Джек Лондон. Собрание сочинений в 14 томах. Том 2 - Джек Лондон

Корлиссом овладело внезапное отвращение.

— Замолчите! — приказал он.

Дева подняла голову, растрепанные волосы делали ее похожей на фурию.

— Кто она? — язвительно спросила она.— Ваша возлюбленная?

Корлисс повернулся к ней с бледным от ярости лицом, его голос дрожал от гнева.

Дева вся съежилась и инстинктивно защитила лицо руками.

— Не бейте меня, сэр!—захныкала она.— Не бейте меня!

Корлисс испугался своего порыва и постарался овладеть собой.

— Теперь,— спокойно сказал он,— одевайтесь и уходите. Все. Проваливайте!

— Это недостойно мужчины,— проворчала Дева, видя, что ей не угрожают побои.

Но Корлисс сам проводил ее до двери, оставив сказанное без внимания.

— Выгнать дам! — фыркнула она, споткнувшись о порог.

— Прошу прощения,— бормотал Джек Корнелл успокаивающе,— прошу прощения.

— Спокойной ночи. Мне очень жаль,— сказал Корлисс, обращаясь к выходящей Бланш с извиняющейся улыбкой.

— Вы франтик! Вот что вы такое! Проклятый франтик! — кинула ему Дева, закрывая дверь.

Корлисс тупо посмотрел на Дэла Бишопа, затем увидел беспорядок на столе и, подойдя к своей койке, бросился на нее. Бишоп оперся локтями о стол и стал возиться со своей шипящей трубкой. Лампа начала дымить, замигала и потухла. Но Бишоп не сходил с места, все снова набивая свою трубку и бесконечно чиркая спичками.

— Дэл! Вы не спите? — окликнул его наконец Корлисс.

Дэл что-то проворчал.

— Я поступил по-хамски, выгнав их в метель. Мне стыдно самого себя.

— Понятно,— ответил Дэл.

Последовало продолжительное молчание. Дэл выбил пепел из трубки и встал.

— Спите? — спросил он.

Не получив ответа, Дэл тихо подошел к койке и накрыл инженера одеялом.

ГЛАВА XXI

— Да что все это значит? — Корлисс лениво потянулся и положил ноги на стол. Он не проявлял особого интереса к тому серьезному разговору, который затеял полковник Трезвей.

— То-то и оно! Старый и вечно новый вопрос, который человек задает миру.

Полковник уткнулся носом в свою записную книжку.

— Вот,— сказал он, протягивая грязный листок бумаги.— Я списал это много лет тому назад. Послушайте. «Что за чудовищное создание человек; это нездоровый комок склеенных частиц пыли. Он либо переставляет ноги, либо лежит в бесчувственном сне. Он убивает, питается, растет, создает себе подобных, покрытый волосами, как травой, с блестящими глазами. Он может испугать ребенка. Бедняга, его ждет недолгий век, и на каждом шагу его подстерегают невзгоды. Он полон непомерных и противоречивых желаний. Окруженный дикарями, от которых он происходит, он безжалостно осужден нападать на себе подобных. Вечный ребенок, зачастую поразительно храбрый, зачастую трогательно добрый, он спокойно сидит, разглагольствуя о добре и зле и о свойствах божества, и вдруг вскакивает на ноги, чтобы сражаться из-за выеденного яйца или умереть за идею!»

— И к чему все приведет?..— с жаром спросил Трезвей, отбрасывая листок.— Этот нездоровый комок склеенных частиц?

Корлисс зевнул в ответ. Он весь день был в пути, и ему хотелось спать.

— Вот, например, я, полковник Трезвей. Мне немало лет, но я довольно хорошо сохранился, занимаю приличное положение в обществе, у меня кое-что лежит в банке, и мне незачем больше утруждать себя. А между тем я в течение всей своей жизни и даже сейчас напряженно работаю с рвением, достойным человека вдвое моложе меня. Ради чего? Я могу съесть, выкурить и проспать только свою долю, а этот клочок земли, который люди называют Аляской,— самое худшее место в мире в смысле пищи, табака и одеял.

— Но эта напряженная жизнь поддерживает вас,— возразил Корлисс.

— Философия Фроны,— насмешливо сказал полковник.

— И ваша и моя...

— И нездорового комка склеенных частиц пыли.

— Оживленного страстями, с которыми вы не считаетесь,— чувством долга, расы, верой.

— А вознаграждение? — спросил Трезвей.

— Каждый ваш вздох! Майская муха живет всего один час.

— Не понимаю.

— «Кровь и пот! Кровь и пот!». Вы крикнули это после суматохи и потасовки в баре, и вы могли бы расписаться под этими словами.

— Философия Фроны.

— И ваша и моя...

