Анюта — печаль моя - Любовь Миронихина

Так хорошо они поговорили, вспомнили прошлое и тех, кого уже давно нет на свете. Зоя повеселела, глаза потеплели. «Как хорошо, что ты приехала, теть Саш, я чуть ожила, а то уже была одной ногой там. Приди еще хоть разок, придешь? Если бы ты знала, какие муки терплю!» «Я за тебя помолюсь, Зоенька, Бог даст, станет тебе получше».

Они простились как родные, никогда не знавшие обид люди. Но после ухода тетки Зоя вдруг притихла и заплакала. Женщины в палате подумали, что о себе. Нет, Зое вдруг как на голову рухнуло, вспомнилось все — тот день на базе и тетка, такая маленькая, жалкая, в слезах. Она бездумно обижала людей и даже не замечала этого. И вдруг эти обиды стали всплывать в памяти, одна за другой. Сестра-покойница явилась ей как живая. В последние годы Зоя и с ней не зналась, когда высоко вознеслась и забыла деревенскую родню. Она даже застонала, таким мучительным, ужасающим было раскаяние. Оно заглушило на время привычные боли и страх смерти. С того дня Зоя не боялась умереть, а боялась умереть непрощенной. Хотелось тут же бежать и просить прощения — у тетки и у других, кто еще жив…

Но тетка уже давно простила ее. Когда-то у нее не хватало разума понять, как это можно молиться «за ненавидящих и обидящих нас и творящих нам напасти», слишком много ее обижали. А теперь, пожалев бедную Зою, она от души простила. И так светло, радостно сразу стало на душе, как давно не бывало. Она вышла на крыльцо, улыбаясь сквозь слезы, и убогий больничный дворик с печальными серыми халатами на скамейках рассиялся перед ней.

Она надолго пережила Зою и лет десять до своей смерти аккуратно записывала ее в поминание.

Дубровцев давно пугали большаком: скоро большак мимо Козловки потянут, станут каждый день гонять на работы, замучают. Наконец, большая дорога подползла к их деревенькам. Урчали на проселках грузовики, прогоняя на обочины подводы и пешеходов, по хатам расселили рабочих, а в школах студентов из Калуги и Москвы. Много народу согнали на эту дорогу, как в сорок первом на окопы.

Это случилось в июле ближе к вечеру. Анюта запомнила навсегда день и час. Она вернулась с вечерней дойки, умылась, надела бабкино темно-синее платье. Платье было будничное, но аккуратное, не по двору ходить, а по деревне. У Анюты был очень богатый по деревенским меркам гардероб, одних затрапезных платьев с полдюжины, а недавно Любаша отдала ей совсем новое крепдешиновое платье, в которое после родов перестала влезать. Конечно, если бы Анюта знала, что в тот вечер повстречается с ним, она бы надела это платье с воланами, как называла сестра эти оборки, окая и растягивая слово. Но она не знала и не чуяла, даже не причесалась как следует, а просто заплела косу и заторопилась к Насте.

К Насте приехали внучки, девчушки двенадцати и девяти лет. И Анюта с ними водилась, ходила с ними на речку и в лес по ягоды. И с этими девчонками было ей проще и веселей, чем с ровесницами, молодыми доярками. Маша и Зинка, ее подружки, давно заневестились, бегали на танцы в Козловку и даже Мокрое. Звали ее — пойдем, Анютка! Но Анюте хотя и исполнилось восемнадцать лет, и она стала девкой, — не заневестилась. Раз-другой сходила она с подружками в клуб, сидела в углу, как примерзшая, глядела на танцующих, грустила под гармошку. И не было ей ни весело, ни скушно. И не понимала она, почему горят глаза у Зинка, почему хохочет и на себя не похожа Маша. Одно она понимала, что в ней самой что-то не так, а ей хотелось быть, как все — плясать, петь озорные частушки. Ни один парень ей не нравился, ни один не напоминал отца, Щохина или Августа, а потому ничего не говорил ни уму ни сердцу.

С тех пор в клуб она не стремилась, всегда чувствуя себя в сторонке от чужого веселья. И в тот день не пошла, хотя было воскресенье, а решила с девчушками навестить Домну, повидать своего крестника Феденьку. Домна теперь редко наезжала к своим, жила в лесничестве как на глухом хуторе. Еще издалека Анюта заметила возле конторы парня и девушку. Они топтались на одной месте и беспомощно оглядывались, но вокруг не было ни души. Сначала Анюта с любопытством оглядела девушку, белые носочки, штапельный сарафан на узких лямочках. Сама бы она постыдилась такой надеть. Деревенское солнце еще не успело пропечь белое, сдобное лицо горожаночки в обрамлении смешной, непривычной панамки. Больше ничего интересного Анюта в чужачке не заметила.

Зато парня как будто узнала после долгой разлуки. Где могла она видеть раньше это смуглое, тонкой кисточкой выписанное лицо с темными глазами. Глаза были необыкновенными, они излучали мягкий, теплый свет. Она сразу почувствовала это тепло, как только он взглянул на нее и направился в их сторону легкой, решительной походкой. Подойдя, он улыбнулся, поклонился им и сказал:

— Милые барышни, помогите нам выйти к Козловке, полчаса плутаем.

