Всем смертям назло - Титов Владислав Андреевич

— Проведите по квершлагу и под лаву по откаточному штреку, — прошу ребят.

— По бремсбергу поднимемся на «козе», а там и второй горизонт, кивает бригадир.

— Пласт как?..

— Ноль восемь.

— Не проползу?..

— Не стоит, почва неровная, кровля капает, трудно…

— А угол?

— Семнадцать градусов.

— У нас был двадцать три.

— По рештакам уголек пускали?

— Нет, эскаэром.

— Мы тут тоже… — отвечает бригадир.

— Переднее поле отрабатываете?

— Переднее.

— Л откаточный на сколько лаву опережает?

— Метров на сто — сто пятьдесят.

— Забой в штреке трубами проветриваете?

— Трубами. Из пленки трубы сейчас. Намного легче прорезиненных. Но рвутся, проклятые, как капроновые чулки у жены. Ту, бывало, хоть и порвется, магистралью стянешь и валяй, а эту не стянешь, ползет, как мыльный пузырь, или как… — Бригадир хотел добавить более яркое сравнение, но постеснялся.

Несколько метров шли по штреку молча. Теперь настала очередь бригадира расспрашивать меня.

— Ну а как писательство, трудное дело?

— Да как сказать, работенка не пыльная, но нервная. Нервная… А вообще, братцы, иной раз психанешь и думаешь, лучше в шахте пару смен отдубасить, чем две-три странички путевых написать. И так слово повернешь и эдак, а оно, проклятое, не лезет. Бывает, и целую неделю над одной строчкой бьешься. Хочется же, чтоб и самому приятно было, и люди поняли.

— Андреич, а вот если бы… ну как в сказке… ну, в общем, стали бы вы прежним?..

— В шахту бы пошел. Бросить писать уже не смог бы, но Это же совместимо.

— Говорят, что ампутированные конечности всю жизнь снятся и болят?

— Болят. А лава у вас какая?

— Двести пятьдесят метров.

— На тумбах?

— На тумбах.

На-гора мы выехали поздно вечером. Рита ждала и волновалась. Приходил Иван, но не дождался и ушел. Звонили из Москвы, из Дома актеров ВТО, приглашали на встречу, обком комсомола просит выступить перед секретарями горкомов и райкомов, в ПТУ № 45 диспут по теме «Любовь и дружба», военное училище авиационных штурманов приглашает в Клуб молодого офицера на свой «Орленок», в драматическом театре завтра прогон спектакля. «Всем смертям назло…».

— Все?

— Еще кто-то звонил, не помню. Таня, ты не помнишь, кто еще звонил?

— Тетя из редакции. Оборвать повесть просила.

— Отрывок из повести просила?

— Да.

— Что так поздно?

— В шахту ездил.

— Как?..

— Сел в клеть и поехал?..

— А что тут такого?

— Ты в своем уме?

— Ты о нас с Таней подумал?! Ну как мальчишка!

— Понимаешь…

— Это же шахта! Все ведь может быть. А ты…

— Не мог я! Понимаешь, не мог! Ну слабак такой, не совладал с собой, полез, потому что не хватило сил не полезть, пили теперь, казни…

— Слава, ну зачем тебе это?

— Что ты на меня, как на смертника, смотришь! Между прочим, там живые люди работают! И я работал! Я же шахтер!

— Почему ты кричишь?

— Хочется так.

Медленный осенний рассвет наплывает на спящий город, как реденький белесый туман. Воздух пахнет свежестью, и зыбкий северный ветерок напоминает о том, что издалека на город уверенно движется зима. Птиц не слышно, и от этого еще по-летнему светлое небо кажется пустым и неприветливым. Скоро по нему грузными горбатыми караванами поплывут мрачные тучи, закроют солнце и станут сеять холодный надоедливый дождь. Но пока небо чистое и с каждой минутой становится прозрачнее и глубже. А вот и малиновое зарево запылало над Вергункой. В многоэтажном доме напротив мигнул свет и погас. Он горел всю ночь, вспыхивая то в одном, то в другом окне. Кому-то тоже не спится.

«Меня сегодня обидели сильно, до слез. Я приучила себя никогда не плакать. До сих пор это мне удавалось. Когда обижали, я смеялась, становилась злей. А сегодня не смогла сдержать слез. Я где-то читала, что если тебя обидел враг — смейся, если друг — плачь.

