Квартал. Прохождение - Дмитрий Быков

И вот, значит, его закрыли — совершенно непонятно почему, — и сделал и вместо него сначала ярмарку меда, но не было в стране столько меда и медолюбов, — а потом паломнический центр. У нас на доме теперь висит плакат: «Приглашаем на распродажу конфиската в ПОЛОВНИЧЕСКИЙ центр». Паломничества там никакого не вышло, а вышел как бы рынок, где распродают то загадочный конфискат, то ивановский ситчик, то тамбовский лен. Тамбовский лен тебе товарищ. Дело в том, что Советский Союз мог содержать — и содержал — малопосещаемые места. Он мог себе это позволить, даже если места были сомнительные, никому особенно не нужные. Но именно в таких местах осенними вечерами было совершенно волшебное ощущение: на никому не нужном советском фильме, который смотрят в зале пять человек, или в театре-студии, куда ходят три с половиной школьника и учатся там у бородатого режиссера-авангардиста, который в 1989 году при первой возможности уедет навсегда (и нигде не будет так счастлив, как в театре-студии при Доме пионеров Октябрьского района на углу улиц Двадцатилетия и Тридцатилетия Октября, в октябре месяце). Потом стали строить, открывать и всячески насаждать места, где должно быть много народу, а все малопосещаемое закрывать, но все великое как раз и формируется в малопосещаемых местах, в книжных магазинах, в которые никто не ходит, в кинотеатрах, где что-то смотрят пять человек… Одна надежда, что скоро вообще нигде никого не будет и все опять будет так же, как в доме, который тихо разрушается, или у постели, где кто-то тихо умирает. Иное дело, что это все, которое вокруг, будет умирать без всякой магии, без сентиментальности, без тайного общества: просто будет обрушиваться, и всё. Не было даже никакой великой идеи, которая в основание этого всего была бы положена. А в помещении половнического центра, верьте слову, — о, как ясно я вижу это шествие с половниками! Шествие правильных, с хорошим аппетитом потребителей! — там будет универмаг «Шестерочка», с ужасными яблоками и вялым луком и такими же стариками, которые тщательно это всё перебирают: не потому, что выбирают, а потому, что делать им нечего.

Когда я буду таким стариком, если я буду таким стариком, — я буду много спать, чтобы не позориться. В моей любимой книге об этом сказано: «Воистину жизнь человека длится одно мгновение, поэтому живи и делай что хочешь. Глупо жить в этом мире, подобном сновидению, каждый день встречаться с неприятностями и делать только то, что тебе не нравится. Но важно никогда не говорить об этом молодым, потому что неправильно понятое слово может принести много вреда.

Я лично люблю спать. Со временем я собираюсь все чаще уединяться у себя в доме и проводить остаток жизни во сне».

Что-что, а это правило мне легко выполнить. Остальное трудно, но не потому, что я такой плохой самурай, а потому, что не родился еще тот сегун, служа которому и т. д. Поэтому я сплю уже сейчас — всё лучше, чем превращаться в половнический центр.

20 сентября

Перепечатайте на компьютере следующий текст.

Рано или поздно каждый обречен задуматься о смысле нашей игры, которая становится все менее увлекательной, зато все более опасной. На нас с подозрением оглядываются соседи, за нами ходят таинственные люди, наши сны полны вещей, которые никогда прежде нам не снились, сны вообще, кажется, перестали быть нашими — потому что такие ужасные вещи никогда не пришли бы нам в голову. Продвигаясь к совершенству и деньгам, мы всё отчетливей расстаемся с собой, перевязываем узлы своей жизни и совершаем вдобавок массу странных действий. Зачем мы это делаем и что имеем в виду?

Пожалуй, нам пора признаться себе, что мы создаем новую этику. Старая этика пришла в негодность и нуждается в замене. Один друг рассказал нам недавно, что у него не выходит из головы судьба евреев Артемовска, которых в 1941 году не расстреляли, а замуровали в штольне под алебастровым заводом. Быть замурованным в одиночку, говорил друг, ужасно, но умереть в штольне, где вместе с тобой задыхаются три тысячи человек, — это за гранью человеческого разумения. Они все мумифицировались там, и разгребать эту гору трупов заставили потом бывших немецких полицаев. А гореть с сотней односельчан в запертом сарае? Тут не выберешь. Вообще после Второй мировой войны нельзя ни просто писать стихи, ни просто читать стихи — нельзя вообще относиться к человеку всерьез. Этот проект закончился. Во всяком случае, закончилась его этическая система, которая, как выяснилось, ни от чего его не удерживает.

