Небо в алмазах - Александр Петрович Штейн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Некоторые команды, отдававшиеся на репетициях будущего штурма, вызывали смущение. Например:
— На молитву, шапки долой!
И флотский офицер, прикомандированный к съемочной группе, запротестовал:
— Мне еще политработу с ними вести, подавайте команду сами, товарищ режиссер.
Что поделаешь — вооруживишсь рупором, Ромм мужественно приказывал:
— Внимание! Мотор! На молитву, шапки долой!
Наконец все было готово к решающему дню.
Матросы и гренадеры десанта заняли свой позиции, солдаты Бонапарта — свои.
Пошли на штурм одетые в мундиры конца восемнадцатого столетия две тысячи солдат пехотного полка и пятьсот других статистов — матросов современного Черноморского флота.
И тут у одного из матросов — на переднем крае и на первом плане!!! — падает треуголка. И вместо того чтобы бежать, бежать неудержимо вперед, матрос смущенно оглядывается, нагибается, поднимает треуголку.
Все пропало!
Снова начинается дотошная подготовка к штурму, тушат дымы, заряжают орудия, готовят взрывы.
— Дымзавесчики, на исходные позиции!
Снова Ромм на командном пункте. Его голос — в рупоре.
— Артиллерия, огонь! Давай взрывы! Передний план, пошел! На штурм Корфу, вперед! Ура‑а! Ура‑а! Ура‑а‑а!
Фу-у... На этот раз ни у кого треуголка не падает, слава богу...
Уже полезли по штурмовым лестницам, уже в люльках, привязанных канатами к скалам, операторы Шеленков и Иоланта Чен.
Корабли штурмуют бастионы.
Но вот... качнулась одна из штурмовых лестниц! Чуть не свалился один из матросов... И — как не помочь другу! — сжалившийся «француз» перегибается через стену и протягивает товарищу руку.
Весь предыдущий труд пошел насмарку. У режиссера состояние, близкое к предынфарктному...
«Через час в третий раз снимаем этот кадр, в котором участвуют две тысячи пятьсот человек. На этот раз не вовремя начала стрелять артиллерия и отстал передний план. В четвертый, в пятый, в шестой раз повторяем мы съемку. А за это время переменился ветер, приходится переносить дымы, переставлять орудия. Наконец кадр снят — все в порядке!»
Рассказ Ромма о том, как он снимал взятие крепости Корфу, не раз слышанный мною на наших встречах со зрителями после выхода фильма, кончался одной и той же меланхолической фразой:
— Мы получили пять секунд полезного действия для картины...
ДОСУГИ СТАРОГО АДМИРАЛА
После конца съемок на маленькой с суровым изяществом обставленной даче адмирала в Краскове был устроен прием. Как всегда, у Исакова каждого гостя ждали маленькие сувениры, кратенькие, написанные с юмором милые и уважительные записочки.
Потом, уже став писателем, задумав серию рассказов «Досуги старого адмирала», Исаков делился с друзьями замыслом: «Внешне слегка юмористичны и романтичны, однако под спудом флотского зубоскальства — серьезности хоть отбавляй...»
И тут, на исаковской даче, где мы с Роммом впервые познакомились с адмиралом Кузнецовым, и с маршалом Буденным, и с летчиком-испытателем Коккинаки, хозяин тотчас же установил стиль корабельной кают-компании, где «под спудом флотского зубоскальства — серьезности хоть отбавляй...».
Припоминали забавные случаи из флотской жизни. И не менее забавные — о том, как снимался в двадцатом веке фильм о баталиях восемнадцатого века, а Буденный как-то незаметно, но целеустремленно сворачивал разговор на роль конницы, не утратившей непреходящего своего значения и в век грандиозных танковых и воздушных сражений...
