Сулла - Георгий Гулиа
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Чуда? – усмехается Крисп, кидая на столик недоеденный кусок копченой колбасы. – При чем здесь чудо? Ты, Сестий, рассуждаешь, как человек вчерашнего дня.
– Я?
– Да, ты.
– Как это – вчерашнего дня? – Колбасник замахал руками. Его пунцовые щеки запрыгали от наигранного гнева. – Ты мне зубы не заговаривай. В Остии это делают почище, чем в Риме. Я – тертый. Старый воробей. Ворон, вскормленный на падали. Овечка, которую поили чистым молоком. У меня глаза и на затылке есть. Понял?
Крисп задумался. А потом откинулся назад, прислонил спину к сырой стенке. Хитро прищурил глаза.
– Ты – дурак, Сестий, – сказал он спокойно и тихо.
– Спасибо…
– Идиот круглый.
– Наверное…
– Олух…
– Это в самую точку.
– Болван из болванов.
– Угадал…
– Мышь безмозглая.
– Ты же меня, оказывается, хорошо знаешь, Крисп.
Они говорили эти слова в тон друг другу: без злобы, почти дружески.
– А теперь слушай, – сказал колбасник. – Ты – свинья.
– Возможно.
– Напыщенный гусь.
– Похоже, Сестий!..
– Меня принимаешь не за того.
– Едва ли…
Сестий наклонился, взял его за руку:
– Послушай, Крисп: я не сумасшедший. В Риме домов не раздают. Здесь нужны денежки… Где их возьмешь?
– Ладно, – проворчал центурион. – Скажу. Только – язык за зубами. Согласен?
– О да!
– В противном случае… – Солдат бросил красноречивый взгляд на меч, прислоненный к стене.
– Шутишь, Крисп…
– Нет. Я это очень серьезно. – И голос изменился у Криспа: он точно шел из Мамертинского подземелья.
– Буду молчать как рыба, Крисп.
– Поклянись!
– Клянусь всеми богами! – Колбасник молитвенно поднял руки.
– Ладно…
Крисп налил себе вина. Спросил, есть ли еще. Нет, не оказалось вина. Ведь и так выдули почти целую урну.
– Я буду жить на этой улице… Вон в том конце. Там сейчас живет некий богач.
– Богач?.. Наш покупатель?
– Чей это – ваш?
– Мой… Марцелла… И… и…
Слова застряли в горле у бедного Сестия, который, несмотря на злой, колючий язык, в сущности, был мелким трусишкой.
– Так вот… – Крисп нахмурился. Стал мрачней тучи. Туго сжал кулаки. – Будет ему – он пожил в свое удовольствие.
– Ты это про того?.. У которого пухленькая жена?.. Пухленькая дочь?.. Слуги черномазые?..
– Ага, он самый, Сестий.
– И он отдаст тебе свой дом?
– Наверное.
– Вы сторговались?..
Центурион усмехнулся:
– Он слишком долго интриговал против великого и мудрого Суллы. Теперь – довольно!
Крисп решительно поднялся, подпоясался мечом, надел шлем. Вышел на улицу. И бросил через плечо с каким-то злорадством. С особым удовольствием:
– Можешь явиться на оплакивание: я ему несу черную весть.
Колбасник, кажется, понял наконец, в чем дело. Он только и вымолвил с большим трудом:
– Как?.. Прямо с утра?..
Центурион зашагал:
– А чего ждать? С утра удобнее. И ванна, наверное, уже готова…
И шаги его гулко отозвались на пустынной улице.
Колбасник остолбенел. Ему с трудом верилось в услышанное. Что же это такое? Несут смерть человеку? Который ничего не подозревает? И совсем без суда? При посредстве этого бездумного Криспа?.. Нет, не верилось в это…
Сестий бессмысленно взирал на дома и узкую щель меж ними. У него земля закачалась под ногами. Заходила ходуном…
– Чем ты любуешься? – услышал за собою колбасник.
– Это ты?
– Да, я.
Башмачник Корд тоже глядел в ту сторону, что и Сестий. Но там, впереди, – ничего, кроме сумрака и утренней прохлады.
Колбасник протянул руку. Что-то хотел сказать. И не мог. Ноги у него тряслись. Пухлая челюсть отвисла. Глаза потускнели. От страха…
– Что с тобой, Сестий?
Башмачник ничего не понимал: стоит онемевший человек, вытянул руку, разинул рот. Что все это значит?
И вдруг в конце улицы раздались душераздирающие крики. Спустя несколько минут на улицу выбежали женщины в домашнем платье. Они ломали руки и взывали о помощи.
– Послушай, – рыдая, проговорил Сестий. – Это – Крисп… Он с мечом… Там кровь… Не надо!
3
Децим подходил к знакомой ограде с тяжелым сердцем: Коринна вчера вечером оказала ему слишком сухой прием. Он умолил ее выйти еще раз нынче вечером. Центурион сообщит ей что-то очень важное, и пусть тогда решает сама, что и как.
