Серебряная богиня - Джудит Крэнц

Фредерика Гордона Норта все называли просто Нортом, потому что он запрещал обращаться к себе, употребляя свои два первых имени, которыми наградили его родители, происходившие из старинных, хорошо обеспеченных коннектикутских фамилий. Он не признавал и разных уменьшительных имен вроде Фред, Фредди, Рик, Рикки. Робкая попытка его сотоварищей по Йелю придумать ему прозвище также не удалась. Прозвище Флэш, как нельзя лучше подходившее ему, удержалось за ним не больше одного дня. Только родители по-прежнему называли его Фредериком, но для братьев и сестер он был уже Норт. Впрочем, им вообще нечасто удавалось обращаться к нему, только на Рождество и в День благодарения, поскольку вся их семья не отличалась особо тесными родственными узами, а сам Норт меньше, чем кто-либо еще, стремился общаться с родными.

Почти с самого рождения Норт предпочитал одиночество, и, даже учась в Эндовере, а затем в университете в Йеле, он ухитрился принимать самое минимальное участие в обязательных общественных мероприятиях. Он целиком и полностью отдал свое сердце драматической школе Йельского университета. Его жизненное предназначение было тогда абсолютно ясным для него: он хотел стать режиссером и ставить на сцене Шекспира, О'Нила, Ибсена, может быть, даже Теннесси Уильямса. Но он окончил курс обучения в школе, так и не постигнув своего истинного предназначения. Ведь театральные постановки занимают долгое время, а нетерпеливая натура Норта требовала скорых результатов.

Почти сразу после окончания университета один третьеразрядный оператор рекламных роликов предложил Норту испытать себя в качестве режиссера коммерческого ролика. Этот первый его тридцатисекундный ролик захватил Норта. Теперь он точно знал, чего хочет. Норт немедленно и без колебаний покинул мир великой драматургии и направился на Мэдисон-авеню, где в течение следующих четырех лет постигал тайны ремесла под началом Стива Эллиота, старейшины рекламного кино, этого типичного человека эпохи Возрождения, играющего на скрипке и пробивного, как бульдозер, который в начале 50-х годов со своим братом Майком был среди первых кинорежиссеров, сменивших свой диплом на карьеру постановщика коммерческих роликов. Братья Эллиот основали собственную фирму, ставшую впоследствии известной под именем «ЭАЭ Скрин Джейс» и поныне являющуюся гигантом индустрии рекламного кино.

К двадцати пяти годам Норт открыл собственное дело и, первые шесть месяцев живя на сэкономленные средства, пустил в ход все свои связи, приобретенные во время работы в «ЭАЭ Скрин Джеймс», чтобы получить скромные заказы. Когда он оказался на гребне успеха, ему только что исполнилось тридцать. Когда Дэзи пришла работать к нему, Норту было уже тридцать два и он превратился в сварливого, не терпящего возражений, грубого в общении с подчиненными аса своего дела, обладавшего выдающимся талантом и не меньшим обаянием, которое он, впрочем, приберегал для неизбежных в его ремесле контактов с самыми важными клиентами и для значительно более частых амурных похождений с длинной чередой очаровательных женщин, с двумя из которых он имел неосторожность вступить в брак, в обоих случаях закончившийся неудачей. Хорошо еще, что ему удалось не обзавестись детьми, о чем Арни Грин постоянно напоминал ему, приходя с чеками на алименты, и приговаривал при этом:

— По крайней мере тебе не надо, как мне, давать деньги на детей — постучи по дереву.

Удостоверившись, что у нее больше не будет проблем с мистером Джонсом, смотрителем Эмпайр-Стейт-Билдинг, Дэзи направилась к себе на квартиру, которую снимала в Сохо вместе с Кики. Возможно, подступавшая весна так подействовала на нее, и Дэзи охватили воспоминания, которым не могла помешать даже поездка в грохочущей подземке. Дэзи с трудом могла поверить, что прошло уже четыре года, как она покинула Санта-Крус.

Бутси Джейкобе в тот год немедленно откликнулась на ее письмо, сообщив, что они остро нуждаются в ассистенте. Когда Дэзи поближе познакомилась с предложенной ей работой, она поняла, что их «острая нужда в ассистентах» была постоянной и вполне обоснованной, поскольку мало кто мог удержаться на этой весьма ответственной, но низкооплачиваемой должности. Но у нее не было иного выхода. Ей, как не члену профсоюза, платили всего сто семьдесят пять долларов в неделю, но этого хватало на жизнь и даже на то, чтобы откладывать понемногу на оплату счетов Дэни. Если принять во внимание, что Дэзи работала по двенадцать часов в сутки, почти ничего не тратя на себя, то ее прежний образ жизни казался ей сказкою. Конечно, без тех тридцати тысяч долларов, что они выручили за яйцо Фаберже из ляпис-лазури, ей никогда не удалось бы справиться с оплатой чеков до тех пор, пока она не нашла новый источник пополнения своего бюджета. Спасибо за то детишкам, позирующим верхом на пони! Храни их господь!

Дэзи хорошо помнила, как все это началось. Джок Мидлтон, игравший когда-то в поло вместе с ее отцом, получил письмо от Анабель, в котором та просила его присмотреть за Дэзи в Нью-Йорке. Джок пригласил ее на уик-энд в свое семейное поместье в Фар-Хиллз, в ту часть Нью-Джерси, что служит землей обетованной для всех помешанных на своем увлечении лошадников. Дэзи прихватила с собой костюм для верховой езды, просто так, на всякий случай, если ее принудят сесть на лошадь, и замечательно пропела субботу, катаясь целый день верхом с ватагой старших внуков Мидлтонов. Вечером того же дня, во время парадного ужина, она была представлена миссис Мидлтон как княжна Дэзи Валенская. В воскресенье Дэзи в качестве ответной признательности за гостеприимство нарисовала карандашный портрет старшего внука Мидлтонов верхом на пони. Она подписала его просто «Дэзи», как привыкла подписывать свои работы.

Несколько недель спустя она получила письмо от миссис Мидлтон, в котором та сообщала, что рисунок Дэзи приводит всех в восторг, и интересовалась, не согласится ли княжна нарисовать также портрет Пенни Дэвис, десятилетней дочери их соседей. Миссис Дэвис готова заплатить пятьсот долларов за рисунок карандашом или шестьсот пятьдесят — за акварель. Миссис Мидлтон очень извинялась за то, что осмеливалась заговорить о деньгах с дочерью князя Стаха Валенского, но миссис Дэвис настаивает на своем. Миссис Мидлтон ужасно смущена, что обращается к Дэзи с подобным предложением, но ее соседка не оставляет ее в покое ни на секунду. Дэзи достаточно просто сказать «нет», и та больше не посмеет ее беспокоить.

Дэзи тотчас же рванулась к телефону, чтобы немедленно согласиться. Она даже была готова предложить написать портрет маслом, но вовремя опомнилась — ведь у нее не было денег на холст и краски.