Земляничное варенье. Истории, которые согревают сердце - Анна Валентиновна Кирьянова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Первые волны – предвестник девятого вала. Шторм начался, примите меры!
А насколько велика была опасность – мы иногда так и не узнаем. Плохое забывается быстро. Зато потом внимание позволяет нам увидеть возможности и шансы. Счастливый поворот судьбы. И благополучно прибыть в хорошее место…
Я каждый день вспоминаю Вадика.
Ну, почти каждый день. Через все перипетии жизни, переезды, ремонты, перемены, драмы, со мной прошли долгий путь мельхиоровые вилки и ложечки – очень красивые. Очень. Совершенно как старинное серебро. Коробка, выложенная бордовым бархатом, затерялась в конце концов. Жаль. Это была восхитительная коробка. Обтянутая коричневой кожей, очень солидная, с замочком.
Я потому так подробно рассказываю, что этот великолепный набор мне совершенно неожиданно подарил на день рождения мой однокурсник. Вадик его звали. Такой худенький блондин в очках, в дешевом синтетическом костюмчике. Мы все тогда плохо одевались. Все были бедные.
Вот он мне на восемнадцать лет подарил почему-то этот баснословно дорогой солидный набор. Это в эпоху тотального дефицита, в 1987-м году. Обычный бедный студентик бедной студентке. И такой роскошный подарок.
Вадик не ухаживал за мной. Я собиралась замуж уже. Просто подарил вот. И мне важно сказал, поправляя очки: мол, в жизни только раз бывает восемнадцать лет. Это важный возраст. Возраст ответственности. И поэтому его мама порекомендовала вручить мне настоящий ценный подарок. Подарок на всю жизнь!
Я так и не узнала маму Вадика. Наверное, замечательная женщина была. А с Вадиком мы доучились до диплома, а потом больше не виделись. Просто были в хороших отношениях, пока учились.
Мама Вадика была необыкновенной дамой. Это я теперь поняла. Способной на широкий жест и щедрый поступок; это была истинная леди. Если сына пригласили на совершеннолетие, сын должен преподнести нечто стоящее. Набор мельхиоровых приборов в бордовом бархате, вот так! И сказать веские слова, как философ философу: про ответственность. И важный возраст.
Эти вилки и ложки все еще со мной. Это так странно: вещи теряются, исчезают, ломаются, раздариваются… А Вадикины вилки и ложки со мной всегда. Есть в них что-то незыблемое и вечное. Как в тех вещах, которые клали в саркофаги: они пригодятся в пути. Там же тоже надо есть, пить – не руками же. Тем более обычных рук нет. Там все другое, в пути. Только ложки и тарелки те же самые: на память о земном доме.
Такой вот подарок дал мне тридцать четыре года назад Вадик-философ. И сейчас в горах Башкирии он со мной, этот дар. Как охранительный символ и намек на то, что жизнь вечна. А путь долог и труден. Но с красивыми ложками и вилками его пройти легче. И легче нести ответственность, про которую сказал немногословный Вадик. Его, наверное, мама научила.
Как жаль, что я ее никогда не видела. Эту замечательную даму, которая знала толк в подарках и символах… Спасибо ей. Ведь если все ложечки сохранились, это чудо. И она это чудо мне подарила. И слышит мою благодарность и добрые слова о своем сыне.
Он был славный. И тоже кое-что видел. Я знаю.
Старость – это не седые волосы.
Поседеть можно и в ранней молодости. Так случилось со мной. Старость – не морщины; это тоже зависит от генетики во многом. Есть один признак старости: он указывает, что началась душевная старость. И проявиться этот признак может рано, когда нет ни седины, ни морщин. Но человек производит впечатление старичка и живет как старичок. Без мудрости и опыта, свойственных пожилому возрасту…
• Это когда человек смирился со своей судьбой. Вернее, с тем положением дел, с теми обстоятельствами, которые считает своей судьбой. Смирился и во всем обвинил других.
• Полностью снял с себя ответственность, абсолютно. Во всем виноваты родители, страна, в которой он живет, время, в которое он родился, плохие учителя, которые его плохо учили, безденежье, маленький город, большой город, здоровье, которое ему досталось, плохой муж или плохая жена, неблагодарные дети…
И человек постоянно ругает то, что не дало ему стать счастливым. Вся его речь – сплошные жалобы и обвинения.
Может, он прав. И ему досталось не самое выгодное, хорошее, полезное. Но он не приложил и капли усилий, чтобы переменить обстоятельства. Он смирился со всем, но при этом ругает и клянет свою жизнь. Свою судьбу. И не пробует ее улучшить, изменить хоть что-то.
Рядом с таким человеком скучно и душно. Слушать его ругань и жалобы надоедает другим, они избегают того, кто ругает жизнь. И одиночество приходит к молодому еще старому человеку. Когда ему предлагают переменить что-то, он раздражается и злится. И указывает на причины, по которым он не может ничего изменить. И на виновников такого положения дел.
Неважно, сколько лет такому человеку. У него энергии жизни не больше, чем у дряхлого старичка. Природа просто и не дает ему больше, зачем? Он же уже прожил жизнь, а сейчас доживает. Винит прошлое и не прилагает ни малейших усилий для улучшения. Это и есть дожитие, которое может длиться долго. Но это фаза старости и угасания.
Если есть желание улучшить свою жизнь, прилагая усилия, если человек берет ответственность за свою судьбу на себя, это не старость и не дожитие. Даже если человеку восемьдесят лет. А если жаловаться и бездействовать начинает в двадцать пять – это старость.
И энергии будет все меньше и меньше; природа склонна экономить на отжившем, увядшем, ненужном даже себе самому. Паек будут урезать и уменьшать. И начнутся старческие изменения мозга, которым так мало пользуются. А потом и на самом деле не будет сил переменить хоть что-то к лучшему. Ни желания, ни энергии.
Один мой хороший знакомый – хороший, добрый, умный человек, ученый-физик —
перестал мыть свою чашку. Раньше всегда мыл. Попьет чай или кофе, посидит, поговорит – у себя дома или в гостях. Потом помоет чашку и снова нальет свежий чай или кофе. Совершенно обыденная и незаметная привычка.
И я обратила внимание, что он чашку мыть перестал. Небрежно стал споласкивать под струей воды. Или просто наливать напиток.
Ну, пустяк же. Мелкое дело. Но потом он заболел тяжелой болезнью. К врачам обратился поздно, лечение уже не помогло. И он умер, ему еще шестидесяти не было. Крепкий мужчина без дурных привычек.
Дело не в
