Пирог с крапивой и золой. Настой из памяти и веры - Марк Коэн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Стоило мне положить затылок обратно на подушку, как до ушей донеслись скрип входной двери и лязгающие шаги. Так металлические набойки стучат по керамической плитке. Скашиваю глаза и вижу человека, которому действительно рада. Она выслушает, она поймет! Она позволит мне выплакать все беды и защитит.
Она стремительно приближается, и я спешу поприветствовать любимую наставницу:
– Я так счастлива, пани…
Но Душечка не смотрит мне в глаза, она резко склоняется над моей койкой, и ее мягкая теплая ладонь вдруг стискивает мою руку прямо там, где кривится сломанная кость.
Я слепну. Мои глаза широко открыты, но я не вижу ничего вокруг.
Я глохну. Я бы не услышала, даже если бы рядом заиграл оркестр.
Мой мир разбивается на тысячи острых осколков, и каждый впивается в меня, проникает до самого ядра и остается со мной навсегда.
И только бьется в мозгу отчаянная одинокая мысль: за что?
– Тише, тшш, тише. Покричала – и хватит. Ну?
– Рука, моя рука!.. За что?
– Зато теперь никто не подумает сунуться сюда, даже если ты будешь орать во всю глотку.
– За что? – шепчу я.
Пани Новак сверлит меня взглядом зеленых кошачьих глаз. Все ее украшения – цепочки, кулоны, нитки мелких бус – мельтешат у меня перед лицом, вызывая головную боль и тошноту.
– Именно, именно, Магда! За что? Почему кто‑то становится жертвой? И ради чего? И если у кого‑то и есть достойная цель, то… К примеру, ты. Ты решила убить невинного человека – и сделала это ради своих целей. И чем ты теперь лучше меня?
Пани Новак поднимается с моей постели, и лязг ее каблучков удаляется. Ничего не понимаю. Я выворачиваю голову, чтобы проследить за ее движениями.
Она подходит к перегородке и отдергивает белую занавесь. Я вижу лежащего на соседней койке доктора. Его кожа кажется серой, лоб блестит. Руки вдоль тела, как укладывала нас сестра Беата.
– Виктор… Он был одаренным, с самого детства, – сдавленным голосом произносит пани Новак. – Он учился у великих людей, получил блестящее образование, у него было будущее в науке… А я шла за ним по пятам. Читала те же книги, училась. Когда наши родители потеряли особняк, именно я придумала, как нам вернуться в него. Но теперь… Не все ли равно? Эксперимент разрушил мое будущее…
– Пани Новак… я не… понимаю… ваш брат? Вы не похожи.
– Будто внешнее сходство – это главное, – цедит пани Новак и с отчаянием задергивает занавеску. Теперь я могу видеть только остроносые туфли доктора. – Мы одной крови, мы выросли здесь, в этом доме. Виктор уехал в Варшаву, и я последовала за ним, ведь только так могла продолжить учебу. Ох, Вик! – Пани Новак вцепляется ногтями себе в щеки. – Он даже не подозревал! Что же теперь будет!
Она снова повернулась ко мне и пронзила взглядом, в котором не было ничего от прежней Душечки.
– Ты сама не понимаешь, что натворила, дрянь… Ты не просто убила невиновного, ты погубила Эксперимент! А ведь мой метод мог совершить переворот в лечении навязчивых состояний…
Теперь все складывается в единую картину: пристальное внимание наставницы, мои кошмары и приступы – все нити тянулись к ней, но я была слепа все это время! А она купила мое доверие лживыми словами и фальшивым сочувствием. К ней же чуть что бегала плакаться Кася. Разочарование обрушивается на меня могильной плитой.
– Вы меня гипнотизировали, – только это мне удается выдавить. Слез нет, все будто омертвело. – И девочек… И Касю…
Душечка только дергает подбородком:
– Я заменила ей мать, сделала ее счастливей. Но Кася была стихией, даже я не смогла усмирить то, что творилось в ее голове… Твое же состояние я держала под контролем. Стимул, реакция, поначалу фазы были стабильными, – пани Новак бормочет и будто бы разговаривает вовсе не со мной. – Но потом и они начали прогрессировать. Ритмичный стук вводит пациента в фазу, а вид вращающегося кольца возвращает в норму. Прекрасный ход, блестящий! Но нужно было больше данных… Если бы я только довела эксперимент до конца, если бы только смогла опубликовать результаты… Сколько жизней это бы спасло!
Стук… Кольцо… В моей памяти одно за другим вспыхивают воспоминания о случаях, когда пани Новак вынуждала меня смотреть на свой вертящийся перстень. Так она каждый раз то включала, то выключала мою болезнь. Она использовала меня, чтобы проворачивать свой бесчеловечный эксперимент.
– Вы сводили меня с ума… Вы погубили девочек…
– Они бы с легкостью погубили себя сами, – хмурится наставница. – Я только навела их на мысль. Тебе нужны были стимулы, частые, интенсивные, только так ты могла достичь нужной стадии. Жаль только, Юлия сорвалась раньше времени, это многое бы упростило.
– Я все расскажу, – вот и все, что мне удается прошептать растрескавшимися губами.
– Конечно, расскажешь, – внезапно соглашается пани Новак. – Думаю, даже не раз. И не два. Ты будешь рассказывать обо всем этом каждый день своей жизни, пока не сгниешь в одиночной палате для буйных. А мне… Мне придется начать все заново.
Невидимая рука снова хватает меня за горло, когда пани Новак склоняется надо мной и поправляет воротник школьной формы:
– Знаешь, кто является настоящим сумасшедшим? Точнее не сформулировать: это тот, кому никто не верит. – Ее губы совсем рядом с моим ухом. – И это ты, Магда.
Я слышу стук – и тону.
Дневник Сары Бергман
2 ноября 1925 г.
Никогда в жизни мне не было так страшно. Этот страх совсем не похож на тот, который я испытывала перед очередной взбучкой от девчонок. Я бы даже не поверила, что так бывает, если бы все это не приключилось со мной.
Небеса прокляли этот день: с самой ночи хлещет ледяной дождь, а ветер швыряет его в стекла. И от этого особняк пансиона уже не кажется неприступным. Он пустой и хрупкий, как яичная скорлупка. Я буду рада покинуть ее навсегда.
Из окна видно, что снова приехала машина пана следователя и следом еще одна, только большая, с тяжелым квадратным задом, такая коробка на колесах. Мы с другими девочками наблюдали из окна танцевального класса, откуда видно всю террасу и подъездную дорожку.
Сначала ничего не происходило, а потом на террасу вынесли носилки, накрытые бурой простыней. Я не сразу сообразила, что простыня когда‑то была белая, а потом пропиталась кровью. Как же много должно быть этой крови?
Следом еще одни носилки, тоже пятнистые, белые с бурым, а потом еще – чисто белые. Фигура на последних носилках была худая и длинная, а мужские ноги в строгих ботинках упирались в поясницу человека, который их нес. Дождь быстро промочил ткань, и она облепила фигуру, как свечной воск.
Я совершенно не понимала, что происходит. Или мне было слишком жутко, чтобы это понимать.
Пока на крыльце не показались двое мужчин, которые пытались удержать кого‑то свирепого, дикого. Будто это животное вроде тигра. И только когда они повели это существо вниз по блестящей от дождя лестнице, я поняла, что это человек.
Девушка. Магда.
Еще вчера, когда
