Мать Мария (1891-1945). Духовная биография и творчество - Г. Беневич

Правда забывших и очи и уши,

Правда забывших смятенные души

С Правдой Твоею, о, Пийца и Ядца.

И будут оправданы вор и убийца,

Бездомные больше не будут без крова,

Мытарь и блудница насытятся вдоволь,

Волей Твоею, о, Ядца и Пийца. (217)

Такое предпочтение воров, убийц и блудниц тем, кто не желает знать страданий других и своей вины за них, – общее место в русской дореволюционной культуре, достаточно вспомнить"Воскресение"Л. Толстого. Несомненно, кающийся преступник ближе к Богу, чем"фарисей". Но не все воры, убийцы и блудницы каются, поэтому как"общее положение"стихи Е. Скобцовой принять нельзя. Но ведь лирические стихи это не"общее положение". Говоря о страдающих и грешных, которых она предпочитает обывателям, Е. Скобцова имела, в первую очередь, в виду, русских эмигрантов, некоторых из которых отчаянные обстоятельств делают преступниками (об одном из них она написала в стихе:"Повели, как на цепи собаку, / И наручник на руку надели. / Иль ввязался в пьяную он драку?/ Иль схватили ночью на постели"(124)). Большинство эмигрантов были верующими, а значит, могли покаяться, что Е. Скобцова знала по собственному опыту. Поэтому, как и Ф. Достоевский, видевший кающихся преступников на каторге, она принимает пред Богом сторону страждущих и грешных. В этом же стихе она предсказывает, что близится возмездие Божие:

Мы же, пришедши на солнечный Запад,

Мы же, увидевши свет Твой вечерний,

Слышим, – все громче, грозней и размерней

Воинов мстящих доносится топот. (217)

Парадоксальность последних строчек в том, что пророчество о Божием наказании, которое падет на черствых сердцем, произносится с использованием слов молитвы"Свете Тихий"("пришедше за запад солнца, видевши свет вечерний…"), исполненных тишины и внутреннего покоя. Е. Скобцова придает этим словам новый, исторический и эсхатологический смысл. Внешняя умиротворенность не может заменить того мира с Богом, который дает только чистая совесть в отношении Бога и ближних.

И все‑таки стихам Е. Скобцовой предмонашеского периода с их обличительным пафосом, направленным против"буржуазности"и"мещанства", не всегда достает той трезвости в отношении к страданию, которая придет к матери Марии позднее. Впрочем, когда дело касалось ее самой, ее собственного скитальчества по миру, Е. Скобцова понимала свою"безночлежность"как вольно принятый крест в подражании Сына Человеческого, Которому негде было голову приклонить, и не винила в нем никого:

Господи, детей растящий нищих,

Охраняющий зверей, траву,

Неужели же в земных жилищах

Тебе негде преклонить главу?

Если так, то буду я бродягой,

Пасынком среди родных сынов.

В подворотнях на ступенях лягу,

У дверей людских глухих домов. (219)

В свою очередь, примиренность с Богом и с людьми через вольно принятый крест приносили ее душе покой и единение со всем Божиим творением:

Буду с осенью скорбеть я плачами

И с весною радоваться буду. (219)

Предмонашеский период в жизни и творчестве Е. Скобцовой был исключительно плодотворным и насыщенным. В духовном отношении в ней в это время происходил серьезный перелом, который она сознательно и упорно совершала ("Не только надо этот дух сломать, / Но и себя сломать и искалечить"). Через"огненное покаяние"перед Богом, труд и сострадание людям Е. Скобцова шла к истинному христианству. Путь этот не был легким, о чем свидетельствуют ее стихи, не был и безошибочным, как видно из ее увлечения софиологией и русским мессианством. Тем не менее, христианство Е. Скобцовой уже и в этот период не было каким‑то мечтательным, сентиментальным или, напротив, революционным, эсеровским, как перед революцией – она явно стояла на пути творческого преодоления прошлого.

Что касается поэзии, то, как мы убедились, рассматривая отдельные разделы"Тетради", в большинстве стихов Е. Скобцовой, как и в ней самой, происходило изживание трагического восприятия мира, характерного для первого эмигрантского периода. От трагедии Е. Скобцова переходит к христианской мистерии, таинственной жизни во Христе. Тематика ее творчества далеко не исчерпывается такими темами, как материнство и любовь к людям и творению, которые обычно связывают с ней. Практически все главные аспекты ее жизни как всецелой подготовки к монашеству были творчески осмыслены в стихах. Поэтическое творчество Е. Скобцовой, даже больше чем религиозно–философская публицистика, служило формированию христианского отношения к той или иной стороне жизни. Рассматривая разделы"Тетради", мы могли проследить, как в неотделимых друг от друга жизни и творчестве Е. Скобцовой, происходило становление ее духа. Оно все ближе подводило ее к тому евангельскому христианству, которое она исповедовала до конца своей жизни.

