Хлорофилия - Андрей Рубанов

Вернувшись в машину, стал выкладывать богатство перед Мусой. Тот вздрогнул и отстранился:

– Не здесь! И не сейчас.

– А когда?

Злодей, недавно снова оборотившийся мирным старичком, церемонно объяснил:

– Я беру оплату по факту. После доставки на место.

– Ясно.

– Спрячь деньги. И покажи мне свой телефон.

– У меня имплантат.

– Тогда отключись.

Герц послушно исполнил.

– Еще год назад, – сказал Муса, – перед отправкой мы обязательно удаляли все имплантаты. Держали свою клинику, хирурга… А сейчас другие времена. Приходится работать по ускоренной программе. Желающих слишком много.

– Наверное, – мрачно предположил Савелий, – скоро их будет еще больше. И вы озолотитесь.

Муса покачал головой:

– Наоборот. Если побегут все – мне придется закрыть бизнес. Начнется бардак, паника, истерики… Армия, двадцать пять полиций… Я не люблю работать в таких условиях. Но ты меня не отвлекай. У твоей жены тоже имплантат?

– Нет. Беременным не рекомендуют использовать подкожные средства связи.

– Правильно не рекомендуют. Скажешь ей, чтоб она тоже выключилась. И оставила аппарат дома. Абсолютно все нужно оставить дома. И никому ничего не говорить. Никаких прощаний, записок – совсем ничего. Ты меня понял?

– Да.

– Домашние животные у тебя есть? Собака, кошка, попугай?

– Нет.

– Это хорошо. А то бывает, знаешь… Мы вывозим пассажира, а он с собой любимую собачку тащит. Потом она бегает вокруг стебля и воет, как по покойнику…

– Что можно взять с собой?

– Что хочешь. Но на двоих должно выйти не более десяти килограммов багажа. Вертолет маленький.

– А что обычно берут… другие?

– Фотографии. Что-нибудь на память о родственниках и близких людях. Одежда, пища, лекарства, деньги, документы – это не понадобится. Там вам все дадут. Включая предметы гигиены, или как там… Сейчас мы едем к тебе домой, по дороге подумай, что взять. Фотографии возьми обязательно. Говорят, они хорошо помогают…

– В каком смысле?

Муса сделался серьезен:

– Когда начинается расчеловечивание, портреты родственников помогают замедлить процесс.

Савелий глотнул горькую слюну. Он чувствовал себя разбитым. Иногда знобило, в другие моменты вдруг бросало в жар. Час назад старый негодяй предложил ему маленькие, отвратительного бурого цвета таблетки. Сказал, что это экстракт сырой мякоти, облегчающий ломку. Но Герц гордо заявил, что больше не намерен жрать траву. Никогда.

– Как хочешь, – равнодушно ответил Муса. – Дальше будет хуже. Я бы на твоем месте послушал опытного друга…

Вместо таблеток Герц употребил стакан водки. Ему не хотелось верить в то, что он услышал от Мусы. Он знал, что обязан поверить, что у него есть только один выход – поверить безоговорочно, потому что все сходилось, каждая мелочь вставала на свое место, разрозненные факты образовывали стройную систему. Но за ним, Савелием Герцем, пока еще мыслящим человеком, сохранялось право не верить до конца. Надеяться на лучшее.

У растений не так. Они ни на что не надеются, они все про себя знают. Стебель не хочет себе лучшей доли, его все устраивает. Он растет, пока не вырастет.

Дальше действительно стало хуже: физическое недомогание уступило место нервному напряжению. Пять лет Герц находился в состоянии чистой радости, и по мере того как пятая возгонка – услада небогатых творческих работников – сменялась шестой, уважаемой среди богатых творческих работников, а потом седьмой, восьмой и девятой (статусные марки, любимые снобами и богатеями), радость становилась все чище, прозрачнее, волшебнее. Сейчас вокруг Савелия смыкался серый и безрадостный реальный мир.

Он ничего не сказал жене. Он все равно бы не смог ничего объяснить, она бы не поверила. Он ей просто солгал. Объявил, что отвезет к доктору, первоклассному специалисту, для консультации.

– Профессор очень занят, назначил на шесть утра – поспеши, дорогая.

Услышав про доктора, Варвара активно засобиралась, побежала в душ. Беременные женщины очень уважают докторов. Впрочем, все остальные женщины тоже. В ожидании Савелий прошел по квартире, пытаясь привыкнуть к мысли о том, что больше сюда не вернется. На что бы ни смотрел, видел он это в последний раз. Пьяного, оглушенного, дрожащего, его потрясло обилие вещей и предметов, еще вчера казавшихся абсолютно необходимыми, а сегодня ставших бессмысленными сгустками материи.

Он всегда считал себя минималистом, не уважал сувениры – все эти вазочки, статуэтки, фигурки, портретики в рамочках, – а теперь ужаснулся своей черствости. Что взять с собой, если уезжаешь навсегда? Телевизор? Холодильник? Шкаф со шмотками? Фотографии он нашел в дальнем ящике стола. Отец, мать. Отобрал одну из школьных: Герц и Годунов, лопоухие, четырнадцатилетние, ухмыляются. Вихры торчат, глаза горят – два сапога пара, не разлей вода, пятерки по литературе, двойки по поведению. Нашел снимок юной Варвары: открытая шея, взгляд с элегантной безуминкой, влажные губы. Роковая брюнетка в бриллиантовых серьгах. Отругав себя, сгреб все фото, какие ухватила рука, попытался затолкать во внутренний карман пиджака – там теснились радужные пачки. Полез в другой карман – с тем же результатом. В конце концов задрал на животе рубаху, сунул за пояс.

Потом вез жену прочь из центра Москвы. Радовался, что Варвара спит, устроившись на заднем сиденье, и не задает вопросов насчет маршрута. Не видит сомнительных предместий, ветхих стен, пораженных грибком, гнилых луж на щербатых мостовых, бледного отребья в лохмотьях и пустых пластиковых бутылок, гонимых сквозняками вдоль черных переулков. «Ей не надо тревожиться, – думал он. – Хорошо бы взять на себя все тревоги мира, лишь бы ничего не досталось матери моего ребенка».

Прости меня, Господи, и оставь меня. Ничего у Тебя не прошу, потому что знаю: не так уж много Ты имеешь. Пусть другие просят, я не буду. А если приготовлено что-нибудь специально для меня – немного счастья, или здоровья, или солнца, или воздуха, – отдай матери моего ребенка.

Машину бросил возле входа в дом. На тридцать пятом они пересели из смрадного лифта для малоимущих в сухой и просторный лифт верхних уровней. Он шел в три раза быстрее и за несколько минут доставил их на крышу башни.

Варвара помалкивала, зевала в ладошку.

Здесь гулял ледяной ветер. Скоро зима, подумал Савелий. Это хорошо или плохо? Растения не любят зиму. Или, может быть, наоборот? Только и ждут холодов, чтобы уснуть?

Вертолет действительно был совсем маленький, почти игрушечный, вдобавок ярко раскрашенный. Герц почему-то ожидал увидеть нечто суровое, черное – полуночный экспресс, ранавэй трейн, – а на посадочной площадке шумела крыльями изящная стрекоза и дверь придерживал красивый пилот в желтом комбинезоне с эмблемами какой-то смутно знакомой Савелию коммерческой структуры.