Что я любил - Сири Хустведт

Как-то в начале июня я встретил его на Западном Бродвее. Время шло к полудню. Марк сидел на корточках перед кокер-спаниелем и беседовал о чем-то с его хозяином. Потом он склонился над собакой нос к носу и начал негромко и ласково разговаривать с ней. Я окликнул его. Марк вскочил на ноги и заулыбался:

— Здрасьте, дядя Лео!

Потом он помахал собаке на прощание:

— Пока, Талула!

Я спросил, почему он не на работе.

— А Гарри вызвал меня сегодня только на вторую половину дня. Вот как раз туда иду.

Марк зашагал по улице рядом со мной. В этот момент из дверей магазинчика готового платья выглянула какая-то девица и окликнула моего спутника:

— Марки, солнышко, привет! Ты где пропадаешь?

— Дариен, — расплылся в улыбке Марк, игриво пошевелив в воздухе пальцами поднятой руки.

Этот жест показался мне поразительно неуместным, но Марк, перехватив мой взгляд, улыбнулся еще шире и сказал:

— Она такая классная!

Не успели мы дойти до угла, как Марк снова стал объектом домогательств, на этот раз со стороны паренька, который мчался нам наперерез с воплем:

— Маркер!

— Маркер? — переспросил я.

Марк страдальчески поднял брови, словно извиняясь. Дескать, чего только люди не придумают.

Все еще задыхаясь от бега, мальчишка не сводил с Марка глаз. Моего присутствия он вообще не заметил.

— Маркер, ты что, меня не узнаешь? Это же я, Фредди, помнишь? Из клуба "Мы"!

— Ну? — бросил Марк скучающим тоном.

— Тут такая фотовыставка клевая! Сегодня вечером открытие. Я думал, может, тебе захочется пойти… Тут недалеко!

— Не могу, — отрезал Марк. — Дела.

Я заметил, как у Фредди вытянулось лицо, но он, хотя и без особого успеха, попытался скрыть разочарование.

— Может, тогда в другой раз? — спросил он, искательно заглядывая Марку в глаза и улыбаясь.

— Точняк, — кивнул Марк.

Фредди метнулся через дорогу, проскочив в считаных сантиметрах от несущегося по улице такси. Водитель нажал на сигнал, и вой в течение двух-трех секунд оглушал весь квартал.

Марк наблюдал за эскападой Фредди, стоя в позе, которая, по всей видимости, должна была служить воплощением безразличия: одна нога небрежно присогнута, плечи расслаблены, руки в карманах. Потом он повернулся ко мне, выпрямил спину и расправил плечи. Встретившись со мной глазами, Марк, очевидно, прочел в них немой вопрос, потому что на какое-то мгновение он вдруг смешался.

— Ну, ладно, дядя Лео, я побежал, а то опоздаю.

Я взглянул на часы:

— Да уж действительно, не мешало бы поторопиться.

— Вот и я о том же, — на бегу бросил Марк и припустил вниз по улице.

Съехавшие вниз "трубы" открывали для всеобщего обозрения не только резинку трусов, но и сами трусы, широченные штанины полоскались возле лодыжек, как флаги на ветру. Они были настолько длинными, что весь низ измахрился и местами просто висел клочьями. Я стоял и смотрел ему вслед. Бегущая фигура становилась все меньше и меньше, пока совсем не исчезла за поворотом.

По дороге домой я вдруг явственно ощутил, что у меня в голове сосуществуют два представления о Марке и одно словно бы наслаивается на другое. Внешне все выглядело примерно следующим образом: в жизни Марка, как и в жизни большинства его сверстников, наличествовали такие стороны, о которых родители могли только догадываться. Вне всякого сомнения, он пробовал наркотики, спал с девушками, и, как я начал подозревать, не только с девушками. Парнем он был неглупым, но учиться не хотел, что говорило о пассивном неповиновении. Родителям постоянно врал. Матери почему-то не сказал, что теперь у него есть комната в моей квартире. Однажды безо всякого на то разрешения остался в этой комнате ночевать. В другой раз пытался проникнуть в мой дом в четыре часа утра. Его привлекало насилие, пронизывавшее работы Тедди Джайлза, но ведь в этом он был не одинок, насилие нравится многим подросткам. И наконец, опять-таки подобно большинству своих ровесников, он без конца примерял на себя разные образы, чтобы найти наконец тот, в котором ему лучше всего. С ребятами он вел себя так, со взрослыми — совсем иначе, но ничего удивительного в этом не было. Банальные сложности переходного возраста. Таких историй миллионы.

Версия, которая лежала глубже, в общем, повторяла все вышесказанное, и лейтмотив был тот же — вранье. Марк водил дружбу с малопривлекательным существом, которое я про себя окрестил "привидением", и под его влиянием не только голос, но и тело Марка менялись в зависимости от того, с кем он сейчас говорил. Вот только в отличие от "поверхностного слоя" этот "глубинный" портрет Марка не был цельным. В нем оставались дыры, и именно такие вот нестыковки не давали мне возможности что-либо связно сформулировать. Популярная литература о подростках и их жизни никак не помогала залатать эти прорехи, напротив, они вызывающе зияли и продолжали смущать меня. Причем период сомнений начинался не с тринадцати лет, как в утешительной истории про переходный возраст, а с какой-то другой, куда более ранней даты, заставлявшей меня не заглядывать в будущее, а без конца рыться в прошлом, оживавшем в форме не связанных друг с другом картин или звуков.