Обратимся теперь к стихам из раздела "Иное", написанным уже после пострига. В"Древнем Патерике"(для Е. Скобцовой один из главных источников при составлении житий святых) приводятся слова аввы Моисея:"Никто не может поступить в воинство Христово, если не будет весь как огонь, и не презрит честь и покой, и если не отсечет пожелания плоти и не сохранит все заповеди Божии"[474]. Анализ поэзии Е. Скобцовой, отражающей состояние ее духа, показывает, что все, о чем говорил авва Моисей, было ей свойственно. Свой постриг Е. Скобцова восприняла как выражение готовности принять смерть за Христа и как причисление к Его"воинству":"Упала я, – крест распростертых рук / Был образом великим погребенья. / Шлем воина, — меня венчал клобук"(269). После церковного развода с мужем в марте 1932 г., Е. Скобцова была пострижена в монахини с именем Мария в честь преп. Марии Египетской, обратившейся от блудной жизни к подвижничеству в пустыне и ставшей для православных образцом покаяния и отшельнической жизни.

Что касается покаяния, то здесь все было понятно. Однако, то"откровение", что ее небесной покровительницей оказалась пустынножительница, следовало еще постичь:"И именем Египтянки зачем / меня назвали?"(269) – таково было вопрошание матери Марии в то время. В самом деле, до сих пор активность Е. Скобцовой была связана с миром, должно ли все измениться после пострига? Ее ответ известен:"Нет, не удаленье, / А приближенье новое ко всем./ И не волчцы пустыни, и не скалы, – / Средь площадей ношу мой черный шлем"(269). Менее известно, однако, как мать Мария пришла к такому решению и что оно значит. Имея в виду, что она сама приводила в"Жатве Духа"слова старцев:"Единый путь, ведущий к совершенству, на котором можно посрамить врага, – это путь пустынножительства"[475], мать Мария не могла так просто обойти этот вопрос.

Еще в"Руфи", в последнем, итоговом и в некотором смысле пророческом стихотворении"Монах", Кузьмина–Караваева писала о том, как монах уходит из общежительного монастыря и становится отшельником:"И к настоятелю монах / Пришел просить благословенья / На долгий подвиг отреченья / И одиночество в горах"(116). Почти сразу после написания этих стихов, выражающих собственную мечту поэта, она вступила в партию эсеров! Нет, тут не непоследовательность: всю жизнь мать Марию сопровождали две, на первый взгляд совершенно противоположные, установки – стремление к отшельнической монашеской жизни стремление служить людям. Было бы, нам кажется, неправильно повторять вслед за митр. Евлогием и о. Сергием Гаккелем, что Е. Скобцова"приняла постриг, чтобы отдаться общественному служению безраздельно". Как заметил близко знавший мать Марию о. Борис (Старк):"У нас есть тенденция представить монашество матери Марии утилитарно, как облегчение для ее собственной (общественно–церковной – Г. Б.) деятельности. Но она была монахиней до мозга костей, после довольно пестро прожитой жизни. Ряса для нее была кожей, а не маскхалатом. Для матери Марии любовь к Богу и людям были неотделимы"[476].

Для самой матери Марии"пустынножительство"оставалось неизменным идеалом монашеской жизни, но в том и особенность ее жизненного пути, что пустынножительство, как крайнее выражение любви к Богу, когда ради Него оставляют все, было соединено ею с другой составляющей христианской жизни – любовью к человеку. Постриг был понят матерью Марией как исход из мира в пустыню, о чем свидетельствуют ее стихи, написанные после пострига и входящие в ее"Тетради"в раздел"Иное":

Инок и странник–сородич,

Если он знает, – мир пуст.

Ненасытимая горечь

Ядом касается уст.

Вот она книга исхода

Из мира, где все как во сне.

Богоизбранного рода,

Знаю, печать и на мне.

Терпкое, горькое пламя,

Терпкий, даешь нам в питье.

Терпкими буду устами

Славить пустыни житье. (212)

Многие слова–понятия из этих стихов встречаются в ее более ранних стихах, но здесь они приобретают новое значение. Так, если в"Руфи"понятие"исход"было еще весьма неопределенным и прилагалось в первую очередь к"народу", который должен был выйти навстречу Мессии, а в до–монашеских стихах, говорилось об"исходе"святого остатка русского народа, сохранившего веру и покинувшего земную Родину (или же Русь–Ханаан), то теперь родным по духу матери Марии становится лишь тот, кто знает, что"мир пуст". Другое слово этого стихотворения – "яд" – встречается в"Скифских черепках", где оно означало отравленность городом,"знанием","яд"плода познания, из‑за которого лирическая героиня потеряла рай детства. Теперь"яд"связывается с горечью восприятия безбожного (не желающего знать Бога и потому"пустого") мира.