И, учитывая морскую аудиторию, а главным образом, укоризненные взгляды своей моложавой и привлекательной супруги, оправдывался тем, что кавалерия по своей сути всегда была близка флоту, недаром в Первой Конной пулеметчиком был Всеволод Вишневский, недаром можно было обнаружить флотских из морской пехоты, в трудную минуту пересевших на коня и совершавших дерзкие конные рейды в глубь противника...
А хозяин, улучив минутку, озорно шепнул мне, что когда-нибудь, если будет у него досуг, он с удовольствием напишет об этом дне, включив его в серию «Досуги старого адмирала»...
ВТОРОЙ КОНСУЛЬТАНТ
В сороковых годах судьба вновь свела меня с академиком Евгением Викторовичем Тарле, ошеломившим еще до войны, при первом знакомстве под Ленинградом, в бывшем Царском Селе, своей сверкающей, беспримерной эрудицией и поистине феноменальной памятью.
Сценарная студия Министерства кинематографии СССР отправила ему — он жил под Москвой, в Звенигороде, в академическом поселке, — мой сценарий «Адмирал Ушаков» на предмет научного заключения.
«Прочел Ваш сценарий об Ушакове, хотя мне прислали убийственно неразборчивый, сливающийся экземпляр (верно, 15‑я копия!), и я далеко не все разобрал. Сценарий в общем мне понравился и особых исторических lapsus’ов я не усмотрел. Личной встречи Нельсона и Ушакова не было. Это бы надо иначе. Лица очерчены, в общем, верно. Только Павел слишком уж орет и рычит, сбавить бы на полоктавы.
М. б., следовало бы побольше сказать о взятии Корфу. М. б., следовало бы как-нибудь упомянуть, что Ушакова уже тогда прозвали «морским Суворовым».
Прилагаю несколько своих беглых замечаний (поскольку я разобрал машинописную мутную работу).
Начало очень, по-моему, хорошо. Но конец несколько скомкан. В общем же, показ фильма будет полезен, тем более что об Ушакове пишут теперь даже — увы! — в таких (некогда почтенных) изданиях, как «Морской сборник», много вздора, крайне невежественного».
Пригласил к себе в Звенигород.
Приезжаю. Передаю привет от встретившегося по пути, на одной из переделкинских аллей, Корнея Ивановича Чуковского.
Евгений Викторович, улыбнувшись в ответ, тут же читает наизусть отрывок из дореволюционной, шумно-известной книги Чуковского «От Чехова до наших дней», где всем крупнейшим братьям-писателям воздается по серьгам. Читает так, что кажется — держит в руках раскрытую книгу.
Самого Корнея Ивановича память Тарле поразила еще в далекие предреволюционные годы. Впервые он увидел знаменитого историка в 1910 году, в гостях у Короленко, и, когда Владимир Галактионович задал Евгению Викторовичу вопрос, относившийся ко времени Пугачева, гость, необычайно учтиво отвечая великому писателю, наизусть процитировал письма и указы Екатерины II, отрывки из державинских мемуаров, неизвестные данные о генерале Михельсоне...
Зашел тогда же, у Короленко, разговор о Наполеоне, и Тарле «так легко и свободно шагнул из одного столетия в другое, будто был современником обоих: без всякой натуги воспроизвел наизусть одну из антинаполеоновских речей Жюля Фавра, потом продекламировал в подлиннике длиннейшее стихотворение Виктора Гюго, шельмующее того же злополучного императора Франции, потом привел в дословном переводе большие отрывки из записок герцога де Персиньи, словно эти записки были у него перед глазами тут же, на чайном столе».
А заключает свое воспоминание о Тарле Чуковский таким точнейшим, как я вскоре убедился на своем опыте, столкнувшись «по делу» с Евгением Викторовичем Тарле, резюме:
«...Для него не существовало покойников: люди былых поколений, давно уже прошедших свой жизненный путь, снова начинали кружиться у него перед глазами, интриговали, страдали, влюблялись, делали карьеру, суетились, воевали, шутили, завидовали — не призраки, абстрактные представители тех или иных социальных пластов, а живые
