Курчатов ЖЗЛ - Раиса Кузнецова

Глава четвертая

«ПЕРЕСТРОЙКА» СОВЕТСКОЙ НАУКИ

К середине 1930-х годов обстановка научного творчества в стране и отношение правительства к ученым меняются. После переезда в 1936 году Академии наук из Ленинграда в Москву работа в ней перестраивается. Идет чистка кадров, связанная с общим нарастанием репрессий и тотальной шпиономанией.

Если в 1920-х научно-технические связи советских и иностранных ученых активно развивались, то впоследствии здесь появилось много трудностей, о чем К. Д. Синельников доверительно сообщает Курчатову в письмах как из Англии, так и из Харькова. Постепенно сворачиваются научные связи с заграницей. Синельников был отозван из Англии в 1930 году, подготовив, но так и не успев защитить диссертацию у Резерфорда. В начале 1934 года оттуда же отзывается уже всемирно известный П. Л. Капица, судьба которого сложилась драматически, как и у других талантливых физиков, не сумевших реализовать себя полностью в сложившейся обстановке. Немало крупных ученых не вернулись из-за границы: биолог Тимофеев-Ресовский, химики Чичибабин и Ипатьев, физик Гамов и др. Во второй половине 1930-х годов в результате репрессий начали «пропадать» талантливые ученые. Были арестованы крупные математики М. П. Бронштейн и В. А. Фок, год провел в заключении Л. Д. Ландау, оказался за решеткой выдающийся авиаконструктор А. Н. Туполев.

Ученых-естественников обвиняли в идеализме, и идейные обвинения легко перерастали в политические с тяжелыми последствиями. Трудно не согласиться с Г. А. Гамовым, который, вспоминая атмосферу научной деятельности в то время в стране, характеризует ее как сочетание щедрого материального стимулирования развития науки с принижением личности ученого, как диктатуру философии, шедшей непосредственно от сталинского понятия науки, разделившего науку на «пролетарскую» и «буржуазную». Для ученых наступили тяжелые времена — ревнители идейной чистоты могли обвинить любого из них в идеализме или «преклонении перед Западом». Развернулась критика теории относительности Эйнштейна, слышались требования отвергнуть ее. Академик Лысенко объявил в корне неверной хромосомную теорию наследственности, утверждая свою «гениальную» теорию, согласно которой все изменения в живом организме объясняются влиянием среды.

Между тем в США к 1939 году были пущены восемь циклотронов. В Англии Лео Сцилард получил в 1936 году патент на идею цепной реакции для атомной бомбы[205]. В СССР же критики нападали на ЛФТИ, комиссии обрушивались с проверками на лабораторию Курчатова, и ее руководителя приходилось прятать от глаз проверяющих. Переживая из-за требований закрыть работы «по ядру», как не дающие практического выхода в промышленность и в народное хозяйство[206], Курчатов всецело поддерживал своего учителя Иоффе, который занял мудрую позицию: признав некоторые замечания справедливыми[207], он, отвергая большинство обвинений как необоснованные, заявил, что технические усовершенствования следует внедрять на базе собственных оригинальных исследований, использовать свои неапробированные идеи — такому подходу он отдает предпочтение, поддерживая лучшую в своем институте лабораторию Курчатова[208].

Эта позиция Иоффе в некоторой степени способствовала тому, что в принятой на мартовской сессии 1936 года резолюции Академия наук рекомендовала попавшему под огонь критики ЛФТИ быстрее внедрять результаты научных исследований в промышленное производство[209]. Академик Иоффе в борьбе за судьбу института добивался возможности продолжать и развивать в нем научные исследования по ядерной физике, мудро согласившись с некоторыми замечаниями, предпринял ряд мер по укреплению связей с промышленностью: поддержал проводимые в ЛФТИ оборонные работы по размагничиванию кораблей и по радиолокации[210]. В то же время он продолжал добиваться перевода института из Наркомтяжпрома в систему Академии наук.

Сложившееся положение немало тормозило дальнейшую разработку Курчатовым и его командой программы развития ядерных исследований и технической базы для них, результатом чего должен был стать план практического осуществления цепной ядерной реакции. 5 марта 1938 года из ЛФТИ было отправлено письмо председателю СНК СССР В. М. Молотову за подписью А. Ф. Иоффе, И. В. Курчатова, А. И. Алиханова, Д. В. Скобельцына, Л. А. Арцимовича и др. (всего 23 подписи)[211]. Авторы указывали на необходимость создания в стране более совершенной в качественном и количественном отношениях технической базы ядерных исследований. Речь прежде всего шла об ускорении темпов работ по строительству циклотрона ЛФТИ, на которое не хватало средств[212]. Они также просили решения Совнаркома о предоставлении ЛФТИ двух граммов радия для проведения экспериментов[213].

Это обращение в правительство дало результаты. В мае 1938 года с целью рассмотрения проекта циклотрона ЛФТИ была создана комиссия в ОМЕН Академии наук. И. В. Курчатов и А. И. Алиханов получили положительное заключение на свой проект[214]. Больше того, основываясь на проекте циклотрона ЛФТИ, комиссия ОМЕН 17 июня 1938 года признала необходимым сооружение в СССР еще одного, более мощного циклотрона для получения частиц с большой энергией. Проблемы ядерных исследований в планах Академии наук на 1939 год получили приоритет, был намечен ряд организационных мер по объединению ведущихся в стране работ по ядру, по созданию научно-исследовательской экспериментальной базы в Москве и построению там мощного ускорителя[215].

Между тем 25 ноября 1938 года Президиум АН СССР принял постановление «Об организации в Академии наук работ по исследованию атомного ядра». Согласно ему в академии была создана Комиссия по атомному ядру, которую возглавил академик С. И. Вавилов. В нее вошли А. Ф. Иоффе, И. М. Франк, А. И. Алиханов, И. В. Курчатов, В. И. Векслер и представитель Украинского физико-технического института (УФТИ)[216]. Комиссия начала работу с подготовки проекта «докладной записки в Правительство о необходимости правительственных мероприятий для организации работ по атомному ядру в СССР»[217].

В декабре 1938 года Президиум АН СССР внес предложение перевести лабораторию Курчатова из ЛФТИ в ФИАН и построить циклотрон в Москве. Это обеспокоило Курчатова и вызвало несогласие Иоффе[218]. Абрам Федорович подписал совместно с С. И. Вавиловым записку «К вопросу о плане строительства циклотронов», в которой обосновал необходимость строительства в стране минимум трех циклотронов, а не одного, чтобы можно было обеспечить необходимое для СССР развитие работ по атомному ядру на ближайшие годы[219].