Всем стоять - Татьяна Москвина

Но это еще не так страшно – ладно, надо как-то выживать, а семьями оно сподручнее. Хуже, когда малосъедобные доморощенные продукты начинают выдавать за образцовые. Меня не так разгневало решение жюри присудить Гран-при «Ядам» Карена Шахназарова (это, по-моему, просто неудача талантливого человека), как поощрение спецпризом картины «Даун Хаус» Романа Качанова (разумеется, сына известного аниматора Качанова). Этот жалкий капустник, переносящий в современность мотивы «Идиота» Ф. М. Достоевского, не стоил бы внимания – сплюнуть и забыть, – если бы не формулировка жюри: «За поиски нового киноязыка».

Поиски нового языка в «Даун Хаусе» заключаются в буффонном сценарии Ивана Охлобыстина, чьи дурно пахнущие приколы могут оценить только знатоки «Идиота» (а таковых скоро не останется); в юморе с сильной анальной фиксацией (герои пукают, какают, подтираются и т. д.); в милом жизнерадостном людоедстве (в финале «Рогожин» кушает жаркое, сделанное из ножек убитой «Настасьи Филипповны»); в карикатурной манере игры обдолбанных актеров и в общей идее «вот это наша современная жисть». Нет, господа, это только ваша «жисть», и вы ее себе сами устроили, превратив кино в мертвый дом пустопорожнего шутовства.

Но как губернаторша в «Бесах» Достоевского желала «ласкать молодежь и тем самым удерживать ее на краю», так и нынешнее начальство, теряя остатки разума, опять заигрывает с нигилистами и выкармливает монстров. Это началось давно – когда стали восхищаться певцами, поющими мимо нот что-то «новое, поисковое», умиляться художникам, не умеющим ничего, кроме перевода денег на дерьмо, воспевать графоманов, с патологическим сладострастием разлагающих русскую речь, надувать мираж «новой культуры» – вместо того чтобы пороть дилетантов и жуликов ментальными розгами, дабы они хоть чему-то выучились. Теперь вот имеем кинематографистов, которые не в состоянии даже экспозицию своего фильма (кто, где, когда) грамотно выстроить, и она у них может тянуться по полчаса.

Однако как написал Шварц в «Золушке»: «Когда-нибудь спросят: а что ты, собственно говоря, можешь предъявить? И никакие связи не помогут тебе сделать ножку маленькой, душу – большой, а сердце – справедливым». Так, никакие призы не сделают Энри Лолашвили (приз за музыку к картине «Нежный возраст») композитором более выдающимся, чем Леонид Десятников. Великолепную музыку Десятникова к «Москве» не одно жюри прокатывает мимо своего поощрения, подтверждая давний афоризм пианиста и режиссера Арнштама: «Как известно, кинематографисты свински необразованны в музыке».

Бог с ними, с призами. Смотреть на кино тяжело. Авторский кинематограф ходит по кругу, «народный», жанровый, жует жвачку давно отработанных мифов и сказок. Для производства «вкусной и здоровой» кинопищи нет главного – идеологии. Да не той идеологии, что облизывает начальство и мало что соображающие массы, а перспективной идеологии, ориентированной на мирное и здоровое развитие всего человеческого сообщества, без чего ему будет скорый «кердык». Нет кино, пропагандирующего разумные идеалы – то есть идеалы умеренного потребления, взаимопомощи, нестяжательства, неагрессии, экологической диктатуры, национальной и веротерпимости вкупе с национальной самодостаточностью, борьбы за справедливость и много еще чего.

Но в нашем маленьком семейном садоводстве «Кино на паях», по-моему, интересуются в основном тем, как бы оттяпать у соседа прибывшую машину навоза.

2001

В Баку все спокойно

Пиршеством дружбы закончился в столице Азербайджана кинофестиваль стран СНГ и Балтии «Восток – Запад», детище Рустама Ибрагимбекова

Я была в Баку лет тридцать назад: того города нет. В нынешнем царит усталое спокойствие индивидуума, много пережившего и оттого несколько оцепеневшего. Сегодня Баку никуда не спешит. Все городские часы стоят. Количество пустых такси превосходит самое смелое воображение. Город чисто метен, но вечером тускл – экономия света. В гостинице «Азербайджан», где поселены были гости фестиваля, в холле висит портрет президента Гейдара Алиева на фоне некоторых красот его солнечного края. Портрет Алиева, с приветливой улыбкой и телефонной трубкой возле уха, размещен и на фасаде Главпочтамта. Это сильно. Маркировать функцию здания изображением действующего президента – гениальное азербайджанское ноу-хау. Надо перенять. Как бы выиграли наши города, если бы на ресторанах, к примеру, красовался Президент России с вилкой в руке, на библиотеках – он же с книгой и т. д., фантазируйте сами. Третий портрет Гейдара Алиева встретился мне на персональной выставке художника-гиперреалиста по имени Муэззин 1960 года рождения. Ранняя мудрость художника удивляет. Возле Портрета стояли букеты свежих роз, а напротив Портрета чинно сидели люди и обсуждали увиденное. Деньги здесь называются «манаты», и для их обретения никаких паспортов в обменнике не требуется. Тысяча рублей превращаются в сто пятьдесят тысяч манатов. Чайник чая – две тысячи манатов, билет в музей искусств – двенадцать тысяч, полкило черной икры – двести двадцать пять тысяч. Приезжий сразу смекает, что жить можно. Тем более что Азербайджан – самая лояльная к России страна СНГ, и никакой вздорной нетерпимости к русским и русскому там – во всяком случае, на поверхности – нет. А путешественнику большего и не надо. Поздно пить боржом и искать любви в ближнем зарубежье.