Несколько раз я уже собиралась писать вам, но как только начинала, обида вновь вставала, и я не могла продолжать. Да, всего трудней, конечно, когда обижает друг. Кажется, я уже писала вам о том, что моя учительница всегда говорила мне: когда трудно — проси помощи у людей. Кричи, чтобы тебе помогли. Я не кричала, я просто пошла к человеку спросить совета. Если бы видели его высокомерный взгляд, его холодный, официальный тон. „Поговорить с вами?.. Видите ли, у меня времени нет, и я не поп. Зайдите как-нибудь в другой раз“. Зашла в другой раз. И лучше бы не заходила… Почему в нашей жизни случается так? Вот подступит беда, возьмет за горло, берешь ручку, карандаш, напишешь людям, которым веришь, уважаешь их, а в ответ бездушная отписка: обратитесь туда-то… А то и вовсе не ответят. Неужели люди черствеют год от года? Разуверьте меня, пожалуйста, Владислав Андреевич.

Я все чаще и чаще задумываюсь над словами, которые вы написали мне на своей книжке. Как это верно! Не бояться трудностей — это еще не значит побороть их… Через год закончу школу, потом обязательно надо продолжить учебу. Мечтаю поступить в университет на факультет журналистики. Но примут ли меня? Очень хочу работать. Но смогу это только летом. У нас такая местность, что, как только начинаются дожди, не пройдешь.

Сейчас очень много читаю Навои, Саади, Омара Хайяма на узбекском языке. Читала их на русском и… Может быть, переводы не очень удачны. Если бы была такая возможность, я, наверное, выучила бы много-много языков, чтоб читать произведения на том языке, на котором они написаны.

Спасибо вам большое за все, за все. За то, что живете и пишете. За то, что своей болью сделали боль тише. За то, что вы есть человек. Рахмат вам.

Рано Р. Джалал-Абад, Киргизия».

«Здравствуй, Рано!

Я плохой утешитель, и, наверное, оттого, что сам не люблю размягчающих слов. Всякое утешение, на мой взгляд, направлено на то, чтобы сломить волю отчаявшегося, заставить его смириться. Ты, конечно, не нуждаешься в этом. У тебя достаточно мужества. Меня встревожило другое в твоем письме. Ты становишься обозленной. Это плохо. Сейчас ты зла на одного человека, не столь важно, по какой причине, завтра на другого, потом на целый коллектив и т. д. до последней стадии — обозления на свою судьбу и жизнь. С подобными примерами я встречался, и, к сожалению, не так уж редко. Мне не хотелось бы поучать, и, конечно же, я не утешаю тебя. Хочу, чтобы ты поняла — зло плохой советчик и никудышный товарищ в жизни, особенно в трудной, как твоя. Конечно же, бюрократам надо давать по физиономии. Но в борьбу с ними надо вступать хладнокровно, осмыслив все в спокойной обстановке, не делая поспешных выводов и шагов. А дураков вообще не бери в счет, пусть даже он протирает важное кресло! Помни, мы должны быть чуть-чуть сильнее других и преодолевать непогоду и без асфальта. Только так можно крепко ощущать стремена от седла жизни.

Выше голову, Рано! Жизнь продолжается.

Всего тебе самого доброго!»

Женщина постучалась в дверь и робко вошла в комнату. Бледное, симпатичное лицо ее с длинными накрашенными ресницами выражало тревогу и смятение. Она села в предложенное кресло и нервно одернула далеко не достающую до колен юбку. Колени прикрыть не удалось. Женщина закинула ногу на ногу, раскрыла сумочку и достала пачку сигарет.

— Если позволите…

— Да, да, пожалуйста…

Она чиркнула блестящей никелированной зажигалкой и торопливо затянулась.

— Чем обязан?..

Незнакомка скользнула по мне взглядом, потом по Рите и Тане и опустила глаза.

— Я по личному… Если можно, один на один…

— У нас секретов нет…

— Я понимаю, но…

Рита взяла за руку Татьянку и вышла. Женщина, глубоко затянувшись сигаретой, откинулась на спинку кресла. Неуверенность постепенно уходила с ее лица. Мне показалось, что ей хочется понравиться мне. К чему бы это? Затянувшаяся пауза и ее долгий взгляд принимали интимный характер. Незнакомка попыталась опять прикрыть колени, скорее не прикрыть, а обратить на это мое внимание, и мило улыбнулась.