Андроид Каренина - Лев Толстой
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Она застыла.
— Что значит «застыла»?
— С ней происходит это время от времени. В какое-то мгновение она выходит из этого состояния, и становится совершенно собой, и, кажется, не помнит того, что с ней происходило. Но вдруг это снова начинается: волосы встают дыбом на голове ее, спина выгибается, глаза закатываются в глазницах, и она застывает в странной позе. Доктор говорит, что не знает, что с ней, что он никогда раньше не видел такого.
Вронский помолчал и наконец выдавил из себя то, что было так трудно сказать мужу в лицо.
— Что до меня, то я уже видел такое…
Он не в силах был продолжать — слишком интимны были те обстоятельства, при которых он прежде видел Анну в такой застывшей позе.
— Я весь в вашей власти, но позвольте мне быть тут…
При этих словах в голове Каренина вдруг зашумело и вспыхнуло тысячами огней, словно бы под сводами черепа взорвалась мощная бомба.
ПОЗВОЛЬТЕ МНЕ БЫТЬ ТУТ! ПОЗВОЛЬТЕ МНЕ БЫТЬ
ТУТ! — кричало злое и непредсказуемое Лицо устами Каренина.
Началась борьба, борьба настоящего, чувствующего сердца с ненавистным механическим Лицом, другими словами, битва Каренина с самим собой; сражению этому суждено было развернуться в мозгу Алексея Александровича, складки и извилины стали бранным полем, на котором шли кровавые столкновения за каждую возвышенность; на кон была поставлена душа человека и будущее нации.
ОН ХОЧЕТ ЗАСЛУЖИТЬ ТВОЕ ПРОЩЕНИЕ! ТВОЮ ЛЮБОВЬ!
«Молчать!» — подумал про себя Каренин.
ОН СТОИТ ПЕРЕД ТОБОЙ В СЛЕЗАХ, И ТЫ ПРОСИШЬ МЕНЯ ЗАМОЛЧАТЬ!
«Замолчи!»
НЕТ, НИКОГДА! ТЫ ДОЛЖЕН ЗАСТАВИТЬ ЕГО СТРАДАТЬ — ТЫ ДОЛЖЕН ЗАСТАВИТЬ СТРАДАТЬ ИХ ВСЕХ… ДОЛЖЕН… ДОЛЖЕН… ДОЛЖЕН…
Бой почти уже был проигран, когда Каренин сконцентрировался на Вронском, выдвинул телескопический глаз ему навстречу, намереваясь в одно мгновение поднять его высоко над полом и затем вышибить ему мозги. Но тут из спальни послышался голос Анны, говорившей что-то. Голос ее был веселый, оживленный, с чрезвычайно определенными интонациями. Алексей Александрович вошел в спальню и подошел к кровати.
Она лежала, повернувшись лицом к нему. Щеки рдели румянцем, глаза блестели, маленькие белые руки, высовываясь из манжет кофты, играли, перевивая его, углом одеяла. Казалось, она была не только здорова и свежа, но в наилучшем расположении духа. Она говорила скоро, звучно и с необыкновенно правильными и прочувствованными интонациями.
Вдруг она сжалась, затихла и с испугом, как будто ожидая удара, как будто защищаясь, подняла руки к лицу. Она увидала мужа.
— Алексей, подойди сюда, — заговорила она, — я тороплюсь оттого, что мне некогда, мне осталось жить немного, сейчас начнется жар, и я ничего уж не пойму. Теперь я понимаю, и все понимаю, я все вижу. Не удивляйся на меня. Я все та же… Но во мне есть другая, я ее боюсь — она полюбила того, и я хотела возненавидеть тебя и не могла забыть про ту, которая была прежде. Та не я. Теперь я настоящая, я вся.
И вдруг началось то, о чем предупреждал Вронский. Хрупкое тело Анны сковал невидимый холод, челюсти сомкнулись, а глаза закатились. Ее тело приподнялось над кроватью и дико затряслось. Алексей Александрович в отчаянии наблюдал за происходящим — врача и акушерки не было в комнате. Он был наедине с женой; неожиданно он увидел Андроида Каренину, которая взглянула на него со спокойной прямотой. Она стояла, наполовину скрытая занавеской, и словно бы говорила: «Это скоро кончится».
И действительно, приступ прошел. Через мгновение тело Анны расслабилось, она вновь порозовела и опустилась на покрывало. Она продолжила говорить с полуфразы, казалось, совершенно не помня, что произошло:
— Одно мне нужно: ты прости меня, прости совсем! Я ужасна, но мне няня говорила: святая мученица — как ее звали? — она хуже была. И я поеду в Рим, там пустыня, и тогда я никому не буду мешать, только Сережу возьму и девочку… Нет, ты не можешь простить! Я знаю, этого нельзя простить! Нет, нет, уйди, ты слишком хорош! — Она держала одною горячею рукой его руку, другою отталкивала его.
Лицо по-прежнему молчало; и Алексей Александрович впервые за многие месяцы и даже годы почувствовал, что он хозяин в своей голове. Осознание этого дало ему новое ощущение счастья, какого раньше он никогда не знал. Он стоял на коленах и, положив голову на сгиб ее руки, которая жгла его огнем через кофту, рыдал, как ребенок. Она обняла его плешивеющую голову, подвинулась к нему и с вызывающею гордостью подняла кверху глаза.
