Русская революция от Ленина до Сталина. 1917-1929 - Эдуард Халлетт Карр

квалифицированными инженерами и техниками. Многих из тех, кто выполнял эти функции до революции, уже не было. Лояльность оставшихся была сомнительной. Подготовить им замену фактически не было возможности. В первые годы советской власти в советской промышленности работало много инженеров из Германии. Но с принятием первого пятилетнего плана и по мере развития советской промышленности возникла потребность в более квалифицированных кадрах, и этот пробел в основном стал заполняться американскими инженерами. Днепрострой — лишь один из нескольких крупных строительных проектов, спланированных и осуществленных американскими главными инженерами, которые привезли свой рабочий персонал. Советские власти ограждали их от возможных взрывов ревности со стороны русских коллег и доверяли умению и лояльности американцев гораздо больше, чем старорежимным русским инженерам. К 1929 году в СССР работало несколько тысяч высококвалифицированных американских инженеров. Считалось, что этого количества явно недостаточно, и предполагалось пригласить еще больше американцев. Враждебность официальных кругов США к Москве не таяла, однако в области промышленности и коммерции в отношениях между двумя странами были достигнуты серьезные успехи.

Деятельность Коминтерна, которую направляли во всех серьезных вопросах те же самые люди, что руководили советской политикой в целом, отражала трудности и двусмысленность внешней политики Советского Союза того периода. В 1927 году в директивах Коминтерна все еще с успехом фигурировал «единый фронт», то есть сотрудничество коммунистов с другими левыми партиями и группировками в капиталистических странах. Но в это время с позором потерпели неудачу два самых широко известных эксперимента в области тактики единого фронта — союз Коммунистической партии Китая с Гоминьданом и Англо-русский комитет профсоюзного единства (см. с. 105, 109). Бывшие партнеры, с которыми в рамках этих экспериментов искали сотрудничества, теперь были объявлены предателями, и от идеи единого фронта в прежнем значении молчаливо отказались. Раскол произошел в момент резкого ухудшения отношений СССР с западными державами, когда советские лидеры очень боялись, что начнется война; поворот Коминтерна влево был, по-видимому, естественным результатом отказа советской дипломатии от тактики примиренчества, а также результатом того, как складывались отношения коммунистических партий с другими левыми партиями капиталистических стран. То, что Сталин, разбив объединенную оппозицию, теперь во внутренних делах страны занял более левую позицию и собирался начать атаку на Бухарина и правых уклонистов, было всего лишь совпадением, которое хорошо укладывалось в общую картину.

Начиная с 1928 года в деятельности Коминтерна четко прослеживалась новая линия. Официальные признания того, что капиталистические страны достигли стабилизации, пусть «временной», «относительной» и «нестабильной», звучали все реже, но недоброжелательнее. Классовый антагонизм усугублялся, «класс против класса» — лозунг того периода. Появилась новая концепция единого фронта: теперь это понятие подразумевало сотрудничество рядовых членов социалистических и социал-демократических партий с целью сбросить морально разложившихся лидеров, предающих их интересы. На VI конгрессе Коминтерна, который собрался в июле 1928 года, — это был первый конгресс за четыре года и самый длинный из всех предыдущих — были выделены три важных этапа в истории Коминтерна. Первый, 1917―1921 годы, — время острой революционной борьбы; второй, 1921―1927 годы, — возрождение капитализма. В третьем периоде, выделенном конгрессом, растущие противоречия капитализма свидетельствовали о его неминуемом грядущем крахе, что откроет новые перспективы развития революции. Злейшим врагом коммунизма были теперь занявшие выжидательную позицию социал-демократы. Немецкие делегаты без обиняков называли их «социал-фашистами», в резолюции конгресса отмечалось, что в их программе есть кое-что от фашистской идеологии; новая программа Коминтерна, принятая на конгрессе, заклеймила социал-демократию и фашизм как близких по духу агентов буржуазии. Пока шел конгресс, Литвинов осторожно подталкивал советское правительство принять решение по «пакту Келлога», о котором было объявлено еще до завершения конгресса. Ни один делегат конгресса от ВКП(б) не упомянул об этом пакте. Но ряд других партий, а также коммунистическая пресса Запада набросились на него — пакт, по их словам, лицемерно скрывает империалистическую агрессию; в резолюции конгресса, без упоминания «пакта Келлога», была ироническая реплика об «отмене войн» как примере «официального пацифизма, которым капиталистические правительства маскируют свои маневры». Совершенно явные расхождения между политикой правительства СССР и политикой Коминтерна объяснялись, вероятно, неопределенностью, различиями взглядов советских лидеров, которые так и не пришли к единому мнению. Но так или иначе, две политические линии развивались бок о бок: Наркоминдел и Коминтерн делали свое дело параллельно, не мешая друг другу.

В том, что в 1928 году был провозглашен «третий этап», падение Бухарина играло второстепенную роль. Его ссора со Сталиным касалась в основном экономических вопросов. Но его пребывание на официальном посту в Коминтерне ассоциировалось с примиренческой политикой единого фронта; поэтому после падения Бухарина линия резко повернула в противоположном направлении. Основным капиталистическим странам был поставлен диагноз «объективной революционной ситуации»; это было сделано до того, как начало мирового экономического кризиса могло дать хоть какие-то основания для подобного утверждения. Революционная классовая война была главной задачей всех коммунистических партий. Термин «социал-фашисты», придуманный в Германии, теперь применялся ко всем «реформистским» левым партиям; искать с ними компромисса или поддерживать их означало быть обвиненным в оппортунизме и правом уклоне. Эти указания привели в смущение коммунистические партии Западной Европы. В Англии и Франции они не помешали, однако, некоторым коммунистам выступить на выборах с поддержкой кандидатов от лейбористской и социалистической партий. В Германии этим указаниям следовали наиболее рьяно, и именно там они вызвали самые катастрофические последствия. Поддержка немецкими социал-демократами Локарнских договоров и западной ориентации в политике Германии вызвала непримиримую враждебность к ним и Советского Союза, и Коминтерна. Раскол между германскими коммунистами и социал-демократами углублялся, в дальнейшем он оказался настолько серьезным, что они не смогли его преодолеть даже перед неминуемой опасностью захвата власти Гитлером.

Разрыв отношений с другими левыми партиями нанес сокрушительный удар по практике организации интернациональных фронтов, в которых левые прокоммунистические партии приглашались сотрудничать с коммунистами в вопросах, представляющих общий интерес для всех (см. с. 101). Мюнценберг, активный и неутомимый немецкий коммунист, который был инициатором и руководителем всех этих совместных начинаний, счел необходимым выступить на VI конгрессе Коминтерна с заявлением о том, что такого рода деятельность не имеет ничего общего с оппортунистической политикой или правым уклоном. Но это трудно было совместить с теми разнузданными обвинениями в адрес социал-демократов, которые стали обычными для коммунистических партий. Все, кроме следования линии Коминтерна, было неприемлемым. В этой новой атмосфере захирела даже некогда пользующаяся большой популярностью Лига против империализма, и оказалось просто невозможным вдохнуть в нее тот живой энтузиазм, который бурлил при ее создании в 1927 году. Когда два года спустя во Франкфурте собрался второй (и последний) конгресс этой лиги, там уже полностью хозяйничала советская делегация, и те,