Пулеметчик (СИ) - "Д. Н. Замполит"

— Надо, товарищи, какой-нибудь караул на входе организовать и проверять приходящих, а то черт знает что такое, мы восстание готовим, а тут кто ни попадя шляется! — он откинул прядь волос с высокого лба и Митяй успел заметить, что на мизинце не хватает одной фаланги.

— И срочно печатать прокламации о переводе всеобщей забастовки в вооруженное восстание, печатать везде, где только можно и распространять как можно шире.

— Вы бы лучше штаб перенесли, — подошел от окна бородатый, — тут же от Покровских казарм пять минут бегом! На Пресню, что ли, под защиту дружин.

— Сами разберемся, — неприязненно зыркнул сероглазый, но снизошел до объяснений. — Тут связь лучше.

— Ага, через полчаса обо всем будет известно в градоначальстве. Не удивлюсь, если уже сегодня Дубасов объявит город на положении чрезвычайной охраны.

До Сокольников Митька добрался уже в сумерках и, разумеется, получил втык и требование рассказать, где был и что видел.

— Да сколько там в казарме войск! — выпалил Митяй, когда Михаил Дмитриевич слово в слово повторил бородатого.

— Кстати, сколько? Вот вы, товарищ инсургент, знаете, каковы силы противника?

— Два полка, Екатеринославский и Самогитский! — бодро отрапортовал Митька, сам узнавший об этом только сегодня.

— А численность? То-то. И не два, а полтора — часть Екатеринославского в Кремле квартирует. И на Пресне точно было бы безопаснее, и дружины, и фабрики дядьев и дедушек.

— Каких еще дедушек?

— Этот твой, без мизинца который — Тимофей Алехин, племянник Прохорова, владельца Трехгорной мануфактуры, эсеровский боевик. Да-да, а ты как думал, оружие у рабочих дружин из воздуха взялось? Вот смотри, — продолжил Михал Дмитрич, — есть стачечный штаб, Московский Совет рабочих уполномоченных, бастуют уже свыше трехсот тысяч человек. Но в бой Совет не рвется, а московским промышленникам надо вывернуть так, чтобы питерским конкурентам показать, что с Москвой необходимо считаться. Значит, что? Значит, непременно нужно восстание, а для него — свой собственный штаб, с баррикадами и прокламациями. А что при этом пропасть народа побьют, неважно, речь-то о деньгах, а не о людях.

Целый день Митяй разрывался между умом и сердцем — головой он понимал, что Михал Дмитрич прав, что всеобщей забастовкой можно добиться многого, но всем своим существом рвался туда, на Чистые пруды. Назавтра из города пришел Терентий и рассказал, что кроме дневных шествий с красными флагами, ночью были сделаны налеты на оружейные магазины, из которых вынесли все огнестрельное. Не везде прошло удачно — два магазина сгорело, один отстояли владельцы и полиция, но теперь у революционеров появились не только ружья и револьверы, но и “охотничьи” карабины под армейский патрон, правда, не мосинки, а манлихеры и маузеры, поскольку продажа русских винтовок и огнеприпасов к ним была под запретом.

На третий день забежал Петька с новостями, что в городе введено чрезвычайное положение, на завтра назначено главное заседание штаба и зовут всех сочувствующих. И наутро Митька, как только стало возможно, рванул к Фидлеру.

В училище мало что изменилось, разве что на входе появился караул — гимназисты с ружьями, изо всех сил державшие себя решительно и серьезно, особенно перед девицами. И несколько десятков эсеровских боевиков и дружинников с фабрик, кое у кого за поясом в открытую торчали револьверы.

Встретивший его Петька взволнованно сообщил, что ночью в городе полицией схвачены члены штаба Марат, Леший и Лидин. В воздухе носились слова “товарищи”, “восстание”, “долг революционера”, все были воодушевлены, а уж когда из двери с листочком “Штаб” вышел Алехин и прокричал, что в ответ на аресты принято решение о начале восстания, началось что-то невообразимое.

