Ангелы Опустошения - Джек Керуак

–  Н-ну дак,  – вкрадчиво кивает он, занимаясь тормозным аппаратом,  – А я что говорю —

Мы паркуемся у товарных дворов и наблюдаем за тусовками дымных локомотивов и новых гудящих дизелей и смотрим на товарную контору с яркими огнями, где работали с ним вместе в наши драные кондукторские дни – Я сильно нервничаю и все хочу вырваться из машины к путям поймать Призрак только тот начнет вытягиваться но он говорит

–  О чувак сейчас они только переводят его на другой путь – обожди пока локомотив подадут – ты его увидишь, здоровенный сукин сын из четырех секций домчит тебя до этого твоего Лос-Анджелеса глазом моргнуть не успеешь но Джек будь осторожней держись хорошенько и не забывай что я всегда тебе говорил парень мы уже давно кореша в этом одиноком мире я люблю тебя больше чем всегда и не хочу тебя терять сынок —

У меня есть полпинты виски на все мое путешествие со свистом на платформе, предлагаю ему хлебнуть —

–  Ты сейчас в настоящие мужские дела пускаешься,  – говорит он, видя что я теперь пью виски вместо вина, и качает головой – Когда же он и впрямь подгоняет машину к задам состава из пустых пассажирских вагонов и смотрит как я накидываю на себя старую куртку для товарняков у нее рукава топорщатся и скорбное пятно военнопленного осталось нашивкой еще с какой-то до-истории Корейской Войны (куртка куплена в старых рваных индейских лавчонках в Эль-Пасо) он не сводит глаз с того как я меняю свою городскую форму на ночепрыгучую – Интересно что он обо мне думает – Весь наставления и забота. Он хочет чтоб я прыгал на поезд со стороны кочегара, но мне не нравится что надо скакать через шесть или семь путей чтобы добраться до главной линии (куда будет подаваться Призрачный Зиппер) —

–  Я могу споткнуться в потемках – давай залазить со стороны машиниста.  – У нас с ним застарелые споры о железнодорожных методах, у него долго разрабатывавшиеся отточенные логики сезонника основанные на воображаемых страхах, у меня глупенькие невинные зеленые ошибки основанные на действительных мерах предосторожности канука —

–  Но со стороны машиниста чувак они тебя увидят, ты попадешь прямо под этот здоровый прожектор!

–  Спрячусь между порожняками.

–  Нет – залазь внутрь.

И как в былые дни когда мы вместе угоняли машины вот он, заслуженный работник компании, тайно лезет в пустые вагоны, озирается побледнев как вор чтобы его не засекли, в абсолютной темноте – Я отказываюсь карабкаться внутрь не за фиг и остаюсь между вагонами и жду – Он шепчет из темного окна:

–  НЕ ВЫСОВЫВАЙСЯ ЧТО БЫ НИ ДЕЛАЛ!

Внезапно стрелочник, уже через дорогу от нас со своей зеленой лампой, дает сигнал путь свободен, локомотив взревел своим БАУ БАУ сигналом отправления, как вдруг огромное желтое ослепительное сияние прямо на мне и я вжимаюсь в буфера дрожа. Коди меня напугал – И вместо того чтоб составить ему компанию и жахнуть моего виски, я воздержался, хвастаясь

–  Никогда не пью на работе,  – всерьез подразумевая под работой хватание за движущиеся подножки и подтягивание на трудную платформу с тяжелым мешком, если б я жахнул то не дрожал бы сейчас, не трясся – Стрелочник замечает меня, вновь испуганный шепот Коди:

–  НЕ ВЫСОВЫВАЙСЯ!  – и стрелочник орет:

–  Что стряслось?  – что я тут же понимаю либо как «стряслось с деньгами что приходится прыгать на поезд?» либо «стряслось с легавыми что надо прятаться с глаз подальше?» но сам лишь задорно ору не раздумывая

–  Ага – О кей?  – и стрелочник немедленно отвечает:

–  Нормально

Затем когда большой состав медленно сворачивает на главную с еще более ослепительным сиянием я добавляю и ору

–  Я его вот тут поймаю,  – показать стрелочнику что я просто старый добрый разговорчивый простецкий паренек и не собираюсь взламывать двери товарных вагонов и проламывать стенки – Коди превратился в намертво молчащий комок забившийся в темное окно вагона, насколько я представляю себе прямо на полу —

