Казино Москва: История о жадности и авантюрных приключениях на самой дикой границе капитализма - Мэтью Бжезинский

В каждом городе есть свой район красных фонарей, но Тверская улица была своего рода эквивалентом элитной Пятой авеню или Елисейских полей. Неудивительно, что древнейшая профессия процветает в Москве, особенно бесстыдно в барах, гостиницах и в тех местах, где обычно бывают иностранцы и новые русские. Проституция, как и мелкие торговцы-челноки на Варшавском железнодорожном вокзале, в девяностых годах была символом безумной борьбы Востока за свою долю денег, когда продается, казалось, все и вся. Между обнищавшими, аристократически-бледными русскими женщинами, в двадцатые годы за деньги танцевавшими в кабаре Шанхая и Парижа после удачного побега от большевиков, и тем, что происходило сейчас в России, не было большой разницы. Люди продавали то, что у них было, чтобы просто выжить. Во время Второй мировой войны, чтобы как-то свести концы с концами, мои бабушка и мама крали табачные листья (преступление, каравшееся смертью во время нацистской оккупации) и прятали их под платьями. Теперь пожилые пенсионеры продавали туристам на Красной площади бесценные для себя боевые награды, а девушки-подростки и молодые женщины продавали себя около нашего дома.

Несмотря на то что проституция в России формально была вне закона, она получила полуофициальную санкцию на существование: ресторан «Ночной полет», как и расположенный чуть поодаль «Макдоналдс», а также большинство московских пятизвездных гостиниц, частично принадлежали городским властям Москвы. На углу нашей улицы милиция никогда не арестовывала хозяев этих заведений. Изредка милицейские машины останавливались у нас под окнами, стражи порядка обменивались любезностями с сутенерами и забирали с собой девушку на заднее сиденье милицейской «Нивы», а через час или позже возвращали ее на то же место после того, как она расплатилась натурой.

Практически каждый вечер это зрелище портило нам настроение, когда мы возвращались домой с работы или после ужина. Все это продолжалось до июня 1997 года, когда однажды днем наш район был окружен (во время бума борьбы с бомжами) и милиция проверяла каждого прохожего, забирая с Тверской улицы нищих и подростков, нюхавших клей, и выбрасывая их как мусор за пределы города. В то время Москва приближалась к празднованию своего 850-летия, и некоторые ее обитатели вдруг стали ненужными.

Юрий Лужков, мэр Москвы, ухватился за эту не слишком значимую дату, чтобы провозгласить возрожденную Москву одной из величайших столиц мира. Лужков торжественно назвал свой город «Нью-Йорком Востока». Однако среди иностранцев это воплощение «Большого яблока» получило название «Большой огурец» – из-за контраста между русской мечтой об икре и бюджетом страны размером с крошечный маринованный огурчик. Личное вложение Лужковым одного миллиарда долларов в этот юбилей послужило бы прекрасной витриной его собственного вклада в удивительный поворот Москвы к новому.

В маленьком честолюбивом мэре уже затаился культ личности сталинского образца. В 1996 году он выиграл выборы, получив девяностопроцентную поддержку избирателей, что напоминало прежние коммунистические выборы при одном кандидате, правда, в этом случае голосование было действительно свободным и честным. Лицо мэра излучало улыбку с плакатов на стенах школьных зданий и деловых офисов. Местная парфюмерная компания, в советское время выпустившая духи, благоухание которых было навеяно героем космоса Юрием Гагариным, наиболее странным способом выразила свою любовь и восхищение мэром, выпустив в его честь новый одеколон.

Как мне кажется, Лужков не совсем подходил для рекламы средств ухода за внешностью. Маленького роста, толстый и лысый, он выглядел как-то неловко и напоминал индюка после часового пребывания в духовке. Маркетинговый призыв пахнуть, как 61-летний старый русский политик, лично меня не вдохновлял, и я позвонил на парфюмерную фабрику «Новая заря», чтобы узнать причину выбора такой необычной рекламной музы.

– Мэр Лужков символизирует собой идеального русского мужчину, – нежно проворковала представительница фабрики Надежда Петрухина, когда я обратился к ней с этим вопросом. – Он ответственный и хороший кормилец Москвы – настоящий хозяин, действительно много делающий для города.

Москва – доказательство этому. Под твердым и не всегда доброжелательным руководством мэра столица подверглась таким переменам, что гордые ее жители даже хвастаются этим перед жителями других городов России. Чтобы убедиться в этом, достаточно просто выехать за пределы МКАД. Все было бы хорошо и прекрасно, но вряд ли у кого-нибудь появится мысль, что при всех своих достижениях в социальной сфере Лужков может пробиться на более высокий уровень управления страной.

– О-о! – игриво и укоризненно воскликнула Петрухина, когда я стал настаивать на продолжении беседы на прежнюю тему. – Я вижу, вы совсем не понимаете русских женщин.

В эти трудные времена, пояснила она, особенно за пределами Москвы, где очень высокая безработица, женщин меньше всего интересует, как выглядит мужчина. Они хотели бы иметь постоянных и упорно работающих мужчин, приносящих в дом еду.

– Наше послание, – сказала Петрухина, – состоит в следующем: купите вашему мужчине одеколон «Мэр», и, может быть, он откажется от водки, оглянется вокруг и начнет что-то делать, меняя к лучшему положение в доме.

Я решил проверить ее теорию и однажды вечером по пути домой зашел в шикарный парфюмерный магазин за углом нашего дома. Время приближалось к восьми вечера, и низкое солнце было удивительно красным. В начале Тверской улицы, в тени кремлевских башен, гигантский кран поднимал позолоченного двуглавого орла с размахом крыльев в автомобиль. Царская эмблема свободно парила в розовом небе, как гигантская рождественская елочная игрушка, а опоясанные ремнями безопасности сварщики, на расстоянии выглядевшие совсем крошечными, пытались прикрепить ее к верхушке остроконечного готического шпиля Московского исторического музея. Традиционный символ имперской России по праву возвращался на свое высокое место, чтобы успеть к моменту проведения парада в ознаменование 850-летия основания города. Сталинская звезда, венчавшая это здание после революции, лежала поверженной на плоской платформе грузовика.

Собралась большая толпа, чтобы поглазеть на эту смену символов. Торговцы на Тверской оживленно делали свой бизнес на мороженом, напитках, хот-догах и прочем в киосках, ларьках и на открытых прилавках, расположенных напротив парижского ресторана «Максим», где плата за вход начиналась от семидесяти пяти долларов, а у входа стоял одетый во фрак швейцар. Парфюмерный магазин находился в нескольких кварталах вверх по Тверской, напротив Главпочтамта и «Макдоналдса». Над головами прохожих бригады рабочих развешивали гирлянды, бумажные фонарики и большие полотнища материи, похожие на те, что в прежние времена содержали пропагандистские лозунги. Эти производящие гнетущее впечатление полотнища прикреплялись через каждые сто ярдов к свежеокрашенным стенам домов по обеим сторонам улицы. На перетяжках были надписи типа: «Банк „Менатеп“ поздравляет Москву», «„Онексимбанк“ желает москвичам хорошо провести праздник», «„Лукойл“ празднует славное основание русской столицы» и т. п.