Что-то случилось - Джозеф Хеллер

– Тебе опять уезжать?

– Опять будешь сердиться?

– Опять уедешь?

– Да.

– Наверно, не буду. Может, не буду.

– Я там по тебе скучаю.

– Тебе там весело? – спрашивает он.

На минуту я задумываюсь. И отвечаю начистоту:

– Весело. В общем, весело, Я очень напряженно работаю. Это вначале. И здорово тревожусь. А потом можно дать себе отдых и повеселиться.

– Ты с конференций не звонишь.

– Это трудно.

– А я из-за этого думаю: вдруг ты не вернешься. Перед отъездом ты к нам ко всем ужасно придираешься.

– Ну неправда.

Да, придираешься. Мы тебе чего-нибудь говорим, а ты не слушаешь, и без конца кричишь.

– Ну неправда.

– Кричишь.

– Разве?

– Да. И запираешься у себя в комнате и сам с собой разговариваешь.

– Да не разговариваю я сам с собой, – говорю я, не сдержав досады, но тут же улыбаюсь. – Я репетирую. Готовлю речь и слайды, которые надо будет показать на конференции.

– Все равно ж ты разговариваешь сам с собой. Правда?

– Я хочу быть уверен, что все сделаю как следует и, когда придется выступить, ничего не забуду.

– Мне когда надо говорить перед всем классом, мне страшно.

– И мне. Я знаю, что тебе страшно.

– А по канату лазать тебе страшно?

– Страшно. Но больше я не должен лазать и уж теперь не стану.

– А ты это любишь?

– Лазать по канату?

– Говорить речи.

– Да, пожалуй. Во всяком случае, люблю, когда мне это предлагают. И конечно, волнуюсь. Но мне это приятно. Особенно после.

– Я всегда боюсь: вдруг забуду, что надо сказать. Или вдруг меня в это время затошнит и вырвет. Знаешь, я почему боюсь плавать? Я, наверно, если стану тонуть, мне стыдно будет звать спасателя.

– Ну как же не позвать.

– Еще знаешь, чего боюсь: вдруг кому-нибудь в классе или учителю я не понравлюсь. Не понравится, что я говорю.

– Вот потому-то я так серьезно и готовлюсь. И потому даже немного сержусь, если кто-нибудь из вас мне мешает. Хочу быть уверен, что ничего не забуду.

– И никогда не забываешь?

– Не на конференции. Там мне ни разу не пришлось выступить. Мой начальник не дает мне ходу.

– Грин, – безошибочно угадывает он.

– Да.

– Мне Грин тоже не нравится, – признается мой мальчик, опуская глаза. – Потому что ты его боишься.

– Я его не боюсь.

– Тебе он не нравится.

– Нет, почему же, нравится.

– Он твой начальник.

– В том-то и беда. Начальнику волей-неволей надо подчиняться, а иногда это такой человек, что с ним трудно ладить. Но это вовсе не значит, что он мне не нравится. Или что я его боюсь.

. – Значит, нравится?

– Нет. Но больше многих других.

– А почему ты должен работать в таком месте, где тебе столько народу не нравится?

– Мне там нравится. И я должен.

– Знаешь, чего я боюсь? – спрашивает он, с интересом взглядывая на меня.

– Очень многого.

– А еще знаешь, чего я боюсь?

– Еще многого.

– Я серьезно.

– Чего же?

– Что ты не вернешься.

– Ты меня удивляешь. Вот не думал, что ты об этом думаешь.

– Думаю.

– Все время? Или только когда конференция?

– Все время. Но больше, когда конференции. Тебя так долго нет.

– Я иногда звоню. Когда туда приезжаю.

– И в другие разы тоже – когда тебя долго нет. Когда уезжаешь на один день, еще ничего. А то мне сразу кажется, ты не вернешься.

– Я всегда возвращаюсь. Вот он я, верно? Но когда-нибудь я умру.

– Не хочу, чтоб ты умирал.

– Ладно, постараюсь не умирать.

– А иногда хочу.

– Чего хочешь? – Я не столько оскорблен, сколько ошеломлен.

– Хочу, чтоб это случилось.

– Чтоб я умер?

– Сам не знаю. Это когда я злюсь. Или во сне.

– Ты же никогда не злишься.

– Еще как злюсь. Когда ты уезжаешь, – горячо настаивает он. – Нет. Не хочу, чтоб ты умер. Никогда. И сам не хочу умирать. Ты злишься?

– Нет. А ты?

– Нет. Если б я был не один в комнате, а с тобой и с мамой, наверно, я бы так не боялся. Не хочу один.

– Ты же будешь не один. С мамой. Не может человек вечно бояться и ждать всяких ужасов.

– А я могу, – с печальным смешком говорит он.

Я в ответ улыбаюсь.

– Нет, не можешь. Даже ты не можешь. Я тебе, знаешь, миллион всяких ужасов назову, у тебя и времени-то не хватит вечно их бояться.

– Не надо! – в притворном испуге восклицает он.

– Не буду, – сочувственно обещаю я. – Всегда происходит еще и что-то нестрашное и отвлекает наши мысли. Давай лучше поговорим о чем-нибудь таком, чтоб ты посмеялся, ладно? О чем-нибудь забавном. Пошутим.

