Мандаринка на Новый Год (СИ) - Дарья Волкова

Первое, что Ник увидел, почему-то — мужская ладонь на обтянутых черным платьем идеальных ягодицах. Какой-то тип лапает за задницу его девушку! А дальше были только рефлексы. Он этого Марка даже не ударил — просто оторвал от Любы за шкирку и отшвырнул в сторону. Ну, наверное, сил не рассчитал. Тот ударился об угол деревянного резного буфета — гордость Стаса Саныча, сполз вниз. Протестующе и тонко зазвенел фарфор на верхних полках. Фарфор поддержала Люба — возмущенно и очень громко.

— Самойлов, какого хрена ты творишь?!

— Какого хрена ОН тебя лапает?! — Ник, разумеется, заорал в ответ.

— А почему это ТЕБЯ касается?!

— Да потому что…

— Я сейчас тебя урою… — вмешался в их диалог третий.

— Отвали, — Ник, не глядя, толкнул Марка в грудь, и тот снова завалился на злополучный буфет, фарфор уже не зазвенел — зазвякал. Но равновесия Марк не потерял. Вытер тыльной стороной ладони угол рта — видимо, подсмотрел в каком-нибудь боевике этот жест, потому что в реальности крови на лице не было и в помине. И не внял совету отвалить.

— Слышишь, ты, инструктор по рукопашному бою! Только уважение к этому дома не позволяет мне дать тебе в морду прямо здесь и сейчас! Пошли, выйдем на лестничную площадку, поговорим как мужики.

— Поговорим, обязательно, — мрачно пообещал Ник. — Только чуть попозже. Люба, что за хрень происходит, объясни мне!

— О, объясню! — она уперла руки в бедра. — С удовольствием объясню. Медленно и по слогам. У тебя же с пониманием не очень хорошо дело обстоит, так? Ты находишься в МОЕМ доме. Ты пришел на МОЙ день рождения. Тебя сюда НЕ приглашали. И ты оскорбил МЕНЯ, устроив драку с МОИМ молодым человеком.

— С кем?!

— Не знаешь значения этого слова? — Люба усмехнулась. — Хорошо, скажу попроще. С моим любовником. Так тебе понятнее? Такими категориями ты в состоянии оперировать? Или тебе объяснить значение слова «любовник»?

Ник молчал. Он реально не знал, что сказать. Было только одно ощущение — мир рушится вокруг. Пол осыпается под ногами.

— Ладно, объясню. Любовник — это мужчина, имеющий с женщиной сексуальную связь, но не…

— Любава! Прекрати!

— Любава я только для папы. И не смей на меня повышать голос. Думаю, что даже тебе теперь все предельно ясно. И я очень тебя прошу — уходи. Сейчас. Сию секунду. Твое присутствие здесь не желательно.

Единственное, за что она была благодарна Марку — что он, сам не понимая, подыграл ей. Подошел, покровительственно обнял за плечи. Потому что сама Люба доигрывала сцену уже на остатках сил — у Ника были такие глаза, что…

А потом Ник резко развернулся и вышел из кухни. А у нее подогнулись колени, и она бы упала, если бы не Марк. Она все равно не устояла на ногах — но потом, позже…

Пальто, шарф, руки в карманы, перчатки. Все на автопилоте, не думая. Думать — больно. Не сейчас. В кармане обнаруживается что-то вытянутое, достает. Футляр с браслетом. Боль прорывается, он резко кладет фуляр на полку — к чужим шарфам и перчаткам. Ему сейчас безразлична судьба этой дорогой вещи — Ник просто не может держать это в руках. И, в конце концов, это ее подарок. Ей. Для нее. Пусть будет… на память. И даже если подарок как-то затеряется, будет кем-то прихвачен случайно, не попадет ей в руки и окажется, что деньги потрачены зря — плевать. Деньги имеют значение до определенного предела. Когда ты подыхаешь — о деньгах ты уже не волнуешься. Ты лишился чего-то жизненно-важного. И, только лишившись, понял, что можешь подохнуть без этого.

Входную дверь он прикрыл бесшумно.

В квартире наконец-то тихо и пусто. И так будет до утра. Родители решили остаться ночевать у Нади с Виком, гости разошлись. Даже Марк, в конце концов, свалил, хотя выставить его удалось с трудом. Люба оставила попытки объясниться с ним и просто вытолкала его за дверь, сунув в руки одежду. Толку разговаривать с пьяным. Если сам позже позвонит ей — что ж, она попробует объяснить, извинится, не впервой ей, уже научилась. Да, некрасиво вышло по отношению к Марку, но… Что сделано, то сделано.

Люба смотрит на свое отражение в настенном зеркале. Все, представление окончено. Можно сгорбить спину, опустить плечи, смыть грим. Ее рассеянный взгляд цепляется за темно-синий вытянутый футляр, лежащий на самом краю полочки под зеркалом. Эта вещь не принадлежит ей. И не принадлежит родителям. И не забыта случайно кем-то из гостей — она откуда-то знает это точно. И что-то вдруг остро колет под ребрами. Пальцы подрагивают, когда берет. Не сразу решается открыть. Внутри — узкая полоска бумаги. Корявый почерк, но видно, что писавший старался.

Люба, поздравляю с днем рождения. Ник.

А под запиской обнаружился браслет. У нее пальцы просто уже ходят ходуном, когда достает его из футляра. Браслет почему-то не холодный — словно хранит тепло его рук. Тяжелый и теплый. Как и Ник.

Люба медленно сползает по стене, садится на холодную итальянскую плитку «под камень», затоптанную многочисленными гостями. Утыкается лицом в колени и нервное напряжение прорывается наконец-то слезами — громко, надрывно. Плачет она долго, совсем не по-королевски, некрасиво, шмыгая носом, размазывая вечерний макияж по щекам, до икоты. А потом, еще икая и всхлипывая, решительно застегивает браслет на руке. Ее размер. Идеально. И это становится поводом для очередной порции слез. С холодной грязной плитки рядом с входной дверью она встала далеко не скоро.

Глава семнадцатая, в которой Николай страдает и работает, а Любовь — работает и страдает

Ник всегда считал, что потеря аппетита и бессонница на нервной почве — либо фантазии впечатлительных барышень, либо признаки конкретно запущенного невроза. А теперь на своей шкуре ощутил все прелести этой «фантазии».

Он вкалывал как проклятый. Задерживался на работе. Подгребал все дежурства, какие только были. На работе еще как-то удавалось поспать, как ни странно — несмотря на то, что будили и дергали. Но дома — дома он стал спать совсем плохо. Вот вроде бы и устал, и глаза уже слипаются, а стоит только коснуться головой подушки — и все. Кино включают, блин!

Он впервые вынужден был расписаться в собственном бессилии. Что собственной голове, собственным мыслям не хозяин. Потому что думать о случившемся смысла не было. Но не думать не получалось. И это были даже не мысли. Это было мучительное осознание собственной потери.