Вот, например, маленький Марк входит в дверь нашей квартиры. Это было, когда Люсиль еще жила наверху. На нем жуткая резиновая маска, полностью закрывающая голову. А вот его портрет с абажуром на голове. Таким написал сына Билл: крошечная фигурка, куда-то несущаяся по пространству холста.

Или я слышал, как Вайолет мнется, втягивает воздух и не договаривает фразы, которые так и повисают незаконченными.

Я пытался отогнать от себя эти "подкожные" видения и сосредоточиться на складной истории, лежавшей на поверхности; что казалось и удобнее, и разумнее.

Отсутствие рядом Мэтью заставляло меня необычайно пристально вглядываться в мельчайшие нюансы характера Марка, которые, возможно, со временем должны были совершенно изгладиться. Мой сын умер, жена приговорила себя к добровольной ссылке, сам я превратился в безутешного плакальщика и в истории, где все закономерно и предсказуемо, давно не верил. Но я упрямо твердил себе, что если по трагической случайности моя собственная жизнь рухнула, это отнюдь не означает, что жизни других людей не могут планомерно двигаться по предначертанному курсу, приближаясь год за годом к ожидаемому результату.

Тем летом мы вновь сблизились с Биллом. Он ежедневно звонил мне, так что я был в курсе того, как продвигаются у него дела с дверями. Он дневал и ночевал в мастерской, но тем не менее находил для меня время, и я чувствовал, что его стремление общаться во многом вызвано новой волной оптимизма по отношению к Марку Тоскуя, он всегда замыкался в себе, и за долгие годы я научился распознавать внешние проявления его "ухода": просторность жеста мельчала, глаза застывали на каком-нибудь предмете, но не фиксировали его, смотрели и не видели. Начиналось запойное курение, под столом появлялась бутылка виски. Я остро чувствовал эти циклоны и антициклоны, бушевавшие у него в душе, это нарастающее внутри безумное давление и следующий за ним бессловесный шторм. И в начале, и в конце таких бурь всегда стоял Марк. Но в сам период катаклизма Билл не мог общаться ни со мной, ни с кем-либо еще. Пожалуй, единственным исключением была Вайолет. Не знаю. Я твердо знаю другое: в этих душетрясениях не было ярости по отношению к Марку за его безответственность и бесконечное вранье. Билл ненавидел только себя, он ел себя поедом и в то же время безумно желал поверить, что ветер еще может перемениться. Тогда он хватался за любую мелочь в поведении сына, пытаясь разглядеть в ней знак доброй надежды.

— Знаешь, Лео, он по-настоящему увлекся этой работой у Гарри, — слышал я. — Ему так нравится то, что он делает. Ни с Джайлзом, ни со всей этой бандой он больше не знается, у него теперь другая компания, слава богу, сверстники. Господи, какое счастье! Я всегда верил, что он найдет верный путь в жизни.

Вайолет я в то лето почти не видел, она много занималась материалами для своей будущей книги, но это было к лучшему. Таким образом мне удавалось хоть на время задавить в себе ту, вымышленную, Вайолет, с которой я спал в своем воображении. Я в основном общался с Марком и Биллом, а вот Эрика, напротив, регулярно разговаривала с Вайолет по телефону. Из ее писем я знал, что Вайолет стала намного спокойнее, ведь она тоже верила, что Марк как — то определился, начав работать с Гарри Фройндом.

"Ты знаешь, — писала мне Эрика, — Марка, кажется, всерьез тронуло, что проект Гарри посвящен детям. Эта тема нашла какой-то отклик в его душе".

Мистер Боб так и обосновался в доме на Бауэри. Всякий раз, приходя к Биллу в мастерскую, я чувствовал, как он подозрительно ощупывает меня глазами сквозь щель в запертой на цепочку двери, и всякий раз, уходя, я уносил с собой его благословение. Я ни разу не видел его полностью, только узкую полоску нахмуренного лба, а вот Биллу с Вайолет повезло больше, им мистер Боб показывался целиком. Билл взял старика на довольствие, хотя признаваться в этом не хотел, но я догадался. Он покупал для него продукты и оставлял их в парадном перед дверью. Однажды я увидел у него на столе клочок бумаги, где бисерным почерком было выведено: "Арахисовое масло обязательно с орехами", и "обязательно с орехами" подчеркнуто. Но Билл на эти явно возрастающие запросы не жаловался. Если я заводил речь о его непрошеном соседе, он только улыбался и отмахивался. Судя по всему, мистер Боб превратился для Билла в некую постоянную величину, ставшую частью его жизни.