пуаро выиграл у меня вчистую. А я не из тех, кому доставляет удовольствие лишать человека заслуженной победы.

– Вот как? Ну а я, значит, из тех. – И Клаудия смерила Пуаро холодным взглядом. – Вы правы, говоря о Рэндле как о талантливом и целеустремленном человеке, и все же ни один мужчина не сравнится в решимости с по-настоящему целеустремленной женщиной. Я бы никогда не оставила попыток смыть с себя подозрение, обвини меня кто-нибудь в убийстве. Никогда, слышите!

– Мне кажется, Пуаро еще не закончил, дражайшая. Но, раз уж ты подняла эту тему… как ни больно мне выражать свое несогласие с тобой, моя божественная девочка, я все же должен признать, что наши представления о том, что значит «смыть с себя подозрение», несколько расходятся.

Несмотря на хвалебные эпитеты, которыми Кимптон уснащал свою речь, голос его оставался столь же суровым, как и лицо. А его глаза больше не мерцали, то ярко вспыхивая, то приглушая свой огонь в такт словам; нет, они застыли, и взгляд их был неподвижен и дик.

– Прошу всех присутствующих верить мне на слово, что недостаток решимости – не моя слабость, – сказал он. – Однако я предпочитаю смотреть фактам в лицо. Убийство может сойти с рук лишь в одном случае – когда саму возможность его совершения невозможно доказать. Когда картина преступления так и остается запутанной и неясной. Когда никто, даже сам Пуаро с его буйной фантазией, не в силах заподозрить истинного виновника; когда его причастность к совершённому убийству отметается с самых первых шагов раз и навсегда, и никогда потом ни подозрение, ни даже тень вины не пятнают его честное имя. Таково было преступление, которое я планировал совершить. Но стоило Пуаро обвинить меня, и я сразу понял, сколько ошибок наделал. Да, я еще могу спасти свою жизнь, наболтав кучу чепухи и вывернувшись из создавшейся ситуации. Но ничто уже не спасет мой план. И потому я выбираю единственную прямую дорогу, которая мне еще осталась: полное признание. Убил ли я Джозефа Скотчера? Да, это я его убил.

– Доктор Кимптон, вы не ошиблись, говоря, что я еще не кончил, – сказал Пуаро, по-видимому еще не настроенный уступить сцену другому. – Так на чем я остановился? Ах да; я как раз добрался до проблемы, с которой вы столкнулись, когда Скотчер получил место секретаря леди Плейфорд. Если его больше не будет в Оксфорде, то как вы, убив его, добьетесь возможности лично вскрыть его труп?

– Да, именно об этом я сразу и подумал, – подтвердил Кимптон. – И некоторое время пребывал в унынии по этому поводу.

– Так вот из-за чего вы разорвали тогда помолвку с Клаудией, – вырвалось у меня вдруг; я не сдержался и произнес свою мысль вслух. Пуаро не давал мне слова, но ничего, придется ему потерпеть, решил я. – Клаудия, вы говорили, что ваша первая помолвка кончилась, когда Кимптон вдруг засомневался, действительно ли он хочет жениться на вас. Это привело к разрыву. Вы говорили, что это случилось пять… нет, почти шесть лет тому назад. А Джозеф Скотчер именно шесть лет жил и работал в Лиллиоуке. – Я повернулся к Кимптону: – Готов поспорить на что угодно, ваши сомнения относительно женитьбы на Клаудии возникли, когда Скотчер стал личным секретарем леди Плейфорд.