Кинофестиваль «Восток – Запад», созданный сценаристом, драматургом и общественным деятелем Рустамом Ибрагимбековым, отличается полным отсутствием каких бы то ни было претензий. Нет ни жюри, ни конкурса, ни приглашенных звезд, ни массовидной прессы: фестивальные показы происходили в зале кинотеатра «Азербайджан» вместимостью человек в сто. Что насобирали, то и показали, кто приехал, того и кормили, – так что «мерси Баку», как говаривала одна гостья. Принцип подбора фильмов и приглашения гостей я не постигла, но, проникшись глубоким спокойствием города, где даже лифты несколько секунд медлят, прежде чем открыть двери, поняла, что вся эта суета мне решительно безразлична. Двадцать пять градусов драгоценного Цельсия и оливковые деревья на набережной составляли природный фон исключительной симпатичности, а что касается фона исторического, то, спрашивается, оно нам нужно, да?

Прошли те времена, когда советские интеллигенты, личности, по своей светозарной отзывчивости уверенно приближавшиеся к ангелам, говоря словами поэта, «плакали горько над малым цветком, над маленькой тучкой жемчужной». Цветной мираж многонационального пантеона искусств был создан снаружи – советской империей, изнутри – советской интеллигенцией. Ни того, ни другого больше нет. Россия все решительней идет в сторону разнообразной, в том числе психологической, самодостаточности. Русские были бы готовы смотреть собственное хорошо сделанное кино в любых количествах, но такого кино по-прежнему плачевно мало. Однако мечтать, что оголодавшие россияне пойдут на узбекский или эстонский фильм, не приходится. Они и в советские времена не шибко на это ходили. У кино стран бывшего СССР нет отчетливых перспектив. Поэтому – уж если режиссер «из бывших» отыскал деньги на картину, ему не до конъюнктуры, он делает что-то сильно заветное, наболевшее, из собственных душевных энергий сотканное. Лучший фильм фестивальной программы – «Маймыл» («Обезьяна») киргизского режиссера Актанбека Абдыкалыкова – как раз и есть такое личное, лирическое повествование о грустной жизни захудалого советского полустанка, о юности, которая прекрасна даже в нищете и убожестве, о цене ветхого, пошлого бытия, которое отчего-то трогает до слез. Чистая, красивая работа в феллиниевском духе имеет множество зарубежных наград, сделана строго и выразительно, но кто ее увидит, где аудитория этого фильма – не знаю. Хоть бы канал «Культура» отважился, показал лучшее кино наших «бывших».

Вот этой пронзительной ноты искреннего высказывания в русских картинах, показанных на фестивале «Восток – Запад», не было почти вовсе. «Олигарх» Лунгина, «Копейка» Дыховичного, «Займемся любовью» Евстигнеева, «Дикарка» Павлова, «Желтый карлик» Астрахана – все это картины разного уровня профессионализма, но есть у них общая черта. Это не о заветном, не о своем, а о чем-то и о ком-то. Понять, для чего режиссеры сняли эти фильмы, что хотели заявить о времени, стране и своей душе, в чем их волнение, какая ими двигала страсть, какая пленяла мысль, мне трудно. Вот Абдыкалыков снял картину про свою жалкую и незабвенную советскую юность, снял в никуда, без надежды на миллионы глаз и нули в сумме прописью – понимаю и сочувствую. Эстонец Арво Ихо в неуклюжем эпосе «Сердце медведицы» рассказал о своей жаркой и безграничной любви к северной природе – тоже понимаю. А отчего я должна сочувствовать проходимцу-«олигарху» в плохом исполнении посредственного актера или стае юных обезьян, одержимых половой истерией, которую они называют «любовью», – не понимаю. Вообще русские картины на фестивале представляли собой, как выразился по другому поводу писатель Василий Розанов, «сон волка в мерзлую ночь о том, что за морем». Исключением стал фильм маститого Андрея Хржановского «Полтора кота», сложный по эстетике, выполненный в смешанной стилистике на основе рисунков, фотографий, стихотворений и высказываний Иосифа Бродского. (Пока Хржановский снял получасовой «пилот», в идеале картина планируется полнометражной.) Понятно, что для российского интеллигента Бродский есть нечто заветное, так сказать, факел и знамя гордого индивидуализма. Но в изобретательных узорах этой картины таилось некое расплывчатое благодушие, на мой вкус, мало подходящее к острой и ядовитой личности поэта. Бродский предстал неким анимационным мальчиком, который, точно бедный Евгений, убегает от нового Медного всадника – истукана Ленина. Впрочем, это только заявка на будущее, и судить о фильме рано – надеюсь, знаменитый режиссер развернет свои фантазии в полном объеме.