Дарю, что помню - Евгений Весник

Я его разочаровал, расстроил, так как не соответствовал тому образу, который ему был мил. А для меня его вопрос – большой комплимент. Для актера всегда радость – убедительное перевоплощение.

Как-то вечером раздался междугородный звонок:

– Вас приветствует «Ленфильм». Приглашаем сниматься. Без проб! Очень хорошая роль. Начальник цеха, неудавшаяся личная жизнь. Словом, есть, что играть. Пожалуйста, приезжайте. Ждем вас.

До утра, конечно, не заснул: мечтал, не зная толком, кого предстоит играть, придумывал гримы, костюмы, характерности. На следующий день был в Ленинграде.

Встретили меня очень тепло, устроили в гостинице, а утром привезли на киностудию.

Режиссеру очень хотелось, чтобы мой герой был рыжим. Меня познакомили с мастером по гриму, и тот, обработав мою черную шевелюру и брови перекисью водорода, сделал меня ярко-рыжим. Рыжее не бывает! Мое преображение произошло в 12 часов. В 13 часов пришел директор картины, очень милый человек. Мы подписали с ним трудовое соглашение. Сумма в соглашении была настолько приличной, что решительно подняла мое настроение. Я растрогался и пригласил к себе в номер и директора, и режиссера, и гримера. Из Москвы я захватил с собой денег на костюм, который решил купить в Ленинграде. Потратить их на угощение друзей мне было совсем не жалко. К тому же соглашение подписано, голова накрашена, роль через полгода будет сыграна, и я получу такие деньги, на которые можно будет купить не только костюм.

Угощать я люблю, и стол оказался на славу: икорка на льду, замечательный коньяк, потрясающие закуски. Все было прелестно. И компания была великолепной. Я горячился больше всех: поднимал тост за тостом, желал удачи и режиссеру, и директору, и гримеру, и всей студии. Друзья говорили обо мне: хвалили, желали успеха в роли. Мы хохотали, целовались, пели! Нам принесли вкуснейший кофе, чудесное мороженое…

В 18.00 позвонили со студии и сообщили, что наша картина законсервирована! Полгода ходил рыжим!

Ялта. Кончился последний съемочный день. Решили его отметить. Как всегда «кое-чего» не хватило. Решил пойти за этим в ресторан. Спросил у швейцара, к кому обратиться.

– Идите в банкетный зал, там немецкая делегация. Обратитесь к официанту – он вам поможет.

В комнате перед банкетным залом увидел двух очень эффектных молодых дам, прекрасно одетых, куривших дорогие закордонные сигареты.

В банкетном зале громко сказал: «Гутен абенд», быстро, как приветствие, пропел куплетик из немецкой песенки, расположил к себе и немцев и официанта. Тот сразу мне помог с «кое-чем». В комнате перед банкетным залом задержался около дам, не мог не задержаться. Пропел им тоже свой куплетик и сказал: «Ауф видерзеен».

Одна из этих красивых женщин, сидя в кресле нога на ногу, спокойно, отчетливо выговаривая каждое слово, произнесла:

– Весник, поскромнее. Посажу!

Это же русские! Я быстро ретировался…

Прошло время. Как-то я был на большом спортивном празднике в Лужниках. Пробыл так долго, что не оставалось времени до вечернего спектакля. Вышел на дорогу, «голосую». Останавливается машина, за рулем женщина.

– Умоляю вас, довезите меня до Малого театра, я опаздываю на спектакль.

И вдруг слышу:

– Тогда в Ялте я вас не посадила, а сейчас посажу. – Распахнула дверцу. – Садитесь!

Довезла меня до театра. Кто эта женщина, любящая каламбурить, до сих пор не знаю.

Шестидесятые годы. Съемки фильма «Стежки-дорожки» под Винницей. Требовалось снять взрыв. По сценарию пожарные спешат на конной тяге, несутся мимо речки, не справляются с поворотом – люди вылетают из телег на землю, а кони влетают в речку. Кто-то роняет цигарку, цигарка падает на толовые шашки, которые используют на пожарах, – взрыв!

Договорились, что весь эпизод снимут в колхозном озере в местечке Селище. Почему там? Потому что неглубоко, можно все озеро пройти вброд, ни лошади, ни люди не утонут. Риск невелик. Председателя успокоили: если и погибнут какие-нибудь утки или гуси во время взрыва, то киностудия заплатит за каждую птицу по рублю, а мясо и пух-перо останутся колхозу.

Председатель – полный, обаятельный, любитель кино и поклонник многих актеров – хорошо отнесся к киногруппе:

– Спасибо, шо до мэнэ приихалы. Весь Советский Союз побачит моих уточек, гусей. Давайте швыдче снимайте, там уже стол накрыт.

На берег высыпал весь колхоз: зевал на съемках всегда много. Молодой режиссер подозвал тоже молодого пиротехника, велит готовить взрыв.

– Скильки толовых шашек ты там заридыв?

– Три шашечки, – отвечает пиротехник.

– Та шо это за взрыв с трех шашечек? Давай штук сорок.

Боже мой, если б мы, фронтовики, знали!

В два мешка положили по двадцать толовых шашек, подвели бикфордов шнур. Началась съемка. Команда: «Мотор!»

Раньше времени – взрыв! Все взлетело, стало темно, лошади на дыбы – скачут назад! Вода, грязь, летают перья. Когда все осело, глянули – люди мокрые, в грязи, гусей нет, уточек нет. И озера нет – пустой котлован. Мокрый, бледный председатель колхоза весь в перьях, как индеец, подошел к режиссеру и спросил:

– А як же с мьясом?

Выучил я рассказ о Диогене из «Голубой книги» Зощенко. И никак не мог представить себе, какой он, найти его речевую характеристику. Общеизвестных легенд о нем мало, чтобы увидеть человека во плоти. Читать рассказ в концертах я не решался.

И вдруг я «напал» на своего будущего Диогена.

Приехал как-то в Монино в гости к своему товарищу кинооператору. Он снимал фильм из времен гражданской войны. По сценарию махновец, бандит – в то время махновцев так себе представляли, должен ударить сельчанина в лицо. И чтобы у зрителя пробудить большую ненависть к махновцам, на рольку сельчанина нашли дедусю из местных. Звали его Иван Игнатьевич. Маленький, ушки лопушками, ножка правая запала, прихрамывал. Славный, худенький, легонький дедуся: румянчик склеротический, очочки, на голове три волосика. Взгляд ребенка.

– Дедушка, мы тебя в кино хотим снять!

– Валяй, давай. С удовольствием, – соглашается он.

– Два дня будешь сниматься, сегодня и завтра. Выроем тебе окоп, дадим обрез времен гражданской войны. И ты вот этого мерзавца, – показали на актера, игравшего махновца, – завтра убьешь наповал.

Лет старичку было уже под восемьдесят. То ли он воевал с махновцами, то ли историю хорошо знал, то ли в детство впал – не знаю. Посмотрел он на «махновца» и очень серьезно сказал:

– А что? Убью!

– Подожди, дедушка! А сегодня он тебя будет бить!