Не прельстили ее его награды. Ни шрамы, полученные в битвах. Ни земельные угодья в Кампанье, которые обещал Сулла своим ветеранам.
Децим дивился сам себе: ни от кого не стерпел бы он столько унижений и обид, сколько терпел он от Коринны. Ну, да ничего не поделаешь – любовь!
Он направился к заветной калитке, откуда вела тихая аллейка к одинокой скамейке. Светила луна. Где-то раздавалась счастливая песня о любви. Пел женский голос. Нынче песня раздражала Децима: есть же на свете счастливая любовь, пес ее побери!
Толкнул калитку сапогом. Хрустнул под ногами мелкий гравий. Лунный свет пробился сквозь листву и застыл на дорожке серебряными монетами. И – о чудо! – из-за куста показалась Коринна. Он тотчас узнал ее. Он не мог не узнать ее! Этот запах заморских духов. Это шуршание шелка… И густые волосы… И гибкий стан… У кого же еще может быть такое?..
Коринна кинулась к нему на грудь. И он чуть не упал от счастья. Она шептала какие-то нежные слова… А он обомлел. Превратился в истукана… Коринна взяла его за руку и повела точно вола безропотного на живодерню…
– Скорее… Скорее… – говорила она, сгорая от нетерпения. И усадила на заветную скамейку.
– Я соскучилась, – призналась она.
Он молчал. Обалделый. Язык у него запал. От радости невероятной. Этот грубый во всем человек был сущим юнцом в любви…
– Что же ты молчишь, Децим?
Ее ножки чертили носком башмачка непонятные знаки на земле. Рука ее лежала на его руке. Он смотрел куда-то в темень, не в силах раскрыть рот и ответить на ее простенький вопрос:
– Ты не любишь меня, Децим?
Он вздрогнул. Прохрипел:
– Кто тебе это сказал?
– Не любишь. Я же вижу. Не слепая.
– Это ты не любишь.
– Неправда, Децим!
Он облизнул сухие губы. Поправил меч, который упирался ему в бок тяжелой костяной рукояткой. И к нему постепенно вернулся дар речи.
– Коринна…
– Слушаю, милый.
– Ты меня мучила? Испытывала? Да?
– Да, Децим.
– Все женщины так поступают?
– А разве ты не знаешь этого?
Она на минутку задержала на нем свой взгляд. Взгляд острый, взгляд опытной римлянки. Он показался ей таким большим, сильным младенцем. И вдруг умилилась. Дивясь тому, что способна еще умиляться, Коринна провела ладонью по его голове. И он ссутулился, точно на него взвалили тяжелую каменную глыбу.
– Тебе неприятно, Децим?
– Напротив… – прохрипел он. – Совсем даже напротив.
– Бедненький ты мой… – И поцеловала его в кончик носа. А он сидел смирный, совсем тихий. И посапывал от волнения. Коринна взяла его грубую и большую руку в свои крошечные и прохладные, как мрамор.
– Я согласна, – сказала она тихо.
– Что? – спросил он. Скорее промычал, как теленок.
– Согласна, дурачок, согласна…
Он вытер губы грубою ладонью. Как это делают каменщики.
– Замуж, что ли?
– Ну да…
Децим глубоко вздохнул. И сказал:
– Не верю.
– Посмотри на меня, Децим.
Он увидел красивое, покрытое белилами лицо, румяна на щеках и губах и окрашенные в медно-рыжий цвет волосы.
– Смотрю, – сказал он.
– Ты же просил моей руки.
– Руки? – Он удивился. – Я хотел жениться на тебе.
– Это одно и то же, мой дурачок. Я согласна. Ты понял?
Он кивнул.
– Когда же, Децим?
– Хоть сейчас.
Она расхохоталась. Неестественно. Громко. Чуть визгливо.
– Сейчас нельзя, Децим. Мы всё должны сказать моим родителям. А то они в обморок упадут от неожиданности.
– Делай как знаешь.
Она повела его к дому, который в глубине сада. Как телка. И он послушно шагал за нею, не замечая того, что ее тревожит. Что тревожит больше, чем предстоящее замужество. Она озиралась по сторонам. Она торопилась. А он следовал за нею.
На широкой аллее, которая вела от главных ворот к дому, их встретили чужие люди. Они несли факелы. И громко разговаривали. Коринна узнала среди них только своего привратника.
– В чем дело? – властно спросила Коринна.
Привратник объяснил, что явились солдаты и требуют хозяев.
Коринна кинулась к Дециму, ища защиты. Центурион мгновенно выхватил меч.
– Эй, солдаты! – крикнул он. – Кто здесь начальник?
Вперед выступил здоровенный детина.
– Я, – сказал он. – Кто ты такой?
Децим зарычал:
– Я центурион Децим. Преторианец великого и мудрого Суллы, Что тебе надо здесь, негодяй!
Солдат вытянулся. Оглядел Децима с головы до ног.
– Нам приказано занять этот дом.
– Кто приказал?
– Его светлость Гибрид.
Децим блеснул мечом на лунном свету:
