Под кодовым названием "Эдельвейс" - Пётр Поплавский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Вилли, это вы? — вырвалось у нее. Не стоило удивляться вслух.
— Что вы здесь делаете? — холодно спросил Майер.
Кристина уже взяла себя в руки. То, что это был именно Майер, многое объясняло и успокаивало — подлинная беда миновала.
— Разве не видите? — ответила с иронией. — Вит вынюхал для себя привлекательное местечко. — И въедливо добавила: — Вы тоже что‑то вынюхиваете здесь?
На улице еще было светло, и это выдало ее. Вилли Майер и раньше приметил необычайную радость, которую излучало все ее существо, каждая черточка лица, особенно — глаза. Это случалось только тогда, когда из своих фронтовых вояжей возвращался гауптман Шеер. Погибший Шеер. И эта ее радость, казалось, умерла вместе с ним. Кого же она встретила? Не привиделось же все это ему, Майеру?
— Кто это был? — спросил он глухо.
— Вы о ком?
«Удивление сыграно искренне, — отметил он с горечью. — Милая Кристина, от меня вам утаиться невозможно».
— Кто к вам подходил на улице? — с острым недоверием уточнил свой вопрос.
— Боже мой! Это похоже на допрос, Вилли. Раньше вы уступали это высокое право шефу.
— Не понимаю.
— Вспомните нашу первую встречу. Когда вы повоз ли меня к Хейнишу...
Она и сама припоминала тот день, и особенно поучи тельные слова штурмбанфюрера: «Мата Хари погибла из‑за своей фатальной красоты…» Мрачная сентенция, но верная. Она на грани провала. Если бы на месте Майера оказался Кеслер! Еще одна опасность. Как мина с часовым механизмом. Когда сработает — неизвестно…
Она заставила себя кокетливо спросить:
— Вилли, неужели ревность?
— Если бы ревность! Это было бы лучше для нас обоих, — ответил хмуро. — Вам не кажется, что от меня вам скрывать нечего? — слово «скрывать» он произнес с подчеркнутым нажимом.
— Конечно, нечего. Это был какой‑то очередной уличный приставала. К сожалению, они атакуют меня ежедневно. Их даже Вит не отпугивает!.. Признайтесь, Вилли, вы следили за мной? Почему?
— Вы уклоняетесь от ответа. Не отвечу и я, — он подумал и тихо добавил: — То, до чего я могу только додуматься, вы уже знаете…
Фрейлейн Бергер похолодела: Майеру многое известно… И все же воспользовалась двусмысленностью сказанного:
— Поверьте, Вилли, кроме Шеера, у меня никого не было и нет! Я говорю вам искренне, потому что ценю вашу дружескую заботу обо мне. Но согласитесь, я ничем не обязана отчитываться перед вами…
— Оставим это! Лучше помалкивать…
— Я говорю истинную правду!
— Верю, потому что знаю. Но вы говорите не ту правду, которую я хотел бы услышать.
— О чем вы, Вилли?
— Я же предложил: оставим это! А чтобы вы успокоились, я вам кое‑что предложу. Так же правдиво, как это делаете вы. Помните ли вы воздушного аса Густава
Готтфрида?
— Еще бы! Этот гуляка производит незабываемое впечатление…
— Думаю, что теперь в нем не узнать прежнего беззаботного гуляки…
— С ним что‑нибудь случилось?
— Выводы сделаете сами.
— Разве я его увижу?
— Конечно. Он здесь, в Ставрополе, свежеиодморо- женный в степях под Сталинградом.
— Жаль! И такое — с Густавом…
— Вот так… Сегодня он устраивает вечеринку и приглашает на нее своих давних собутыльников. Спрашивал о вас.
— Очень благодарна.
— Выполняя его небольшое поручение, я и делал заказ в казино. В окно увидел вас… А вы сразу — слежу, мол, вынюхиваю, устраиваю в подворотне допрос… Эх, Кристина, я к вам с приглашением на веселую вечеринку, а вы ко мне — наётороженным ежом. Нехорошо, фрейлейн!
— Сами виноваты! — нашлась Кристина, уловив в словах Майера едва скрытую иронию. — Надо было начинать с вечеринки, а не с поклонников. Теперь пеняйте на себя!
— Хорошо! Пеняю на себя. Вам — ни единого упрека. Надеюсь, мы отправимся вместе?
— Но, Вилли, ведь казино — это же сборище волокит. Я с ужасом думаю, не начнете ли вы и там отчитывать меня?
— Клянусь, там вам это не грозит.
— Что ж, я согласна.
— Вот и договорились! Тогда поспешим — времени осталось в обрез.
Приближалось рождество, вследствие чего усилилась, так сказать, интенсивность движения к питейным заведениям.
