Автобиография - Агата Кристи

Один или два раза то, чем я постоянно восхищалась в этом семействе, — их непоколебимая уверенность, что спешить некуда, все и так устроится, — вызвало во мне протест. Как особе романтической, мне бы гораздо больше понравилось, если бы Реджи заявил, что он совершенно не в состоянии ждать два года и хочет жениться немедленно. К сожалению, на это можно было надеяться в последнюю очередь — Реджи был самым неэгоистичным мужчиной на свете, он нисколько не заботился о себе.

Думаю, мама была очень рада.

— Он всегда нравился мне, — сказала она. — Может быть, он даже самый симпатичный из всех, кого я знала. Ты будешь счастлива с ним. Он такой добрый и милый, он никогда не причинит тебе боли и хлопот. Вы не будете слишком богаты, это верно, но раз у него есть звание майора, вам хватит денег. Ты ведь не из тех, кто не может жить без денег, балов и всей этой веселой жизни. Да, я просто уверена, что это будет счастливый брак. — Потом, после небольшой паузы, она добавила:

— Мне только жаль, что он не сказал тебе о своих намерениях раньше, чтобы вы могли сразу пожениться.

Она думала так же, как я. Десять дней спустя Реджи вернулся в свой полк, а я осталась ждать его.

Разрешите мне теперь добавить нечто вроде постскриптума к моим любовным приключениям.

Я описала на этих страницах моих поклонников, но довольно-таки нечестно не поведала ничего о собственных сердечных увлечениях. Сначала предметом моей любви стал высокий юный солдат, с которым я встретилась в Йоркшире. Стоило бы ему предложить мне стать его женой, как я согласилась бы, не дав ему закончить фразу! Очень мудро с его стороны было не сделать этого. Всего лишь младший офицер, без гроша в кармане, отправлявшийся вместе со своим полком в Индию. Думаю, и он был немного влюблен в меня — его выдавал бараний взгляд. Приходилось довольствоваться хоть этим. Он уехал в Индию, и я страдала по нему месяцев шесть.

Потом, примерно год спустя, я снова влюбилась. Вместе с друзьями мы поставили в Торки музыкальную комедию по «Синей Бороде», текст которой сочинили сами, придав ему злободневный характер. Я играла Сестру Анну, а объектом моих воздыханий стал не кто иной, как будущий вице-маршал военно-воздушных сил. Тогда он был молод, только еще начинал карьеру. У меня была отвратительная привычка напевать модную тогда песенку о медвежонке:

Тедди, медвежонок мой,Приди ко мне скорей,Расстаться не могу с тобой,Прижму к себе сильней.

В свое оправдание могу сказать только одно — тогда все девушки были такими и имели успех.

Позднее знакомство можно было возобновить — и не раз. Он был кузеном моих друзей. Но мне всегда удавалось избегать этих встреч. У меня все же есть какое-никакое самолюбие.

Я надеялась, что останусь в его памяти прелестной девушкой, которую он увидел во время пикника при лунном свете в Энсти-Ков, накануне своего отъезда. Мы сидели на скале, смотрели на море, ничего не говорили и только держались за руки.

После этого он прислал мне маленькую золотую брошку в виде медвежонка.

Я прилагала все старания к тому, чтобы запечатлеться в его памяти такой, какой была тогда, и не шокировать его видом дамы весом в восемьдесят два килограмма, про которую можно было только сказать: ах, какое у нее приятное лицо.

— Эмиас постоянно спрашивает о вас, — передавали мне друзья. — Ему бы так хотелось снова встретиться с вами.

Встретиться с моими зрелыми шестьюдесятью годами? Речи быть не может! Предпочитаю, чтобы остался хоть кто-нибудь, питающий иллюзии на мой счет.

Глава седьмая

У счастливых людей нет истории — так, кажется, говорят? Ну что ж, значит, я была счастлива тогда. Все шло как обычно: я встречалась с друзьями, время от времени ездила погостить к ним на несколько дней. Меня беспокоило только одно: у мамы стремительно ухудшалось зрение. Она уже едва могла читать и не переносила яркого света. Очки не помогали. Бабушка в Илинге тоже почти ослепла. С возрастом, как это часто бывает, в ней проснулась и все усиливалась подозрительность по отношению чуть ли не ко всем окружающим. Она подозревала слуг, водопроводчиков, настройщиков и так далее. Не могу забыть, как Бабушка, перегнувшись через обеденный стол, свистящим шепотом обращалась ко мне или сестре:

— Т-с-с! Только тихо! Где твоя сумка?

— У меня в комнате, Бабушка.

— Ты оставила ее?! Этого ни в коем случае нельзя делать! Я слышу, что горничная ходит там наверху, как раз сейчас.

— Да, конечно, ну и что здесь такого?

— Никогда нельзя знать, дорогая, никогда.