Вронский подошел к краю кровати и, увидав ее, опять закрыл лицо руками.
— Открой лицо, смотри на него. Он святой, — сказала она. — Да открой, открой лицо! — сердито заговорила она. — Алексей Александрович, открой ему лицо! Я хочу его видеть.
Алексей Александрович, оставаясь недвижим, сосредоточил все свое внимание на Вронском, и, используя невидимую силу, которая прежде устрашала и подавляла противника, теперь мягко отвел руки Вронского от лица, открыв робкое выражение его. Так же, как и в ночь их первого столкновения в доме Карениных, один человек держал под контролем другого без применения физической силы, но используя силу разума; теперь манипулирование это было ощутимым, но не грубым, словно бы любящий отец водил руками сына.
— Подай ему руку, — потребовала Анна, — прости его.
Алексей Александрович подал Вронскому руку.
— Слава богу, — прошептала Анна, — теперь все готово. Теперь…
Она опять застыла на месте, спина ее выгнулась, тело приподнялось над ложем на несколько сантиметров. Некоторое время Каренин и Вронский молча стояли у кровати больной, сложив руки, словно молельщики. В конце концов Андроид Каренина, покинула свое место у окна и, сияя нежным лавандовым цветом, подошла к кровати и осторожно положила ладонь на лоб хозяйки. Анна оправилась от припадка и тут же погрузилась в глубокий сон.
* * *На третий день были те же необъяснимые припадки, и доктор даже при помощи прототипа II/Прогнозиса/5, который был взят Карениным из Департамента здравоохранения, не мог определить, в чем их причина.
В этот день Алексей Александрович вышел в кабинет, где сидел Вронский, и, заперев дверь, сел против него.
— Алексей Александрович, — сказал Вронский, чувствуя, что приближается объяснение, — я не могу говорить, не могу понимать. Пощадите меня! Как вам ни тяжело, поверьте, что мне еще ужаснее.
Он хотел встать. Но Алексей Александрович взял его руку и сказал:
— Я прошу вас выслушать меня, это необходимо. Я должен вам объяснить свои чувства, те, которые руководили мной и будут руководить, чтобы вы не заблуждались относительно меня. Вы знаете, что я решился на развод и даже начал это дело. Не скрою от вас, что, начиная дело, я был в нерешительности, я мучился; признаюсь вам, что желание мстить вам и ей преследовало меня.
Скажу больше: определенная часть меня хотела… больше, чем развода. Она желала отмщения. Чтобы вы узнали, что такое боль; когда пропоров вашу кожу, я вонзился бы в нутро, сжимая потроха до тех пор, пока из ушей не хлынула бы кровь, а легкие, словно два мешка с грязью, лопнули бы от натуги.
Вронский содрогнулся.
— Когда я получил сообщение, я поехал сюда с теми же чувствами, скажу больше: я желал ее смерти. Но… — Он помолчал в раздумье, открыть ли, или не открыть ему свое чувство. — …но я увидел ее и простил. И счастье прощения открыло мне мою обязанность. Я простил совершенно. Я хочу подставить другую щеку, я хочу отдать рубаху, когда у меня берут кафтан, и молю Бога только о том, чтоб он не отнял у меня счастье прощения! — Слезы наполнили его человеческий глаз, и светлый, спокойный взгляд его поразил Вронского. — Вот мое положение. Вы можете затоптать меня в грязь, сделать посмешищем света, я не покину ее и никогда слова упрека не скажу вам, — продолжал он. — Моя обязанность ясно начертана для меня: я должен быть с ней и буду. Если она пожелает вас видеть, я дам вам знать, но теперь, я полагаю, вам лучше удалиться.
Он встал, и рыданья прервали его речь. Вронский тоже поднялся и в нагнутом, невыпрямленном состоянии исподлобья глядел на него. Он не понимал чувства Алексея Александровича. Но он чувствовал, что это было что-то высшее и даже недоступное ему в его мировоззрении.
Лицо затаилось, но не смирилось. Оно схоронилось в самом дальнем уголке подсознания и выжидало, просчитывая возможности.
Глава 10
Вернувшись домой после трех бессонных ночей, Вронский, не раздеваясь, лег ничком на диван, сложив руки и поместив на них голову. Голова его была тяжела.
«Заснуть! Забыть!» — сказал он себе, со спокойною уверенностью здорового человека в том, что если он устал и хочет спать, то сейчас же и заснет. И действительно, в то же мгновение в голове стало путаться, и он стал проваливаться в пропасть забвения. Волны моря бессознательной жизни стали уже сходиться над его головой, как вдруг, — точно сильнейший заряд электричества достиг его, — он вздрогнул так, что всем телом подпрыгнул на пружинах дивана и, упершись руками, с испугом вскочил на колени. Глаза его были широко открыты, как будто он никогда не спал. Тяжесть головы и вялость членов, которые он испытывал за минуту, вдруг исчезли.
