Умное Небо - Александр Мень

Сердечно Ваш пр. С. Б.

Не забудьте нашего симферопольского храма, где мы молились с Вашей мамой.

======================================

9/22 VII 1929

Дорогой мой друг и дочь!

Спасибо тебе за письмо. Оно состоит, с одной стороны, из кратких замет о вдохновениях и планах, которые меня радуют, как новые почки, набухающие на дереве твоего творчества и общего чувства жизни (зеленая природа), с другой стороны, из суровой и скорбной исповеди об едином на потребу и хладности сердца. Спасибо тебе и за это, потому что это нужно и важно для тебя самой, но и для меня это всегда нужно и полезно, хотя мне бывает и трудно отвечать тебе на это. Я не знаю, могу ли я ответить на твой прямой, немножко религиозно наглый и вместе жуткий, как в упор поставленный вопрос: знаю ли я сам путь ко Христу, и, если да, научи меня (подобно спрашивала меня Евгения: имею ли я мир, а потом поспешила заверить, что не имею. Только она была права и неправа). Если Господь на Страшном Суде Своем меня так спросит, то я буду трепетно-безответен, хотя уста будут шептать: верую, Господи, помоги моему неверию; люблю, помоги моей жесткости и т.д. С одной стороны, здесь требуется дерзновение, но и ответственность: да, знаю, — иначе какой же я христианин. А вместе с тем, это да в окончательном ответе было бы таким тупым самопревозношением, что значило бы в сущности нет. И «научить» можно только заражая, а я уже писал тебе, что, значит, я не могу заразить тебя, такого близкого мне человека, но можно вместе искать этот пути, путь к пути, а это можно. Мое положение имеет ту особенность, что я служу, совершаю литургию, и здесь Господь столь дивно дает Себя знать, что нужна особая бесчувственность, чтобы Его не видеть и не ощущать. Гораздо труднее, хотя гораздо вернее, потому что более лично , в личной молитве. И для меня молитва есть труд, труднейший труд, усилие, причем различаются резко два образа этого труда: бесплодный, чтобы отбыть, — это когда вследствие торопливости, многозаботливости и, конечно, распущенности молитва отбывается так, как будто и не помолился. Это то, что ты описываешь, конечно, клевеща на себя, что это случай господствующий, Но в других условиях, когда нет помехи, труд начинается трудом (увы, почти всегда так, самодвижной молитвы у меня вообще нет, в особенности в начале), но уже в середине является молитва, тягость сменяется теплотою, и к «четке» она становится даже больше, разогревается. Замечал я также, что для меня, как не-делателя Иисусовой молитвы, простая Иисусова молитва труднее, чем, например, с моими прибавками (если их прочувствуешь, пропустишь сквозь призму сознания), поэтому я их и рекомендую. Или Иисусову молитву, кроме чистой, делаю о близких, затем сменяю молитвой Божией Матери, — ангелу хранителю (это как-то теперь светлее всего: «и полюбила я молиться ангелу хранителю»). Затем очень важна своя молитва, хотя бы о близких, но чтобы было, что помолился. В твоем описании прожитого года, когда ты всегда мчалась и изнемогала от работ (нас всех общий грех), ты, очевидно, утеряла возможность находить молитву, течение молитвы и употребляешь об этом гадкие, панические слова (горькое лекарство, неприятное удовольствие и пр.), это и для этой покаянной цели нехорошо, потому что диаволично. Но само по себе, что молитву приходится преодолевать трудом, усилием в начале, в этом нет ведь ничего особенного, так об этом ведь все книжки пишут. Но известных вещей, как операция над четкой, можно не позволять себе волей, которая разболтана (я думаю, что виноват и я тем, что иногда заходил к тебе прежде в час молитвы и тем разбивал настроение навсегда). Толцыте, и отверзется вам. Спасибо тебе, дорогой друг, за важность и серьезность этих вопросов, которые сверлят совесть о самом важном, и да поможет тебе Господь в твоем нынешнем уединении снова обрести молитву, а меня прости за мою безответность. «Ярое Око» подробно рассматривал в книге Жидкова.

======================================

11/24 VIII 1929 суббота вечер

Дорогая Юля!

С праздником наступающим. Эти дни от тебя писем не было. Прилагаю заграничную марку для письма <...> Там я пробуду до пятницы, и будет очень приятно иметь весть из <...>

Были мысли об иконах, догматические. Икону нельзя понять вне Софиологии, поэтому ее не поняли до конца и защитники, и догмат остается незавершенным. Не то говорят о портретах Христа, которые же невозможны, не то о схемах, и сами не понимают, почему и как возможна икона, а главное, путают икону и религиозную картину. Если Бог даст жизни и сил, одна из задач моего богословствования — разъяснить смысл иконопочитания, — он софиологический. «Образ» только потому возможен, прежде всего, что человеческий образ есть и Образ Божий, Первообраз, ибо человек и сотворен по Образу и подобию. Поэтому и Христос воплотился, воспринял человечество не как чуждую для Себя и низшую одежду, но как Свое собственное лицо, только абсолютное, ибо не тварное. В Его лике единство вечного и тварного человечества, софийность,