Фрейлейн Кристина Бергер радовалась так искренне, смеялась так обворожительно, что на сердце у каждого, кто смотрел на нее, становилось теплей, а в ее присутствии — уютней. А почему бы ей и не радоваться? Под Сталинградом уничтожены еще две итальянские дивизии — «Равенна» и «Коссерия». Танки Гота, покореженные и сожженные, чернели надгробьями на неоглядном просторе белоснежной степи. Железное кольцо вокруг армии Паулюса ежедневно сжималось, приближая уже неотвратимый конец. Недаром фон Клейст отдал приказ о «планомерном отходе» с Кавказа: он тоже мог оказаться в окружении…
Когда появились Кристина с Майером, за предварительно заказанным столиком уже сидели трое — элегантный даже в абверовском мундире майор Штюбе, брюхатый толстяк Кеслер и Густав Готтфрид в изящной форме люфтваффе светло — пепельного цвета. Они увлеклись разговором, из которого вновь прибывшие услышали лишь отрывок.
Штюбе наседал на упитанного следователя:
— Не впадайте в детство, Кеслер! Это уместно лишь в глубокой старости.
— Выходит, после пятого десятка человек начинает молодеть? — не очень успешно оборонялся Кеслер.
— Да, есть опасность в конце концов вновь превратиться в младенца…
— Что ж, устами младенца глаголет истина…
— Не паясничайте, Кеслер. Даже если изречение истин поручить младенцам, истину все равно никто и никогда не услышит.
— Притом сказочка о голом короле утратила нынче популярность, — бойко вклинился в разговор Майер. — Никто не отважится произнести: «А король — голый!»
— Смотря, кто король, — поднял на него глаза Кеслер, потом искоса метнул на Кристину неприязненный взгляд.
Штюбе и Готтфрид подхватились со своих мест.
— Наконец‑то дождались! — воскликнул Штюбе. — Вот это сюрприз! Позвольте вашу ручку, фрейлейн…
— А я ломал голову, для кого предназначена эта пышная, великолепная роза, — Густав Готтфрид показал на цветок, пламеневший в хрустальной вазе.
— О, Густав! Я так благодарна вам за внимание, — проворковала Кристина, любуясь роскошной королевой цветов.
— Жаль, благодарность не по адресу, — неловко развел руками Густав. — Я рассчитывал исключительно на мужскую компанию…
— И теперь огорчены?
— Мой бог! Наоборот!
— Кто из вас был столь любезен? Штюбе, вы?
— Каюсь, не я. Это не роза, а какая‑то криминальная загадка. Кеслера я сразу вычеркиваю из числа подозреваемых особ. Остается…
— У меня — алиби, — лицемерно вздохнул Вилли, — я пришел последним.
— Ах, прекратите это следствие, — засмеялась Кристина. — Мне приятнее получить цветок ото всех вас.
— Вы удивительно мудры, Кристина! — закивал головой Густав. — Не понимаю, зачем в рай сунулся змий, когда там уже была женщина?
Вилли Майер не преувеличивал — Густав поразительно изменился. Когда‑то ухоженный, румянолицый, неугомонный и неутомимый повеса, на котором не отражались никакие житейские или служебные заботы и который за милую душу удирал в первую попавшуюся компанию от всяческих хлопот, он теперь словно поблек и посмирнел. Эта метаморфоза отразилась даже на его ныне совершенно пристойных комплиментах.
Пока произносили испытанные, банальные тосты, которые, к примеру, Кеслер выслушивал с неприкрытым отвращением, терпя их как своеобразную плату за аппетитные, даровые напитки и закуски, Кристина изучала Густава Геттфрида. Вызывало сочувствие его сильно пострадавшее от мороза лицо. Густав все время старался спрятать потрескавшиеся руки.
Готтфрид поймал ее сочувственный взгляд и смущенно пробормотал:
— Это все проделки генерала Мороза…
— Как ваши дела, Густав? — мягко спросила Кристина, — Мы с вами так давно не виделись…
— Это только так кажется, фрейлейн, время растягивается, словно резина, когда оно насыщено событиями. А минул всего лишь месяц.
— В самом деле! А кажется…
— Вот именно — кажется!.. Что уж говорить о моей жене и сыне? Они не видели меня более полутора лет. Хотел бы я взглянуть на свой домик в Шварцвальде, посидеть в домашнем уюте, под елкой с пылающими свечами…
— Разве вам не положен отпуск?
— Еще две недели назад я надеялся на него. Но сейчас для всех, кто может держать оружие, отпуска отменены. И уже послезавтра я возвращаюсь в свою часть. Такова планида подмороженного аса!
— Кстати, Густав, как отличить аса от летчика? — спросила Кристина, стараясь хоть чем‑то утешить бедолагу Готтфрида. — Все слышу — ас да ас. Это что, своего рода профессиональный комплимент или что‑то другое?
