Пионеры атомного века (Великие исследователи от Максвелла до Гейзенберга) - Фридрих Гернек

О "философствующих физиках", которые "чересчур осторожничают с реальностью", он в апреле 1950 года заметил в письме к Лауэ: "Мне интересно было бы знать также, когда теоретики снова согласятся с тем, что необходимо воспринимать сущность вещей как нечто существующее независимо от их восприятия" Шрёдингеру он писал в том же году: "Ты единственный (рядом с Лауэ) из современных физиков, кто понимает, что нельзя обходить вопрос о реальности действительности, если оставаться честным. Большинство не дают себе отчета, что за рискованную игру они ведут с реальностью - реальность как нечто независимое от констатации".

Физика была для Эйнштейна "описанием действительности", а не "описанием того, что просто воображается", как он заметил Вольфгангу Паули. Четырехмерное направляющее поле теории относительности означало для него, как утверждает Лауэ, не математическое изобретение, а реальность, лежащую в основе всех физических процессов. В этом вопросе творец теории относительности был сознательным и решительным сторонником материалистической философии.

Однако в других направлениях в мышлении Эйнштейна было немало идеалистических черт, которые перемежались подчас с его основной материалистической позицией. В молодости он испытал сильное влияние субъективно-идеалистических представлений Юма, Маха и Пуанкаре. Позднее он склонялся более к объективно-идеалистическим воззрениям в духе Лейбница и Платона, к идее "предустановленной гармонии" и, подобно греческим философам-идеалистам, считал возможным постижение действительности через "чистое мышление".

Эйнштейн сознавал, что в его мировоззрении перемешались различные, порой противоречащие друг другу философские направления. Однако он не считал это недостатком.

В научной автобиографии, написанной им в преддверии своего 70-летия, он утверждает, что естествоиспытатель не имеет права полностью примыкать ни к одной из существующих философских систем; это может послужить ему помехой при создании собственной системы понятий. Поэтому естествоиспытатель должен неуклонно противостоять специалисту-философу как "беззастенчивый оппортунист": "как реалист, тогда, когда он изображает мир не зависящим от акта восприятия; как идеалист, когда он рассматривает понятия и теории как свободные изобретения человеческого сознания (не выведенные логически из эмпирических данных); как позитивист тогда, когда он рассматривает свои понятия и теории обоснованными лишь в той мере, в какой они доставляют логическое изображение отношений между чувственными переживаниями". Он может быть даже платоником или пифагорейцем, "когда он рассматривает точку зрения логической простоты как неотъемлемый и действенный инструмент своего исследования".

Значение философии для естествознания Эйнштейн никогда не подвергал сомнению. Он всегда настойчиво указывал на существующее между ними взаимодействие. Естествознание без теории познания, было бы, по его мнению если вообще мыслимо что-либо подобное, - "примитивным и беспорядочным". Поскольку, однако, основной вопрос всей философии, вопрос об отношении мышления и бытия, он не знал или не хотел признавать в такой форме, он был не в состоянии определить свое место в путанице философских направлений. Слова Ленина о Гельмгольце справедливы и по отношению к Эйнштейну, причем в еще большей мере: он был одной из крупнейших величин в естествознании, но, как подавляющее большинство буржуазных естествоиспытателей, непоследователен в своих философских воззрениях. Иоффе из бесед с Эйнштейном вынес впечатление, что в мировоззрении творца теории относительности сочетались материализм и махизм.

В своих социально-философских воззрениях Эйнштейн находился под влиянием Шопенгауэра, которого высоко ценил как своеобразного мыслителя и блестящего писателя и "чудесные произведения" которого он охотно читал. Как и Шопенгауэр, Эйнштейн придерживался мнения, что бегство от повседневности с ее грубостью и пустотой является одним из самых сильных мотивов, которые приводят к искусству и науке. И хотя он, безусловно, не принадлежал к числу сторонников метафизической системы Шопенгауэра, он разделял взгляд Шопенгауэра о "несвободе человеческой мысли".

Религиозные высказывания Эйнштейна, которые особенно часто встречаются в некоторых работах 30-х годов, нередко истолковывались неверно.

