Черные розы - Саманта Кристи

того, как мы врезались в дерево. После того как я услышал треск разрываемой коры, когда твердая сталь с хрустом об нее смялась. Ночь за ночью беспощадные сны безжалостно являлись ко мне. Дошло до того, что я почти перестал спать. Моя успеваемость резко пошла на спад. Моя социальная жизнь прекратила свое существование. Я перестал участвовать в весенних тренировках. Каждый раз, когда я заново переживал во сне тот день, меня покидало желание жить.

Я провожу пальцами по его шраму. У меня нет слов. Не буду делать вид, что знаю, через что он прошел. Но я знаю, что такое утрата. Я знаю, что такое непереносимое горе. Я знаю, что такое кошмары. От скрипучих ноток в его голосе, от того, как он старается казаться сильным ради меня, хотя очевидно, что внутри он совершенно разбит – от всего этого мне хочется заплакать.

Но я не плачу. Я никогда не плачу ни о ком и ни о чем. Я не плакала ни разу с того дня.

Мейсон вздыхает и берет себя в руки.

– Бывают хорошие ночи, бывают – не очень. Иногда родители говорят мне, что им не было больно, что они не страдали, что они меня не винят. В такие ночи я наблюдаю, как они мирно уходят. Но бывают и другие, когда я смотрю, как они умирают в страданиях. Все вокруг искорежено и испачкано кровью, и один из них – или оба – кричат от боли. А меня удерживает ремень безопасности, который я никак не могу отстегнуть. Я не могу до них добраться. Я пытаюсь утешить их. Сказать, что мне очень жаль. Что я облажался. Но они уже не двигаются, их взгляды безжизненны, а лица бледны – жизнь уже покинула их тела. Иногда мне удается до них добраться, и я держу их за руки, пока они медленно ускользают. Еще бывают сны, когда они умирают мгновенно, не давая мне возможности попрощаться. Извиниться за то, что я их убил.

Мейсон забирает руку из моей ладони и вытирает пот о джинсы, потом снова вкладывает руку в мои пальцы.

– На протяжении долгих месяцев в моих снах проигрывались разные версии той ночи. Это сводило меня с ума. Я перестал есть. Я перестал спать. Я не знал, что произошло на самом деле. Я до сих пор этого не знаю.

О боже!

У меня учащается пульс. А в горле начинает щипать. У меня болят глаза от того, что я так долго сдерживала слезы, которые умоляют меня позволить им пролиться. Мейсон вообще знает, насколько мы с ним похожи?

Может, он и смог бы понять.

Я хочу его утешить, но огромный комок, вставший у меня в горле, не дает мне произнести ни слова, поэтому я могу только гладить его по руке, давая ему понять, что я здесь. Что я его слушаю.

– От нехватки сна у меня в голове начался полный кавардак, и однажды я просто сорвался. Я больше не мог жить с чувством вины. Врачи потом объяснили, что от хронической бессонницы я на время сошел с ума. Поэтому меня не положили в психиатрическую клинику – ну, не считая обязательного наблюдения в течение трех дней после попытки самоубийства. Мне прописали транквилизаторы, после которых я проспал два дня подряд. Когда я вышел из больницы, мой тренер – тренер Брейден – подал ходатайство, чтобы стать моим официальным опекуном. Психологи, к которым меня отправили, принесли мне не очень много пользы. Это тренер мне помог. Он заставил меня снова играть. Каждый день после школы он отводил меня на стадион и заставлял тренироваться до тех пор, пока я чуть не терял сознание от усталости. Обычно я слишком уставал, чтобы видеть сны. Но меня проняли его слова. Всего несколько простых слов – но я никогда их не забуду. Он сказал: «Если ты умрешь – они умрут вместе с тобой. Если ты будешь жить – они будут жить через тебя. Ты – их наследие». Я вспоминаю эти слова, когда мне снятся дурные сны. Я хочу, чтобы родители гордились мной. Я не в силах изменить прошлое. Я не могу не вильнуть, чтобы не сбить белку, и не могу не врезаться в то дерево. Но теперь я знаю, что это было ошибкой. Секундной оплошностью. Я, может, и являюсь причиной смерти своих родителей, но я не умер вместе с ними. Мне дали второй шанс – даже третий. И я собираюсь продолжать жить. Жить ради них. Жить ради себя.

Мейсон делает несколько глубоких вдохов, чтобы успокоиться. Его откровение закончено.

Я пытаюсь проглотить комок, прочно обосновавшийся у меня в горле. Я откашливаюсь:

– Я проливаю напитки нарочно.

Я не могу посмотреть ему в глаза. Но я чувствую, как волна напряжения выходит из его тела. Его рука, лежащая на моей ладони, расслабляется. Дыхание становится ровнее. Напряженные мышцы бедра под моей головой расслабляются.

– Я уже начал это подозревать, – говорит он. – Хочешь об этом рассказать?

Я прикрываю глаза.

– Да.

Сердце у меня бешено бьется, а в животе зарождается паника – воспоминания захватывают власть надо мной.

– Нет.

– Расскажешь, когда будешь готова. – Он успокаивающе гладит меня по голове.

– Мейсон, я никогда не буду готова. Потому что, как только я тебе расскажу, ты не захочешь иметь со мной ничего общего. Я знаю, что никогда не смогу стать тем человеком, который тебе нужен.

– Ошибаешься, милая. – Он подносит мою руку к губам и нежно целует. – Ты именно тот человек, который мне нужен. Ты не идеальна. Бог свидетель, я тоже не идеален. Но думаю, что вместе мы вполне можем быть идеальными.

Мое сердце открывается и позволяет маленькому кусочку Мейсона проникнуть внутрь.

– Мы все видим себя не так, как нас видят другие, – говорит он. – Мы видим в себе худшее. В моих глазах я убийца. Я еще не знаю, что ты считаешь худшей версией себя. Но я уверен в одном: никто больше не считает тебя такой. И меньше всего я.

* * *

– О боже, Пайпс! – вопит Чарли в телефонную трубку. – Ты должна ему рассказать!

– Зачем? Чтобы каждый раз, когда он ко мне прикасается, он думал о прикосновениях тех других рук? – раздраженно выдыхаю я.

– Нет. Чтобы он начал тебя понимать. Он раскрылся перед тобой, Пайпер. Не многие мужчины на это способны. Для меня совершенно очевидно, что он питает к тебе сильные чувства.

Я качаю головой, выражая свое несогласие, хотя и