Но Митя вдруг вспомнил читанные книжки о революциях 1848 года и о Парижской коммуне и с удивлением понял, что здесь творится такое же брожение и неразбериха — очень много высоких слов, решительности и маловато организации, никто даже не позаботился свести собравшихся в отряды или выставить наблюдение, что вышло боком уже через полчаса.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Солдаты! Солдаты! — раздалось снизу и все, кто мог, кинулись к окнам, выходящим на Лобковский и Мыльников переулки. На брусчатке, в некотором отдалении, строились поперек улиц две или три роты, за их спинами маячили городовые и двигались запряжки с пушками.

— Все, как по писаному, — пробормотал Митяй.

— Что? — обернулся к нему от окна Петька.

— Самогитский полк, из Покровских казарм. Никто ведь не позаботился выставить дозорных.

Вокруг встревоженно гудела передовая молодежь, сжимая теплые наганы, кто-то в сердцах бросил, что несмотря на третьегоднишные призывы, агитировать солдат никто так и не собрался.

Тем временем к подъезду подошли офицер и полицейский чиновник под белым флагом и потребовали сдать оружие и разойтись. Метрах в двухстах переулки перегородили солдаты, у них за спинами артиллеристы разворачивали по два орудия.

Минут пять члены штаба во главе с Алехиным препирались с парламентерами, потом потребовали время для совещания. Офицер, в ожидании ответа, курил и перебрасывался шуточками с курсистками, коих немало выглядывало в окна.

Через полчаса решительный и бледный Алехин объявил ответ — будем бороться до последней капли крови! Офицер бросил недокуренную папироску и совсем было повернулся, чтобы уйти, но тут внезапно хлопнул выстрел. Кто и в кого стрелял, Митяй так и не понял, но переговорщики бегом кинулись в сторону, солдаты укрылись в подъездах и подворотнях, выставив наружу щетину штыков и освободив улицу для артиллерии.

Жерла пушек смотрели прямо в душу Мите и он замер, глядя как офицер у трехдюймовок что-то прокричал, поднял вверх руку и резко опустил ее.

Пушки плюнули огнем, на четвертом этаже грохнуло, зазвенели стекла и посыпалась штукатурка. Сверху начали кидать бомбы, хотя добросить до солдат не было никакой возможности, а Митяй, как зачарованный смотрел, как сноровисто расчеты перезаряжают пушки, как офицер снова что-то кричит, поднимает руку…

Петька выдернул его от окна и потащил вглубь здания.

— Бежим, я знаю проходные дворы, против пушек не выдюжим…

Митяй хотел было воспротивиться, но тут артиллерия грохнула еще раз, сверху заголосили “Убили! Убили!” и стало совсем ясно, что все плохо.

Петька провел его вниз, в полуподвал, в какую-то дворницкую, через низкое окошко они вылезли во внутренний двор и рванули на бульвар, в Харитоньевский, в Козловский и дальше, переулками на Каланчевку…

***

В городе начали строить баррикады, прекратили работу фабрики, закрылись магазины и учреждения, встали трамваи, поезда и даже извозчиков на улицах почти не осталось. Не издавались и газеты, за исключением “Известий Московского Совета рабочих уполномоченных” и “Правды”,

Оставалось только радоваться, что я хожу пешком, и что закупленное на японские деньги оружие до России не добралось. Причин тому было много — часть мы успели перехватить и заныкать до лучших времен, что-то захватили полиция, таможня и Корпус пограничной стражи, большая партия просто утонула вместе с пароходом, благодаря хреновой организации “совместного предприятия” из дашнаков, эсеров и анархистов.

В Сокольниках было тихо, на соседних участках тоже, многие в этой обстановке предпочли вообще уехать из города — кто в поместья, кто в Крым, кто вообще за границу, кому что средства позволяли. Да и вообще, кому придет в голову строить баррикады на парковых просеках? Все домашние были на месте, даже Митяй, изо всех сил делавший вид, что его вчера не было в училище Фидлера, где произошел разгром штаба и арест нескольких десятков участников.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

За мной зашел посыльный и мы двинулись в Марьину Рощу, где собирался узкий круг — Красин, Савинков, Медведник, Шешминцев…

— Совет уполномоченных вполне контролирует обстановку на большинстве фабрик, за исключением Прохоровской мануфактуры, Гюбнера и еще нескольких. Руководит Советом товарищ Иннокентий, очень хороший организатор, — начал рассказывать обстановку Красин.