– Давай. – И лицо его освещает мимолетная улыбка.

– Начинай ты.

– Может у человека кровь превратиться в воду?

– Что-что?

– Мне так сказали.

– И это смешно?

– Нет. Я все время про это думаю.

– Когда тебе это сказали?

– Давно, уже несколько месяцев.

– Что ж ты меня раньше не спросил?

– Хотел сам подумать. Он говорит, он прочел про это в газете.

– Сомневаюсь.

– Мне сказал один мальчик в школе. Что кровь превращается в воду и тогда человек умирает.

– Он, наверно, говорил про лейкемию.

– Что это? – тревожно спрашивает мой мальчик.

– Эх, зря я тебе сказал. – Я с огорчением прищелкиваю языком. – Знал, что не надо, а все-таки сказал. Это болезнь крови. Что-то делается с белыми кровяными тельцами.

– И она превращается в воду?

– Нет. Не думаю. Не в воду. Но вроде того.

– И от этого умирают?

– Иногда.

– И у детей тоже так бывает?

– Не думаю, – лгу я.

– А он говорит, там было написано про мальчика. Говорит, это был мальчик, и он умер.

– Значит, наверно, так бывает. Я думаю, иногда бывает, что…

– Не надо, не рассказывай, – обрывает он меня и забавно воздевает руки к небесам, в священном ужасе, наигранном и все же неподдельном.

– Я уже сказал.

– Больше не рассказывай.

– Вот ты всегда так, – мягко упрекаю я. – Спрашиваешь про всякие страсти, какие только можешь выдумать, а потом, когда уже отвечу, говоришь: «Не надо, не рассказывай».

– Ты злишься?

– Разве похоже? Нет, совсем не злюсь.

– Иногда я не понимаю.

– Конечно, понимаешь. Ты ж мне все время говоришь, будто я вечно кричу. Нет, я не злюсь. Я хочу, чтоб ты говорил со мной обо всем, о чем думаешь, особенно если в чем-то не можешь разобраться.

– Правда хочешь? Буду говорить.

– Правда. Спрашивай, о чем хочешь.

– Ты трахаешь маму? Ты сказал, можно спрашивать обо всем, – поспешно, умоляюще прибавляет он, увидав, что я раскрыл рот от изумления.

– Можно, – отвечаю я. – Да, бывает.

– А почему?

– Это приятно, вот почему. Это своего рода развлечение. А ты знаешь, что это значит?

Он неуверенно качает головой.

– Ничего, что я спрашиваю?

– Что спросил, занимаюсь ли я этим, ничего. А вот что это такое, пожалуй, спроси лучше кого-нибудь еще. И лучше, пожалуй, называть это другим словом.

– А я не знаю другого слова. Повалить?

– Это почти то же самое. Можешь говорить любое слово. Правда, в разговоре со мной это странновато. Но ничего, говори. По-моему, ничего страшного.

– Ты на меня злишься?

– Нет. Что ты все спрашиваешь? Ты разве не понимаешь, когда я злюсь, а когда нет?

– Не всегда понимаю.

– Я же вроде так часто кричу.

– Не всегда. Иногда ты совсем не разговариваешь. Или разговариваешь сам с собой.

– Не разговариваю я сам с собой.

– Ты кусаешь ногти и никого нас даже не слушаешь.

– Вот как? А почему ты думаешь, что я в этих случаях я злюсь?

– Мы тогда все боимся.

– Это еще не значит, что я злюсь. Иногда мне просто невесело. Или я задумался. Может же так быть, что мне невесело, верно?

– А мама рассердится, если я ее спрошу?

– О чем?

– Что ты ее трахаешь.

– Разве что из-за самого слова. А может, и нет. Только не спрашивай при ком-нибудь.

– Лучше я не буду.

– Ты уже спросил меня. И я ответил. Если станешь спрашивать ее, значит, уже не потому, что хочешь узнать, верно? Просто хочешь посмотреть, рассердится ли она.

– Это ничего? Что я тебя спросил?

– Ты уже трижды спрашивал об этом. Я не сержусь. Ты бы хотел, чтоб я рассердился?

– Я думал, ты рассердишься. У других ребят отцы наверняка бы рассердились.

– Может, и мне следовало бы рассердиться. Я лучше других отцов. Ты поэтому столько раз меня спрашиваешь? Хочешь меня рассердить?

Он решительно мотает головой.

– Нет. Не люблю, когда ты сердишься. Вот сейчас я вижу. Уже начинаешь сердиться, верно?

– Я тоже не люблю. И сейчас не сержусь.

– Говоришь с чувством? – вспоминает он.

– Говорю с чувством, – подтверждаю я.

– Не нравится мне Дерек, – без всякого перехода заявляет он. Лицо у него становится беспокойное, обиженное.

– Не годится так говорить, – мягко наставляю я. – И думать так не годится.

– А тебе он нравится?

– Не годится об этом спрашивать.

– Ты ж только что сказал, мне можно спрашивать, о чем захочу. А про это я тоже всегда думаю.

– Да. Спрашивать можно. Хорошо, что ты сказал так и что спросил меня. И хорошо, что я так тебе ответил. Это правильно и для тебя, и для меня. Тебе понятно? Надеюсь, это не слишком сложно, разберешься. Я не увиливаю от вопроса.