Милые барышни застыли, разинув на него глаза. Почему-то промелькнуло у Анюты воспоминание, как на прошлое неделе прямо у фермы их с Машей окликнул незнакомый мужик:

— Эй, девки, где тут живет Никуленков Андрей?

И они ему указали:

— Иди, дядь, все прямо и прямо до мостика, а там по левой стороне будет третий дом с крылечком и петухом.

И дядька, буркнув им что-то вроде благодарности, пошел себе дальше, искать Никуленкова, кладовщика. Откуда же им было знать, что чужие люди могут встречаться и расходиться по-другому, что большого труда не стоит сказать ласковое слово — «милые барышни», просто за так, даже если больше никогда не увидишь этих людей.

Первыми опомнились девчушки и стали хором объяснять, как пройти к Козловке. Они с таким жаром объясняли, чуть ли не руку его потянули на пригорок, с которого видна была дорога. Анюта молча плелась вслед. Ведь за конторой есть тропка, по этой тропке вдвое ближе. Девчонки этого не знали, а она словно онемела, как всегда при чужих, в самые важные моменты. Немтырь проклятый, ругала она себя. И наконец, решилась…

— Вы, наверное, по тропке сюда пришли, а потом потеряли, — выговорила она не своим голосом. — Эта тропка, пока не встанешь на нее, под ногами не покажется.

Анюта повернулась и решительно зашагала в другую сторону, все покорно потянулись за ней. Он догнал ее и какое-то время шел рядом, плечом к плечу. О чем-то спрашивал, склонив к ней голову и ласково заглядывая в глаза. И она отвечала, сама удивляясь собственной смелости и тому, что способна говорить так легко и непринужденно. Когда прощались на этой самой лукавой тропинке, он снова поклонился и поблагодарил. Ушли! На ходу он обернулся. И она потом долго раздумывала и спрашивала себя с надеждой, почему это он обернулся, ведь мог бы и не обернуться? Его синяя в клетку рубашка долго маячила на лугу. Как эта синяя рубашка шла к его смуглому лицу. Анюта сразу поняла: что-то с ней произошло, но что именно, не знала. Девчонкам отвечала невпопад, когда Домна посадила их чай пить, вылила стакан себе на колени.

— Ты какая-то глумная сегодня, Анютка, — посмеялась над ней бабка, а Домна поглядела с сочувствием.

Ей так захотелось поскорее сбыть девчонок с рук и остаться одной. Мать носила воду с реки, поливала огород. Но Анюта, вместо того, чтобы ей помочь, кинулась в хату и долго сидела у окна с огрызком зеркала в руках. Очень внимательно разглядывала свое лицо, подмечала каждую черточку, но так и не составила ясного представления о том, хороша она или нет. Настя с крестным, Доня, Танюшка и еще кое-кто не раз говорили, что она очень симпатичная. Но Анюта не очень-то верила. Как тут поверить, если беспристрастное зеркало отражало чье-то унылое, блеклое лицо. Глаза, может быть, и вправду ничего, огромные, прозрачно-зеленые, если бы не испуганное и напряженное их выражение. Август называл их русалочьими и загадочными. И ничего в них нет загадочного. Они все, жалеючи, ее нахваливали.

Но никто ее не обманывал. Анюта и не подозревала, что видит в зеркале не свое настоящее лицо, а чужое — напряженное, испуганное. Что в те минуты, когда она себя не видит и о себе не думает, от ее лица и особенно глаз, исходит тот самый мягкий, теплый свет, который так поразил ее в незнакомце. Если бы кто-то толково и убедительно объяснил это Анюте, она бы очень утешилась. Но никто из близких этого не сделал, все считали ее очень миловидной девушкой и не сомневались, что она сама это прекрасно знает.

Анюта почти не обратила внимания на студентку в панаме, и вдруг вспомнила ее взгляд. Эта барышня смотрела на нее с любопытством и с затаенной насмешкой, как на диковинное существо. Анюта тоже попыталась взглянуть на себя со стороны, большого зеркала у них не было. Представила худую, нескладную девку в старушечьем платье — и ахнула! Длинный июльский день уже насупился и засумерничал, а она все сидела и горевала. Скрестила руки на столе и уронила на них голову.

С тех пор Анюта забыла, что такое душевный покой, то и дело накатывали на нее беспричинные тоска и тревога. Если б ей сказали, что это тоже любовь, она бы возмутилась. Она прочла столько романов и о любви знала все. Конечно, влюбленные много страдают и мучаются, но эти страдания обязательно вознаграждаются радостью и счастьем. У нее же все было не так. На другой день она весь вечер таскала воду из реки, поливала огород. Устала, присела на берегу, и тут же стали думы одолевать, все грустные, нерадостные. Ярко светило и не собиралось угасать летнее солнце, и вдруг вместе с его лучами сквозь густую листву ракитки хлынул дождик. Быстро прошумел и умчался. Анюта смотрела и смеялась — вот чудо-то! Этот дождик с солнцем как будто окатил ее с ног до головы беспричинной радостью. Быстро и весело уносилась маленькая речка, временами превращаясь в ручеек. На мелководье ручеек журчал и пузырился, мельтешили на его поверхности солнечные блики. С его течение умчались и Анютины тяжелые думы.