И то, что мы наблюдаем сейчас, есть именно проект, от которого отвернулся его основатель (основатели), и теперь мы существуем в пространстве без верха и низа; отсюда и катастрофическое падение того самого общества, в котором в ответ на любую жалобу раздается: «Так и надо». Но то, что мы делаем сейчас, — не что иное, как попытка выстроить новую этику, которая будет держаться не на ценностных, а на числовых последовательностях. Если нельзя заставить человека хорошо себя вести исходя из того, что вот зло, а вот добро, — видимо, его поведение можно регламентировать с помощью чисел. Если патриотизм, национальная гордость или любовь приводят его сплошь и рядом к таким результатам, следует искать регламентацию не в этической, а в любой другой рациональной плоскости. Нужно вести себя так-то, потому что книга открылась на такой-то странице, нужно звонить или не звонить любимой в зависимости от того, какая сегодня погода и в какой день вы родились. Только это позволит нам вести себя последовательно, а последовательность и есть этика.

Я не сразу это понял. Я это понял только тогда, когда начал всерьез экспериментировать с «Кварталом». Ведь каждое упражнение — результат огромного личного опыта. Сколько я бился над одним только расположением глав! Но теперь все работает. Теперь в мотивировках моих поступков, как и в переменах погоды, нет ровно ничего человеческого. И я наконец соответствую миру, который так люблю, — миру, в котором цветут цветы и растут грибы.

Будущее, впрочем, берет уроки у прошлого. Тогда ведь тоже принимали решения, исходя из сочетания и положения внутренностей, из бросания камешков, из монеток, как в Книге перемен. И мы всё нагляднее возвращаемся в эти времена, раз боги, запретившие нам магию, отвернулись от нас. Магия была надежнее хлипкой человеческой воли, надежнее человеческой морали, срывающейся в зверство раз в 100 лет. И, может быть, сейчас, когда мы возвращаемся к высшим иррациональным смыслам сложным путем «Квартала» — раз путь любви, творчества и веры привел нас вот к этому вот (обводит комнату рукой), — то и старые боги, возможно, сжалятся над нами, вернутся к нам. Те боги, которые и сейчас ждут нас в далеких дебрях, в руинах старых храмов, в горах, пещерах и реках, где им пришлось прятаться. Но ни одна река не может вечно прятаться в трубе — рано или поздно труба треснет, а река вырвется на свободу.

21 сентября

Выучите наизусть балладу.

Были мы малые боги,Пришли на нас белые люди,Поставили крест на нашем месте,Отнесли нас в глубину леса.

К нам приходят в глубину лесаЗахваченные темные люди,Приносят нам свои приношения,Хотя у них самих не хватает.

Захваченные темные людиГорько плачут с нами в обнимку —Кто бы в дни нашего величияРазрешил им такую фамильярность?

— Бедные малые боги,Боги леса, огня и маниоки,Ручья, очага и охоты,Что же вы нас не защитили?

Боги леса, костра и маниокиПлачут, плачут с ними в обнимку:Кто бы во дни их величьяРазрешил им такое снисхожденье?

— Простите нас, темные люди,А мы-то еще на вас сердились,Карали вас за всякую мелочьНеумелою отеческой карой!

А теперь запрягли вас в машины,Погнали в подземные шахты,Кровь земли выпускают наружу,Кости дробят и вынимают.

А богов очага и охотыОтнесли и бросили в чаще,Вы приносите им приношения,А они ничего не могут.

Знаем мы, малые боги,Боги леса, ручья и маниоки:Вас погубят белые люди,А потом перебьют друг друга,

Крест упадет, подломившись,Шахты зарастут, обезлюдев,На машинах вырастет плесень,В жилищах поселятся гиены,

И останутся малые богиНа земле, где всегда они были:Никто их не выбросит в чащу,Никто не принесет приношений.

22 сентября

Сегодняшние наши действия целиком определяются все той же игрой случая, но случай больше понимает про людей, чем сами они про себя.