Как следует из его письма к Соловину, под религией Эйнштейн понимал веру в разумность реальности и доступность ее в известной степени человеческому сознанию. "Там, где отсутствует это чувство, наука вырождается в бесплодную эмпирию, - писал он и тут же добавлял: - Какого черта мне беспокоиться, что попы наживают капитал, играя на этом чувстве. Здесь ничем не поможешь".

Понятие религии Эйнштейн рассматривал аналогично Планку. Однако в отличие от Планка он вполне определенно и постоянно ссылался на Спинозу: "Я верю в спинозистского бога, который открывает себя в гармонии бытия, а не в того бога, который занимается судьбами и делами людей". Так гласил его ответ на вопрос американского раввина, верит ли он в бога. В одном из писем последних лет мы читаем: "Спинозистское представление мне было всегда близко, и я всегда восхищался этим человеком и его учением".

Еще резче, чем Планк, выступал Эйнштейн против принятой веры в персонифицированного бога. Он считал эту догму безнравственной, ибо она была "источником страха и надежд", из которого священнослужители черпали в прошлом свою непомерную силу. Иудейской религии он также ставил в вину сомнительную и бесславную попытку основать моральный закон на страхе. Он был врагом "попов" и противником клерикализма.

Хотя Эйнштейн и не принадлежал к "атеистам по должности" и. как свидетельствует Лауэ, много размышлял о религиозных и историко-религиозных вопросах, он все же был очень далек от какой бы то ни было традиционной формы веры в бога. Он сам метко называл себя "глубоко религиозным неверующим".

Почти два десятилетия Эйнштейн прожил в Берлине. Примерно столько же он жил потом в Принстоне. Но он так же мало чувствовал себя пруссаком, несмотря на то что был правомочен как действительный член научного учреждения прусского государства, как и американцем в последний период своей жизни, хотя с 1940 года был гражданином США.

"Я вот уже 17 лет живу в Америке, - писал он в 1950 году старой знакомой в Швейцарию, - не восприняв ничего из образа мыслей этой страны". Его отталкивали широко распространенная поверхностность в мыслях и чувствах и культ преуспевающего человека. "В Америке повсюду необходима самоуверенная манера держаться, иначе ничего нигде не получишь и никто тебя не оценит". Эти слова он написал в 1921 году по возвращении из своего первого путешествия в Америку другу молодости Соловину, который готовился к путешествию через Атлантический океан.

Само собой разумеется, что принципиальный противник фашизма и милитаризма деятельно поддерживал все антифашистские выступления. Если он и был несколько раздражен тем, что его имя поставили на титульном листе "Коричневой книги против поджога рейхстага и гитлеровского террора", не спросив его согласия, то все же он был согласен с содержанием этой и других публикаций, направленных против варварства гитлеризма.

Из сообщения его тогдашнего сотрудника, польского физика Леопольда Инфельда, мы знаем, что Эйнштейн во время гражданской войны в Испании радовался каждой победе республиканско-демократичестсих сил и интернациональных бригад, которые поддерживали сопротивление испанского народа фашизму Франко и его приспешников.

Для работы "Радиостанции свободы 29,8", голоса антифашистской Германии, он не только сам предоставлял немецким коммунистам денежные средства, но и склонял других делать пожертвования для этой цели. Об этом сообщает Юрген Кучинский, которого в 1937 году Эйнштейн разыскал в Принстоне с такой целью. Генрих Манн и Томас Манн, Арнольд Цвейг, Эрнест Хемингуэй и Франс Мазереель, испанские и французские социалисты, английские депутаты-лейбористы и профсоюзные лидеры многих стран говорили на волне 29,8, помогая немецким антифашистам сохранить надежду и веру в победу над фашизмом.

Среди публикаций американского периода следует выделить прежде всего небольшую книгу по истории физики, которую Эйнштейн написал совместно с Инфельдом и немецкое издание которой впервые вышло под характерным заголовком - "Физика как приключение познания". Это одно из прекраснейших изложений истории физической мысли от Ньютона до Гейзенберга, образцовое по ясности и доступности языка.

Усиливающаяся военная опасность вызывала у страстного борца за мир глубокую тревогу. Когда стало очевидным, что гитлеровский фашизм развяжет мировую войну, Эйнштейн по настоянию нескольких физиков, таких же как и он изгнанников из Германии, написал президенту Рузвельту, обращая внимание правительства на необходимость тщательного исследования вопроса о применении ядерной энергии в военных целях.