Тогда же мама моей мамы, Бабушка Б. упала в омнибусе. Она привыкла ездить на империале, а ей, пожалуй что, было тогда все восемьдесят. Омнибус резко дернулся, когда она спускалась, и Бабушка Б. упала; она сломала ребро и руку. Бабушка так этого не оставила — в ярости она предъявила компании иск и получила солидную компенсацию. Доктор строжайше запретил ей впредь ездить на империале. Само собой разумеется, что Бабушка Б. не изменила себе и не подчинилась. Бабушка Б. до конца своих дней не сдавала позиций. Примерно в то же время она перенесла операцию по поводу рака матки. Операция прошла успешно, без всяких осложнений. Но Бабушка Б. была оскорблена в своих лучших чувствах. Она надеялась, что удаление этой «опухоли» или чего-то там еще, гнездившегося у нее внутри, приведет к значительной потере веса и вернет ей стройность и изящество. К тому времени она достигла грандиозных размеров и превзошла в полноте даже Тетушку-Бабушку. К ней можно было без всяких колебаний отнести знаменитую шутку по поводу толстых женщин:

— Мадам, — обращается к толстухе водитель омнибуса, в дверях которого она застряла, — будьте так любезны, повернитесь боком!

И слышит в ответ:

— Но, молодой человек, у меня нет бока!

Хотя сестры, ухаживавшие за ней в послеоперационный период, строжайше запретили ей вставать с постели, она, стоило им только, уложив ее спать, покинуть палату, немедленно слезала с кровати и на цыпочках подбиралась к зеркалу. Какое разочарование: она едва ли не стала еще толще!

— Никогда не забуду этого разочарования, Клара, — делилась она с мамой. — Никогда. Я так надеялась! Только эта надежда помогла мне перенести весь этот наркоз и прочее. И что ж, посмотри на меня: все на месте.

Примерно тогда у нас с Мэдж состоялась дискуссия, которой суждено было в дальнейшем принести плоды. Мы прочитали какой-то детективный роман; думаю, — я говорю «думаю», потому что мои воспоминания не слишком точны, — речь шла о «Тайне желтой комнаты», только что вышедшей книге, принадлежащей перу нового автора Гастона Леру, где в качестве детектива выступал симпатичный молодой репортер по имени Рулетбилл. Нам с Мэдж нравились тщательно запрятанная тайна, богатая фантазия, великолепная композиция; иные называли прием, примененный автором, «нечестным», но если и так, то не совсем: с помощью искусно введенного в текст намека, «ключика», можно было разгадать тайну.

Мы с сестрой бесконечно обсуждали книгу, обменивались точками зрения и сошлись на том, что «Тайна желтой комнаты» — лучший из последних романов. Нас можно было считать настоящими знатоками детективов: еще девочкой я слышала от Мэдж рассказы о Шерлоке Холмсе и с замиранием сердца перечитывала их. Существовал еще Арсен Люпен, но я никогда не считала его приключения настоящими полицейскими романами, хотя и читала их с большим удовольствием. Мы были в восторге от Пола Бека, «Хроники Марка Хьюитта», а теперь появилась и «Тайна желтой комнаты». Увлеченная всеми этими книгами, я сказала, что сама хотела бы попытаться написать детективный роман.

— Не думаю, что у тебя получится, — сказала Мэдж. — Это слишком трудно. Я уже думала об этом.

— А мне бы все-таки хотелось попробовать.

— Держу пари, что ты не сможешь, — сказала Мэдж.

На этом мы и остановились. Мы не заключили настоящего пари, но слова были произнесены. С этого момента я воспламенилась решимостью написать детективный роман. Дальше этого дело не пошло. Я не начала ни писать, ни обдумывать мой будущий роман, но семя было брошено. В тайниках подсознания, где книги, которые я собираюсь написать, поселяются задолго до того, как зерно прорастает, прочно укоренилась идея: в один прекрасный день я напишу детективный роман.

Глава восьмая

Мы с Реджи регулярно переписывались. Я сообщала ему местные новости и отчаянно старалась писать как можно интереснее — письма никогда не были моим коньком. Примером мастерства в эпистолярном жанре, конечно же, были письма Мэдж — образцы этого искусства. Она могла сочинить великолепную историю на ровном месте. Всегда ей завидовала.

Письма моего дорогого Реджи ничуть не отличались от его манеры разговаривать, приятной и ободряющей. Он постоянно настаивал на том, чтобы я побольше развлекалась.

«Умоляю вас, Агата, не сидите дома, предаваясь черной меланхолии. Не думайте, что мне этого хочется, совсем нет; вы должны выходить, видеть людей. Ездить на танцы, приемы, балы. Я хочу, чтобы вы использовали все шансы, которые пошлет вам судьба, прежде чем мы поженимся».