Обыкновенно говорят, что изобразимо, потому что воплотился, а надо наоборот: воплотился, потому что изобразим — единый Образ. Но до воплощения этот Образ был «невидим», ибо принадлежал божественной области Софии нетварной, и затем, воплотившись, стал явен в Софии Тварной, т.е. вочеловечившись; это не значит, что стал человеком, им не бывши, но показал истинного человека в человеке неистинном, тварно-греховном. И сила иконы не только Богочеловек, но и человекобог, здесь античное человекобожие (статуи) прямо встречается с христианством (иконой). Но это относится к «образу», т.е. естеству, а есть еще ипостась, которая «невидима» и неизобразима, но она вселяется, вернее, соединяется чрез освящение (которое совсем не введено в догматическое определение) и тем устанавливается различие между бездушным портретом и одушевленной иконой (последнее говорить боялись, потому что думали, что так получится идолопоклонство) А кроме того, с тобой и на тебе я с радостью постигаю, что изображение, софийную телесность Богочеловека как человека передают не только формы и черты, но и краски, свет и цвет. Символика красок не только символично-орнаментальна, но реальна. Краски суть свойства Христова человечества, софийны, и они не подбираются по красивости, но зрятся. Краски суть софиесловие, следовательно, богословие, суть идеи, жизнь откровения. Это я отвлеченно понимаю, но этому ты меня научаешь. Ты — богослов настоящий, софийный, — и я о тебе радуюсь, мой друг и товарищ. Господь тебя да сохранит и благословит! Вероятно, больше писем не будет, — может быть, из Швейцарии.

======================================

4 (27) июня 1930 г. воскресенье

Дорогая Юля!

Посылаю тебе эти мысли, конечно, неразвитые, но выношенные и существенные — мы их будем обсуждать. Еще к этому надо добавить об умном делании, о молитве Иисусовой. Насколько оно связано с нигилистическим аскетизмом, оно отпадает само собой, потому что теперь для нас могло бы оказаться духовным сластолюбием и эгоизмом. О достижениях этой молитвы, в частности о сведении ума в сердце и самодвижной молитве не могу судить за отсутствием опыта, и это отсутствие для меня, конечно, не только компрометирующе греховно, но и обессиливает. Однако не уверен, нужно ли за этим гнаться, потому что все-таки и это есть лишь частный случай, а не единый универсальный путь, и затем не знаешь, сколько здесь духовного, а сколько оккультного. Я только что прочитал «Рассказы странника» и нахожусь под их впечатлением, все обдумываю их. Но молитва Иисусова с ее краткостью и простотой и с обращенностью к Имени Иисусову — это могу свидетельствовать даже по крохам своего опыта — она разогревает душу, и она как-то естественна (так что — сказать ли? — пред Св. Дарами иногда, наряду с личными молитвами — и ею молишься, а также и перед причащением и после причащения). Этот пробел в моем опыте так обесценивает мою «аскетику», что я сам чувствую себя не свое на себя берущим. Но хотелось наметить грани (или главы) христианской жизни не по типу обычной (Феофановской) аскетики, хотя она и верна как стадия развития, первые шаги и пути, а также для монашествующих. Если хочешь, можешь эти листки оставить для себя, не рвать.

Благословляю. Пр. С. Б.

======================================

28 VI / 11 VII 1930

Дорогая Юля!

В ожидании от тебя письма начну писать тебе исподволь, что хочется и нужно сказать, хотя все это будет только повторением сказанного в разные времена. Лично для тебя боюсь развития истеричности, не только на почве личного подвига и перенапряжения, но и наследственно от папы: это есть «пакостник плоти», у каждого свой. Все-таки иногда ты бываешь отвратительно зла и как-то действительно наследственно специфически нервна. Злость есть всегда грех, сколько бы смягчающих обстоятельств она для себя ни имела, а специфическая нервность есть судьба, т.е. эмпирия, с которой надо считаться и бороться, у каждого своя. Сверх этого, тебе, как и всякому, угрожает холодное жесткое сердце, но этого я опасаюсь меньше, тем более, что ты живешь достойно, по-Божьему, на своем пути, то этого и не будет. Как я писал тебе и всегда говорил, к Богу мы обращены покаянием: блаженны нищие духом. Без покаяния нет богосыновства и истинного дерзновения, и без него самодовольство и самоутверждение, в котором также нет Бога. Быть может, в самом деле иметь явные, так  сказать, греховные грехи для человека спасительнее, чем не иметь их явных, но, конечно, иметь их в глубине. Фарисейство хуже блуда и мытарства. В конце концов, грехи не существенны, если есть истинное видение себя в грехе, т.е. покаяние и смирение. Не грехи отлучают человека от Бога, если он кается, но самость. Надо иметь зрелый духовный возраст, чтобы каяться без явных грехов, видеть себя во грехе без этих вспомогательных средств, а жгучая боль и стыд греха нас иногда исцеляет от худшего. Покаяние есть елей души, оно дает ей слезы (которых мы не знаем), оно мягчит, и оно учит нас не судить и потому снисходить. Оно есть наша любовь к Господу, которого мы грехами оскорбляем. Оно дает нам непрестанное сознание тварности своей, которая изничтожается перед Творцом. Можно ли даже стремиться к безгреховности и праведности? Нет, только к борьбе с грехами, к очищению сердца от них, ради любви к Богу. Также и не надо никакой корысти духовной: ни знамений, ни чудес, ни даже спокойствия совести, а надо только любить Господа и в этой любви находить всю опору и награду. Покаяние открывает сердце наше и для любви к ближнему, потому что смиряющийся любит другого, потому что искренне может чтить его выше себя, и потому что видит в нем состраждущего сочеловека, создание Божие, — и Бога любит в человеке т любовь Божию к нам... И не надо искать особых путей духовной жизни, если есть покаяние, потому что оно и есть этот путь.