Звезда цесаревны. Борьба у престола - Надежда Ивановна Мердер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Мученическую смерть за родину принял и в раю теперь за нас, грешных, молится, — сказала она. — Чем больше таких, как он, русских людей явится перед престолом Всевышнего, тем скорее сжалится он над нами и пошлёт нам свою святую помощь.
Присутствовавший при этом разговоре священник, её духовник, заметив недоумение Лизаветы, пригнулся к ней и сказал ей вполголоса:
— Не удивляйтесь, она душой давно уж больше там живёт, чем здесь, и судит о здешнем по-тамошнему, а не по-земному. Кончина её близка.
Так же спокойно отнеслась Авдотья Петровна и к вопросу о судьбе Филиппушки.
— Что ты меня спрашиваешь, когда ты в сердце своём решила, что делать? Не оставишь же ты его неучем и не лишишь возможности попытать счастья на царской службе, когда представляется такой удобный случай? За то, что оказываешь мне уважение, благодарю тебя, а сказать тебе такое, чего бы ты сама не знала, я не могу, — ответила она, внимательно выслушав свою приёмную дочь.
Позвали Филиппа и спросили у него, желает ли он учиться с Воронцовскими детьми или ехать с Ветловым хозяйничать в деревню.
— Как батюшка-покойник, так и я, — отвечал мальчик.
И по одному тому, как быстро и решительно произнёс он эти слова, можно было понять, что он давно ждёт этого вопроса и давно готовится отвечать на него.
— Умница! — похвалила его бабушка.
И, обращаясь к Лизавете, она посоветовала немедля отвезти его к Воронцову.
— Такие дела откладывать не следует. Да и не для чего, мне легче будет помирать, когда я буду знать, что он пристроен.
— Вы бы, матушка, ко мне переехали жить, во дворец, вам там будет спокойнее, чем здесь одной, — предложила Лизавета. — Вместе бы наших дорогих покойников поминали и за Филиппушку бы молились, чтоб Господь на всё доброе его умудрил.
— Молиться вместе нам уж не приходится, Лизавета. У тебя живое на уме, а я уже одной ногой в могиле стою, и развлекаться земным мне не пристало. Сам Господь у меня Филиппушку берёт, последнюю связь с земным порывает. Келья у меня в монастыре уж заготовлена — только и ждала, чтоб Господь благословил туда переселиться, поближе к кладбищу. Достаточно пожила, на замаливание грехов куда как мало времени осталось.
Очень взволновал этот разговор Лизавету. Не думала она, едучи сюда, чтобы так скоро решилась судьба её сына и что ей придётся заживо прощаться со своей приёмной матерью, тем не менее, когда подошла минута отъезда, она не вытерпела, чтоб не осведомиться о Ветлове.
Я надеялась его найти здесь. Вам известно, матушка как доверял ему во всём покойный Пётр Филиппыч и что он оставил на его попечение Филиппушку? — прибавила она под давлением безотчётного желания объяснить, по возможности благовиднее, вопрос о человеке, связанном с её семьёй одними только узами дружбы и ничем больше.
— Он был здесь утром. По делам, верно, ушёл. Собирается ехать к себе, в лес...
— Не повидавшись со мной? — почти вскрикнула Лизавета: так испугала её мысль потерять навсегда единственного друга.
— Зачем? Он, наверно, сам захочет привезти к тебе Филиппушку. Когда думаешь ты побывать у Иллариона Григорьевича с ответом?
— Не знаю ещё, но медлить нельзя, он сюда ненадолго из Ростова приехал. На днях мы ждём в Александровское цесаревну...
— Мы нашего молодчика соберём к воскресенью. Отслужим напутственный молебен, помолимся о благословении Божием ему на новую жизнь и отправим его к тебе с Иваном Васильевичем и со всем его скарбом. Одежды у него понашито изрядно, и, поди чай, не осрамится в воеводском доме, — прибавила старушка с усмешкой. — Тебе можно и плату за сына приличную Иллариону Григорьевичу предложить — не из своих же ему учителям платить и за всё прочее, что нужно будет: люди они небогатые и, поди чай, сынкам должны помогать, зачем же, без надобности, их в лишний расход вводить? Мы — не бедняки, всё, что имею, я Филиппушке завещала, а у тебя изрядное состояние после супруга осталось...
— Тоже Филиппушкино будет, — сказала Лизавета.
— Этого ты не моги говорить, тебе ещё двадцати шести лет нет, у тебя другие могут быть дети, — объявила старуха.
В большом душевном смятении уехала Лизавета. Переворот, свершившийся в её жизни, был так неожидан, что она опомниться не могла, не зная, радоваться ли ей или печалиться случившемуся. Казалось бы, всё устраивалось как нельзя лучше: сын её пристраивался как раз в то самое время, когда Авдотья Петровна именно этого жаждала, чтоб уйти от света, в котором так много страдала, и, отбросив все земные заботы, посвятить остаток дней Богу. Узнай раньше Лизавета про это её желание, как терзалась бы она мыслью, что помехой этому её сын! А между тем старушка так изнывала по покою, что каждую минуту домашние её могли бы узнать о причине её задумчивости и равнодушии ко всему окружающему, и тогда Праксиной одно бы только оставалось — оставить службу у цесаревны и ехать с сыном и с Ветловым в лес, то есть обречь навсегда мальчика на жизнь землевладельца в лесной глуши, среди сброда так называемых вольных людей, не брезгающих такими беззаконными деяниями, как грабежи и поджоги. О происхождении богатства этих людей она достаточно много слышала, чтоб составить себе понятие о их нравственных правилах и об опасности жить в их среде. Сам Ветлов был такого мнения, что раньше как лет через шесть или семь не следует подвергать этим опасностям Филиппа, и вот представляется для него возможность использовать эти годы самым полезным образом, так, чтоб не в глухом лесу закопать в землю данные Богом таланты, как лукавый и неверный раб, а употребить их на славу Божию и на пользу ближним.
Всё это она повторяла себе на тысячу ладов, но сердце продолжало ныть, и мучительная тоска не проходила.
В Александровском она застала Мавру Егоровну, приехавшую приготовить дворец к приезду цесаревны, которая намеревалась провести здесь целый месяц.
— Я уговорила её не вызывать Шубина
