Черный тополь - Полина Дмитриевна Москвитина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– С чего к нам в дом зачастила Зырянова перепелка? Иль не понимаешь, кто такой сам Зырян? С потрохами слопает, – бубнил старухе Филя. – Смыслишь, на какой должности состою? Завхоз – все равно что амбар под замком. Каждый норовит заглянуть в амбар: что там лежит? И Зырян подбирает ко мне ключи. Слух пустил, будто я начисто облупил всех эвакуированных. А еще сундук откроешь перед перепелкой аль в казенку заведешь: гляди, мол, скоко у нас добра напасено про черный день.
– Свят, свят, свят! Чо мелешь-то?
– У тебя ума хватит.
– Оборони меня Господь Бог! – крестилась Меланья Романовна.
– Гляди! Старый Зырян яму под меня и под Фрола Андреича копает. В райкоме разговор вел: так, мол, и так хозяйничают в «Красном таежнике». Ишь сволота какая!
– Осподи! Зырян-то, Зырян-то с чего несет на тебя? Его же Агнея скоко время с Демидом путалась, и на тебя же экий поклеп.
– Мстит, стал быть, – пыхтел Филя.
– Через што мстить-то?
– Экая! Как не дотумкаешься: Агнея-то с чьим прикладом осталась? Тумкай, старая. Кабы не приклад – жила бы теперь и нос задирала кверху! Майорша! Степан-то до майора дошел. Званье Героя Советского Союза поимел. Всего лишилась через приклад, хи-хи-хи!.. Ловко ее объегорил Демидка. Как спомню, как они токовали ночами под тополем, – смех в глотке застревает. Умора! И так он ее обихаживает, и этак. Лежу раз в черемухах и слушаю, про что толкуют полуночники. Демид говорит ей: «Осенью уедем с тобой в Манский леспромхоз. Зовут, грит, туда на должность технорука». Ишь ты! Зовут – не кличут и в зубы натычут, думаю. Вот ты теперь и кумекай: по какой причине Зырян засылает к нам в дом перепелку?
– Аль есть причина? Демушкина дочь-то.
– Плевать ему на Демушку твово!
– Свят, свят! На мертвого-то мыслимо ли плевать?
– Зырян на всех плюнет. Хоть на мертвых, хоть на живых. Такая у него линия. Ни родства, ни кумовства не признает.
– От безбожества все!
– Про Бога тоже помалкивай, как неоднократно тебе указывал. Держи про себя, и все. Потому – в завхозах хожу.
– И так держусь, – вздохнула Меланья Романовна. – Тайно приобщаюсь.
– Твое дело, приобщайся. Но штоб люди не зрили. Гляди! У Зыряна кругом глаза. Неспроста засылает перепелку. Штоб выглядела: што и где лежит у нас? Много ли денег?
– Свят, свят, свят! Мыслимо ли?
– У партейцев все мыслимо. Понимать должна.
– Пошто заранее не сказал?
Филя подпрыгнул на лавке:
– Сундук, должно, открывала? Аль в казенку пускала?!
– Што ты, што ты! Ни в жисть!
– Побожись!
Меланья Романовна бухнула на колени:
– Вот те крест непорочный, ни сном ни духом не зачерненный. Говорю перед Пантелеймоном Чудотворцем – не открывала Полянке сундука и в казенку не пускала.
– А разговор был про барахлишко?
– Не заикнулась даже. Вот те крест.
– И Полянка не выпытывала?
– Ни сном ни духом. Про карточку Демушкину сколь раз спрашивала, а так чтобы про вещи, про деньги – оборони бог.
– Карточки-то в сундуке? Знать, открывала?
– Осподи! Разве я дам в ихи руки Демушкину карточку? Сказала нету, и все тут.
– Ну и слава богу, – перевел дух Филимон Прокопьевич, не забыв важно распушить бороду. – Так што – держи ухо востро с перепелкой. Пытать будет так и эдак – не проговорись.
– Да я ее, лихоманку, на порог не пущу.
– Не сразу. В глаза всем бросится, коль турнешь сразу. А так постепенно отваживай. Хворой прикидывайся. Мозгой ворочать надо, старая. Время такое приспело. Без хитрости никак не проживешь. Фрол Андреич и так изворачивается, и этак. А все мокрое место. Фронтовики вовсю наседают. Все возвертаются и возвертаются. Жмут, лешаки! И колхоз развалился, и прибылей нету с пчеловодства, и на звероферме лисы попередохли, язби их, и хлеб каждый год под зиму уходит. Кругом дыры. Собирались вот у Фрола, мозговали: как быть? Я так присоветовал. Собрать малочисленное собрание и поставить председателем Павлуху Лалетина.
– Сынка Тимофея Андреича? Он же племянничек Фрола Андреича.
– И што? Фронтовик – первая статья. При двух орденах – вторая статья.
– Парень-то он шибко тихий, покорный.
– Ишь, разглядела-таки, старая. Знать, у те в голове еще варит. Хе-хе-хе. Оно так – тихий, покорный и весь в кармане Фрол Андреича. Потому – выпить любит.
– Куда же Фрол Андреича?
– И то обмозговали. Присоветовал так: Фрол Андреич станет заведовать всеми номерами пасек. Полторы тысячи ульев! Житуха, якри ее. Руки погреть можно, хе-хе. Кажинная пасека чистая деньга. Что твой прииск.
– Богатство-то экое! – всплеснула ладошками Меланья Романовна. – Кабы в одни руки!
– В мои бы, – вырвалось у Фили.
– Мать Пресвятая Богородица, жили бы как, а?
– Ну, ну! Я так, шутейно, а ты всурьез принимаешь. К чему нам такое богатство? Маета одна.
– Куда же тебя, коль Павлуху поставите председателем?
Полнокровное лицо Фили расплылось в самодовольной улыбке до ушей.
– Без меня у всех кумовьев Лалетиных – дырка будет, которую они никак не закроют. На том же месте остаюсь. Завхозовать. Ну, пропесочат на собрании. Покаюсь, должно. А там! – Филя махнул рукою.
Меланья Романовна стала собирать ужин.
– Только ты смотри! Про наш разговор – ни гугу!
– Што ты! В меня как в яму сложил. Што положил, то и будет лежать на месте.
И это было так – как в яму.
После ужина, перед тем как уйти в правление колхоза, Филя попросил у старухи ключи и заглянул в огромный, окованный железными полосами сундук, куда можно было бы ссыпать кулей пять пшеницы.
Деньги лежали на своем месте. И тридцатки, и десятки, и пятидесятки хрустящие, помятые, а все денежки – не водица!
Если бы знал Филя в этот час, что именно эти драгоценные денежки вдруг лопнут, как мыльные пузыри!..
IX
На исходе года Филя укатил в город на новогоднюю ярмарку с колхозными поросятами.
На трех подводах везли штук двести визгливых, не в меру прожорливых глоток, только бы с рук сбыть. Дорога дальняя – за сто километров. А тут еще мороз приударил.
Филя натянул на шубу собачью доху, на руки – двойные лохмашки, завалился между клетками с поросятами и сопит себе в воротник. Две колхозницы-свинарки Манька Завалишина, курносая, полнощекая, и Гланька Требникова, конопатая даже зимой, одетые в шубенки – веретеном тряхни, бежали вслед за санями вперегонки – только бы не замерзнуть.
– Жмон-то, жмон-то, сидит себе, и
