Николай Гумилев глазами сына - Орест Высотский

Сперва в корзину погрузили багаж, и два ашкера переправились. Затем один из них вернулся, перевез остальных слуг и вещи, после чего настала очередь Гумилева и Сверчкова. На середине реки Николай Степанович, дурачась, начал сильно раскачивать корзину, так что Коля-маленький ухватился обеими руками за борта. Ему совсем не хотелось свалиться прямо в зубы крокодилу. Дядя хохотал и продолжал раскачиваться. Едва корзина стукнулась о берег, как дерево, к которому был привязан канат, зашаталось и рухнуло в реку. Люди уже успели выскочить на сушу.

Некоторое время путь шел по пойме реки. Опять пускались в путь задолго до восхода солнца, а днем укрывались в тени редких деревьев.

Постепенно дорога пошла в гору, дышать стало легче. Днем моросил теплый дождь, ночью обрушивались потоки тропического ливня. Наутро мулы шли по колено в жидкой грязи.

Дожди прекратились через несколько дней, и выглянувшее солнце высушило дорогу. 15 июля Гумилев записал в дневник: «Через три часа прелестной дороги с павианами… палатка; из нее выходит белый m-r Reu: мы садимся и решаем ночевать, чтобы завтра пройти таможню; у него — кобылы, у меня — разрешение. Вечером ему приносят еды от жены Ато Мандафры. Едим вместе. Мул кашляет». Француз был инженер-изыскатель дорожной компании. Караван Гумилева приблизился к трассе строящейся дороги от Джибути до Аддис-Абебы.

На трассу будущей железной дороги экспедиция вышла у города Логахардин и повернула на восток, в направлении Дире-Дауа. Все очень устали, но впереди был еще долгий путь. В селении, где они уже побывали в начале путешествия, Гумилев разрешил всем отдохнуть, хотя бушевала тропическая лихорадка, и хозяйку хижины, где остановился Николай Степанович, он лечил порошками хины, отказавшись от платы, — в Абиссинии за такие лекарства отдавали быка или корову с теленком.

В день отъезда, 13 августа, в семье X. Мариама родился сын, и по существующей традиции его назвали Гумало[8] в честь почетного гостя. Один сельский богатей в тот же день привязал на солнцепеке своего работника за ногу к дереву. Гумилев, ни слова не говоря, отвязал человека и, приведя его в Дире-Дауа, передал на попечение французским миссионерам.

Так завершилась экспедиция. Не все из задуманного Гумилевым удалось. До озера Рудольфа оставалось еще далеко, но собранные коллекции — этнографические и энтомологические — и многочисленные фотоснимки, и фольклор, а главное, огромный заряд творческой энергии — все это сполна окупило затраченные усилия.

В Африке Николай Степанович нашел то, что искал: мир первозданный, не изуродованный европейской цивилизацией. Даже лишения и трудности придавали всему окружающему оттенок героики, и поэт восторженно писал:

Оглушенная ревом и топотом,Облеченная в пламень и дымы,О тебе, моя Африка, шепотомВ небесах говорят серафимы.

Разумеется, стихи об Африке, об Абиссинии нельзя считать просто описанием событий, происходивших с Гумилевым. Скорее, они выражают его романтическое ощущение жизни, отличавшее поэта от других путешественников по этим местам. Так, академик Вавилов, побывав в Эфиопии, писал о множестве опасностей, встретившихся ему, о попойках и драках между его проводниками, о встречах с бандитами, от которых с трудом удавалось откупаться. Ученый вспоминал: «Разбили палатку… Я пишу дневник возле маленького фонаря. Весь пол палатки начинает шевелиться, покрываясь огромным количеством крупных черных фаланг и скорпионов… Фаланги лезут на кровать, раскрывая свои челюсти. Мы выскакиваем из палатки, кое-кто уже укушен, и надо уйти из этого опасного места».

А вот впечатления близкого к акмеистам поэта Нарбута, который тоже посетил Абиссинию:

В шалаше духота. А водаСловно жидкая муть в бурдюках,Никогда, никогда, никогдаЗдесь не встретишь ключа на песках!

В стихотворениях сборника «Абиссиния» Нарбут пишет о бедности, нищете, о больных проказой, о духоте и смраде. А Гумилев, вспоминая свои путешествия, писал:

Высока была его палатка,Мулы были резвы и сильны,Как вино, вдыхал он воздух сладкийБелому неведомой страны.

Собранные отрядом Гумилева предметы материальной культуры различных племен были приняты Музеем антропологии и этнографии, куда сдали и более 200 проявленных фотопластинок, выполненных Николаем Сверчковым. Все это музей получил 26 сентября 1913 года вместе с подробными описаниями. До сих пор привезенное Гумилевым хранится в запасниках, а снимки так и не отпечатаны. Каждый экспонат Гумилев сопроводил описью и указанием названия предмета, его назначения, места покупки и цены. Например: «18. Габито — деревянное раскрашенное блюдо, на нем невеста на свадебном празднестве обносит всех присутствующих, начиная с жениха, напитками и сладостями, стакан ставится посредине, сласти идут кругами; кажется, это имеет символическое значение введения женщины в обязанности хозяйки и прислужницы. Харар, 1 т.».

Всего в сентябре музею было сдано по трем описям 128 предметов стоимостью более 3000 рублей. Кроме того, коллекция под № 2131 передана Гумилевым в дар музею бесплатно. Собранные Гумилевым коллекции принадлежат к числу самых ранних коллекций, привезенных русскими путешественниками из Черной Африки.

В 1914 году директор музея представил к оплате из сумм музея счета, включающие и № 4: «Н. С. Гумилева на 400 руб. — за собранную им африканскую коллекцию».

Вскоре по окончании экспедиции в печати появились сообщения о смерти императора-негуса Менелика II. Гумилев сразу откликнулся статьей «Умер ли Менелик?», в которой писал:

«Умер ли Менелик — вот вопрос, от которого зависит судьба самой большой независимой страны Африки, страны с пятнадцатью миллионами населения, древней православной Абиссинии». Гумилев предвидит возможный раздел Абиссинии колониальными державами — Англией, Францией, Италией — в случае ее ослабления внутренними смутами, подробно описывает распри между центральной властью и могучими феодалами — «надменными расами, засевшими в своих то горных, то лесистых областях». Он пишет: «В Аддис-Абебе мне рассказывали ужасные вещи. Императору дали яд, но страшным напряжением воли, целый день скача на лошади, он поборол его действие. Тогда его отравили вторично уже медленно действующим ядом и старались подорвать бодрость его духа зловещими предзнаменованиями. Для суеверных абиссинцев мертвая кошка указывает на гибель увидавшего ее. Каждый вечер, входя в спальню, император находил труп черной кошки. И однажды ночью императрица Таиту объявила, что после внезапной смерти Менелика правительницей становится она, и послала арестовать министров. Те, отбившись от нападавших, собрались на совет в доме митрополита Абуны Матеоса, наутро арестовали Таиту и объявили, что Менелик жив, но болен, и видеть его нельзя.