Румо и чудеса в темноте. Книга 1 - Вальтер Моэрс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Что меняется. Такое ощущение, будто я прохожу через очень мелкое сито, через которое просеиваются только мои лучше качества. В конце получится новая, улучшенная личность.
День двадцать второй
Четыре колибрила. Лейденский человечек ведёт себя всё более странно: теперь он пытается построить что-то из туманной жидкости. Вода постоянно проливается сквозь его пальцы, но это не останавливает Хельмхольма и он продолжает строительство дальше.
«Одиночество — лучший друг безумия» — кажется это сказал Хуццек Фано. Или это был Трипель Штайфок?
День двадцать третий
После долгих раздумий подозреваемым в размазывании эмульсии остаётся только Хельмхольм. Он участвует в заговоре против меня? Но с кем? И кто выпустил его из бутылки?
Может я?
День двадцать четвёртый
Если бы плоское было смешным, то все бы смеялись над тарелками.
Пытаюсь вспомнить кого-то незнакомого.
День двадцать пятый
Почти всё утро занимался тем, что пытался выйти из маяка через замочную скважину. Это невозможно.
Должен убить Хельмхольма.
Но как?
Смайк опустил дневник. Последние записи были очень странными. Может Колибрил шутил? Может ему надоело вести дневник и он занимался только работой? Смайк оглянулся. Ему показалось, что пока он читал, доктор стоял у него за спиной.
День двадцать шестой
Не знаю, нужно ли об этом упоминать: вчера вечером я встретил своего отца. Сначала я подумал, что это моё отражение в старом зеркале, но я только начал подниматься наверх. Он спускался мне навстречу. Он не удостоил меня даже взглядом. Всё это ещё более странно потому, что мой отец умер пятьдесят лет назад.
За последнее время накопилось много таких труднообъяснимых вещей. Должно это внушать опасения? Вообще-то нет. Как ни странно, но чем больше таких вещей происходит, тем безразличнее они мне становятся.
Сколько колибрил на туманометре? Не важно!
День двадцать седьмой
Это я сделал последние записи? Должно быть, поскольку это мой почерк. Но что это за бред? Я схожу с ума?
Последние четыре дня совершенно не помню. Боюсь, я заболел. Рецидив демонического гриппа?
Чувствую себя плохо, раздражён, рассеян, бросает в жар. Прекратил бы работу прямо сейчас, но аурография уже почти готова.
День двадцать восьмой
Что за ерунда написана вчера? Конечно, это я сделал четыре предыдущих записи. Но кто сделал вчерашнюю? Странно, это мой почерк. Может это тот парень, которого я встретил на лестнице? Шатается здесь как мой двойник? Устроил заговор с лейденским человечком?
Должен быть более бдительным! Теперь я не могу доверять даже самому себе.
Хотел пойти в город за покупками, но не получилось, так как опять пытался выйти из маяка через замочную скважину.
Нужно похудеть.
День двадцать девятый
Похудел, как и хотел. За день потерял весь мой вес. Из-за этого возникла новая проблема — теперь я невидим, собственно я теперь даже и не существую.
С другой стороны, теперь я легко пролажу через замочную скважину.
Ночью из-под земли раздавалась странная музыка. В её звуках я обнаружил тайное послание, которое нужно расшифровать.
День тридцатый
Да, набгау хвсе набовгау, я юсьвинупо тебе! Я щвлюумер Хольмхельма! Я щвлюумер брилалико! Да, набгау хвсе набовгау, я юсьвинупо тебе!
Да, набгау хвсе набовгау, я юсьвинупо тебе! Я щвлюумер Хольмхельма! Я щвлюумер брилалико! Да, набгау хвсе набовгау, я юсьвинупо тебе!
Да, набгау хвсе набовгау, я юсьвинупо тебе! Я щвлюумер Хольмхельма! Я щвлюумер брилалико! Да, набгау хвсе набовгау, я юсьвинупо тебе!
Смайк пролистнул несколько страниц, так как безумный текст всё время повторялся. Что это значит? Колибрил сошёл на самом деле с ума? Или он стал писателем, а этот роман он написал для развлечения? Но тут опять появились понятные предложения.
День тридцать первый
Опять провал в памяти. Два дня! Я написал эти глупости? Что это значит? Так дальше не пойдёт, я должен уехать.