Полковник пожал плечами, но, помолчав, признался:

— Видите ли, мне никак не удается стать пессимистом, сколько бы я ни старался. Мы все получаем награду, и я больше многих других. Ради чего?—спросил я себя и получил следующий ответ: поскольку конечный итог не в сфере наших достижений, займемся ближайшим. Побольше компенсации, здесь и сию же минуту.

— Чистейший гедонизм!

— Вполне разумная точка зрения. Я сейчас же примусь за ее осуществление, Я могу купить продовольствие и одеяла для двадцати человек, но в состоянии есть и спать только за себя. Следовательно, отчего бы мне не заботиться о двоих?

Корлисс спустил ноги и уселся на койке.

— Иными словами?

— Я женюсь и шокирую общество. Око ведь любит, чтобы его шокировали. Это одна из форм вознаграждения за то, что я нездоровый комок склеенных частиц.

— Я могу представить себе только одну женщину... — неуверенно сказал Корлисс, протягивая руку.

Полковник медленно пожал ее.

— Это она.

Корлисс выпустил его руку, и лицо его отразило тревогу.

— Но Сент-Винсент?

— Пусть это заботит вас, а не меня.

— Значит, Люсиль?..

— Ну, разумеется! Она чуть уподобилась Дон-Кихоту и провела свою роль блестяще.

— Я... я не понимаю.— Корлисс растерянно потер себе лоб.

Трезвей посмотрел на него с улыбкой превосходства.

— И понимать нечего. Весь вопрос в том, будете ли вы моим шафером?

— Конечно. Но долго же вы крутились вокруг да около! Это не в вашем духе.

— С ней я действовал иначе,— заявил полковник, гордо покручивая ус.

Начальник Северо-западной горной полиции может в экстренных случаях совершать брачный обряд, так же как и творить суд. Поэтому капитан Александер удостоился визита полковника Трезвея, а после его ухода отчеркнул в своей записной книжке завтрашний день. Затем жених пошел к Фроне. Люсиль не просила его об этом, поспешил он объяснить, но у нее нет других знакомых женщин, а главное, он (полковник) знает, кого бы Люсиль хотела пригласить, если бы посмела. Поэтому он берет это на свою ответственность. И он знает, что такой сюрприз доставит ей большую радость.

Внезапность этого приглашения смутила Фрону. Только третьего дня Люсиль обратилась к ней с просьбой по поводу Сент-Винсента, а теперь... При чем же тут полковник Трезвей? Здесь и раньше была какая-то фальшь, но теперь это чувствовалось вдвойне. Возможно ли, что Люсиль притворялась? Эта мысль промелькнула у нее в то время, как полковник тревожно следил за ее лицом. Она знала, что должна немедленно дать ответ, но ее отвлекало невольное восхищение его смелостью. Она волей-неволей послушалась голоса сердца и согласилась.

И все же чувствовалась какая-то натянутость, когда они на следующий день сошлись вчетвером в кабинете капитана Александера. Здесь было холодно и неприветливо. Люсиль едва удерживалась от слез и выказывала волнение, несвойственное ей, а Фрона, несмотря на все старания пробудить в себе прежнюю симпатию к Люсиль, не могла победить холодность, которая незаметно возникла между ними. Это, в свою очередь, повлияло на Вэнса. В его манерах появилась отчужденность, отдалявшая его даже от полковника.

Полковник Трезвей словно скинул двадцать лет со своих прямых плеч, и то несоответствие возрастов, которое видела Фрона в этом браке, сглаживалось, когда она смотрела на него. «Он хорошо прожил свою жизнь»,— подумала она и, следуя какому-то таинственному инстинкту, почти с тревогой перевела взгляд на Корлисса. Но, хотя полковник помолодел на двадцать лет, Вэнс ничуть не отставал от него. После их последней встречи он принес в жертву морозу свои каштановые усы, и его чистое лицо, дышавшее здоровьем и энергией, казалось совсем мальчишеским; обнажившаяся верхняя губа говорила об упорстве и решительности. Кроме того, черты его лица свидетельствовали о духовном росте, и во взгляде его, выражавшем прежде мягкую настойчивость, теперь чувствовалась твердость с примесью резкости или суровости, которые развивает в человеке борьба с трудностями и привычка к быстрым решениям. Все это как бы наложило на него печать энергии, присущую всем людям дела, независимо от того, погонщики ли они собак, мореплаватели или вершители судеб государства.

По окончании несложного обряда Фрона поцеловала Люсиль. Но Люсиль почувствовала, что в этом поцелуе чего-то не хватает, и глаза ее наполнились слезами. Трезвей, с самого начала уловивший эту отчужденность, улучил минуту, чтобы переговорить с Фроной, пока капитан Александер и Корлисс любезничали с миссис Трезвей.