Он говорил мне

–  Джек обязательно дождись пока проедет вагонов двадцать потому что к чему тебе так близко к паровозу когда проедете по этим тоннелям в Маргарите ты можешь задохнуться от дизельных выхлопов,  – но пока я жду чтобы проехало двадцать мне становится страшно поскольку скорость набирается, они громыхают быстрее, я выскакиваю из укрытия когда проходит шестой или седьмой и жду еще парочку, сердце колотится, несколько раз экспериментально постукиваю по проплывающим мимо поручням ночной стали (О Господь отцов наших что за холодное явление это явление вещей!) и наконец вскидываюсь, подбегаю, равняюсь с передней подножкой, хватаюсь за поручень, бегу вместе с ним, боюсь, дыша, и подтягиваюсь на площадку одним изящным легким какие-пустяки-как-сон-стряхнуть смехотворным рывком и вот уже я стою на своей платформе маша назад навсегда невидимому Коди где-то там, машу много раз чтоб он наверняка увидел что у меня получилось и я машу ему, и до свиданья Старина Коди…

–  И все наши страхи были напрасны, сон, как и рек Господь – и вот так вот мы и умрем —

И всю ночь вниз по Побережью я пью виски и пою звездам, вспоминая предыдущие жизни когда был узником в темницах а теперь я на вольном воздухе – вниз, вниз, как было напророчено в моей Песни Опустошения, сквозь тоннели дыма, когда красную косынку к носу чтобы закрыться, вниз к Обиспо где вижу четких негров-бродяг на поезде рядом с моим спокойно курят сигареты в кабинах принайтовленных грузовиков и прямо у всех на виду! Бедный Коди! Бедный я! В ЛА, где, утром умывшись водой капающей с оттаивающих рефрижераторов и дотащившись до города, я наконец покупаю билет и становлюсь единственным пассажиром автобуса и когда мы выезжаем к Аризоне и моему пустынному сну там и к моей грядущей Мексике, неожиданно рядом возникает еще один автобус и я гляжу а там двадцать молодых парней сидят среди вооруженных охранников, по пути в тюрьму, тюремный автобус, и двое оборачиваются и видят меня и я лишь медленно поднимаю руку и медленно машу им в знак привета и отворачиваюсь когда они медленно улыбаются —

Пик Опустошения, чего еще тебе надо?

Книга вторая

Проездом

Часть первая

Проездом через Мехико

1

И теперь, после всего пережитого на вершине горы где я был один два месяца и меня не расспрашивало и не рассматривало ни единое человеческое существо, я начал полный поворот в своих чувствах касаемо жизни – Я теперь хотел воспроизвести тот абсолютный мир в мире общества но тайно жаждал еще и некоторых удовольствий этого общества (таких как зрелища, секс, удобства, деликатесы и напитки), ничего подобного на горе – Я знал теперь что жизнь моя как художника есть поиск мира, но не только как художника – Как человека созерцаний а не слишком многих действий, в старом даосском китайском смысле «Делать Ничего» (By Вей) что является образом жизни который сам по себе прекраснее какого-либо другого, некое монашеское рвение посреди безумных тирад искателей действия этого или какого угодно иного «современного» мира —

Именно чтобы доказать что я способен «делать ничего» даже посреди самого буйного общества спустился я с горы штата Вашингтон в Сан-Франциско, как вы видели, где провел неделю в пьяных «караселях» (как Коди однажды выразился) с ангелами опустошения, поэтами и персонажами Сан-Францисского Ренессанса – Неделю и не более того, после которой (с большого бодуна и с некоторой опаской разумеется) я прыгнул на товарняк до ЛА и направился в Старый Мехико и к возобновлению своего уединения в городской лачуге.

Достаточно легко понять что как художнику мне нужно уединение и некая «недеятельная» философия что вообще-то позволяет мне весь день грезить и вырабатывать главы в забытых мечтаньях которые многие годы спустя появятся в форме рассказа – В этом отношении невозможно, поскольку невозможно всем быть художниками, рекомендовать мой образ жизни как философию подходящую всем остальным – В этом отношении я чудак, вроде Рембрандта – Рембрандт мог писать деловитых бюргеров когда те позировали ему после обеда, но в полночь, когда они спали чтобы отдохнуть перед работой еще одного дня, Старина Рембрандт у себя в мастерской накладывал легкие мазки тьмы на свои холсты – Бюргеры не рассчитывали что Рембрандт будет кем-то иным помимо художника и следовательно не стучались к нему в дверь среди ночи и не спрашивали: «Почему ты живешь вот так, Рембрандт? Почему ты сегодня ночью один? О чем твои сны?» Поэтому и не рассчитывали что Рембрандт обернется и скажет им: «Вы должны жить так как живу я, в философии уединения, другого способа нет».