Когда я проснулся утром со страшной болью во всех моих четырёх мозгах, то увидел, что мёртвый Хельмхольм плавает в своей питательной жидкости. Кто его убил? Туманная проба? А может я?
Сегодня после обеда дешифрование аурографии. Завтра уезжаю.
День тридцать второй
Проанализировал аурографию. Чувствую себя неуютно. И не только из-за того, что я увидел. Должен, вероятно в последний раз, воспользоваться ясностью рассудка, пока туман опять не одурманил меня. На объяснения нет времени, только на важнейшие факты:
1) Туман не является никаким природным феноменом. Это что-то живое. Аурография чётко показывает органическую структуру. Может быть это живой газ.
2) Туманогородцы заключили тайный альянс с этим туманным существом. Предполагаю, что это одна из форм нездорового симбиоза.
3) Туман сводит с ума всех, кроме местных жителей. Я знаю о чём я говорю.
4) Этот город — ловушка! Я не могу этого объяснить, я не знаю с какой целью туманогородцы это сделали, но предполагаю, что они являются коварными существами.
5) Существует связь между Туманным городом и слухами о подземном мире! Аурография показывает структуры, не существующие ни в одном организме известного мне мира. Этот туман пришёл не с моря. Он пришёл из земли!
Если вы читаете эти записи и не являетесь туманогородцем, то послушайте моего совета: ты, тот кто это читает, беги отсюда! Беги так быстро, как только можешь!
Кто-то стучит в дверь.
Они пришли.
Они пришли за мной.
Тут заканчивался дневник Колибрила. Смайк оторвался от чтения, будто проснулся от кошмара: у него на лбу выступил пот и одно мгновение он не мог вспомнить, где он находится.
Перед окнами маяка танцевал туман, размахивая, как гигантское привидение, колышущимися платками. За чтением Смайк не заметил как наступило утро.
— Я в Туманном городе, — мрачно сказал он.
Кто-то постучал в дверь. Смайк уронил от страха дневник.
— Ну наконец-то, доктор Колибрил! — воскликнул он облегчённо.
Он подошёл к окну. Туман был всюду, но не был достаточно густым, чтобы скрыть от него, всех жителей Туманного города собравшихся внизу и окруживших маяк. Молча они смотрели вверх на Смайка своими водянистыми глазами.
— Они пришли, — пробурчал Смайк. — Они пришли за мной.
V. Гринцольд и Львиный зeв
— Румо, сегодня фехтования не будет, мы идём на ярмарку!
Урс был в приподнятом настроении, когда они спешили в сторону восточных городских ворот, где уже несколько дней шумел праздник. Бесчисленные ленты неизвестных запахов летали над городом и Румо со смешанными чувствами шёл туда. Если верить Урсу, то речь шла, главным образом, о том, чтобы съесть как можно больше нездоровой пищи.
Уже перед городскими воротами звуки стали такими громкими, что им обоим, чтобы слышать друг друга, пришлось повысить голоса.
— Боже, я жду это ровно год! — крикнул Урс и потёр руки. — Волшебные шатры, паровое пиво, мышиные пузырьки.
— Мышиные пузырьки? — крикнул Румо.
Урс протянул ему мешочек с деньгами.
— Вот! Твои ярмарочные деньги. С наилучшими пожеланиями от бургомистра.
Румо удивился размаху всего происходящего точно так же, как маленький щенок удивляется увидев впервые бенгальский огонь. Сотни палаток окружали Вольпертинг, различных размеров, цветов и форм, с рекламными табличками и факелами перед входом, украшенные флажками, вымпелами и гирляндами. Круглые палатки с остроконечными крышами, четырёхугольные с плоскими, восьмиугольные с четырьмя куполами, крошечные, высотой меньше метра, и огромные, как замки, тянущиеся к ночному небу. Ярмарка была самым настоящим городом — с улицами и площадями, деревянными тротуарами, лестницами и мостами. Она простиралась вдаль до лесов, понтоны с киосками лежали на воде в городком рве, там же были и самоплавающие палатки на лодках и плотах. Всё это выросло вокруг Вольпертинга в одно мгновение из земли, этакая приятная осада, длящаяся одну неделю.
