Под шапкой Мономаха - Сергей Платонов

5. Избрание собором Бориса и его согласие

По изложению утвержденной грамоты, ход избрания Бориса был таков. В пятницу, 17 февраля, собор имел первое торжественное заседание под председательством Иова; этому заседанию, по прямому смыслу грамоты, предшествовали частные собрания людей, «которые на Москве», и в этих собраниях, по приглашению патриарха, они уже «мыслили себе все обще, кому у них государем быти». Торжественное заседание Иов открыл витиеватою речью прямо в пользу избрания Бориса. Он указал на то, что в предварительных совещаниях «у всех православных христиан, которые были на Москве», и у него самого была та мысль и совет тот, чтобы «иного государя никого не искати и не хотети», кроме Бориса. Все собрание – как люди, которые «были на Москве», так и люди, которые «приехали из дальних городов в царствующий град Москву», – без прений присоединилось к мысли патриарха и постановило избрать в цари Бориса. Ясно, стало быть, что заседание 17 февраля только санкционировало назревшее ранее решение. Совершив таким способом избрание, решили собраться в субботу, 18 февраля, в Успенском соборе для торжественного молебна. А в субботу согласились назначить на понедельник, 20 февраля, торжественное шествие всего собора в Новодевичий монастырь для того, чтобы испросить согласие царицы Ирины-Александры на избрание Бориса и согласие самого Бориса на принятие престола. Однако 20 февраля ни царица, ни Борис не согласились. Патриарх в тот же день созвал заседание собора для обсуждения дальнейших мер прошения и понуждения Бориса. Гласно постановили идти на следующий день в Новодевичий монастырь с крестным ходом – пред святынями молить Бориса взять царство. Негласно патриарх с духовенством условились принять против Бориса меры понуждения в такой последовательности: сперва разрешить Бориса от неосторожной клятвы, «что он, государь, под клятвою со слезами говорил», что у него «желанья и хотенья на государство нет»; если это не подействует, то «государя Бориса Федоровича запретить», то есть отлучить, от церкви; наконец, если бы и это не возымело силы, то оставить в Новодевичьем монастыре все принесенные туда святыни, прекратить везде богослужение и требы, а последствия этого общего интердикта возложить на души Ирины и Бориса. Таким угрозам никто не мог противостоять. Когда крестный ход с величайшими святынями столицы и с громадною толпою ее жителей 21 февраля принес Борису общую просьбу принять государство, а вместе с нею и угрозу отлучить от церкви, Борис согласился, ибо не имел возможности долее отказываться. В прощеное воскресенье, 26 февраля, он впервые в царском сане побывал в Москве: но с венчанием своим на царство он помедлил до 1 сентября.

Таково правительственное изложение обстоятельств избрания Бориса. Частные сообщения русских и иностранных современников этого избрания представляют дело иначе. Русские летописцы немногословны, за исключением «повести 1606 года». «Новый летописец» кратко и сдержанно передает ход дела близко к утвержденной грамоте, но без сочувствия к Борису; он знает о соборе в Москве, говоря, что «ото всех градов и весен сбираху людей и посылаху к Москве на избрание царское»; он признает, что патриарх и духовенство «со всею землею советовав», единодушно избрали в цари Бориса, «видяще его при царе Федоре Ивановиче праведное и крепкое правление к земле; показавша людем ласку великую». Ход избрания и прошения Бориса летописец передает согласно с грамотой. Но при этом он многознаменательно говорит, что «князи же Шуйские едины его (Бориса) не хотяху на царство; узнаху его, что быти от него людем и к себе гонению; они же от него потом многие беды и скорби и тесноты прияша». Есть основание думать, что в данной фразе летописец заменил именем «князей Шуйских» более сюда подходящее имя «Романовых»: последние много терпели от Годунова, а Шуйские не потерпели ничего. Тем не менее и Романовы и Шуйские одинаково далеки были от желания видеть царем Бориса. Автор «повести 1606 года», явный сторонник Шуйских и ненавистник Бориса, в своей повести собрал, кажется, весь яд того злословия, которым окружено было воцарение Бориса, и представил дело так, что Борис грубо и хитро подготовил сам свой успех, страхом и лестью побудив народ, «чтобы на государство всем миром просили Бориса». Запуганное вельможество молчало; «велицыи же бояре, иже от корене скипетродержавных (то есть князья Шуйские) и сроднии великому государю царю и великому князю Федору Ивановичу всея Русии (то есть Романовы) и достойни на се не изволиша ни много, ни мало поступити и между себе избрати, но даша на волю народу». Обманув и запугав вельмож, застращав и подкупив толпу, Годунов устроил с помощью московской полиции сцену народного моления у Новодевичья монастыря. Силою пригнали нехотящих к монастырю, «и заповедь положена: аще кто не прийдет Бориса на государство просити, и на том по два рубля правити на день». У монастыря в толпе, воплями просившей Бориса, ходили пристава и приказывали народу падать на колена и вставать, плакать и вопить, «не хотящих же созади в шею пхающе и биюще». Так будто бы полицейское усердие Борисовых агентов являло боярам и самому Борису народную к нему привязанность и желание видеть его на престоле. Никакой законности, никакой правды и ни малейшего приличия не было будто бы в том, как овладевал царством цареубийца Борис. Злословие «повести 1606 года» родилось в московских политических кружках, враждебных Борису, но оно перешло и в площадную толпу.

Разного рода слухи, распространяясь по Москве, принимали часто совсем невероятную форму. В одном мелком казусе есть возможность проследить такой рост слуха – от маленькой действительности к большой выдумке. У Ивана Тимофеева читаем мы любопытное сообщение, совершенно вероподобное. Какой-то мальчишка взобрался на монастырскую стену пред самыми окнами кельи царицы Ирины в то самое время, когда Бориса всею Москвою молили принять престол. Тимофеев думает, что этот «отрок» был подучен «коварно» Борисом или его «блазнителями», потому что его никто не прогонял и не останавливал, хотя он и вел себя предосудительно. Он вопил, «непременно крича и не престая», прямо в окна царицы, чтобы она побудила Бориса согласиться на народные просьбы и взять царство. Если бы это не было «любезно» Борису, говорит Тимофеев, то мальчишка «не бы к месту тому и приступи смел». Маленького безобразника заметил, по-видимому, не один Тимофеев: о нем заговорили и другие. Но этот слух о наглом и неприятном просителе получил разные версии. В сказании одного современника-иностранца читаем, что уже «два отрока» по воле избирателей пели «довольно неприятным образом» в надежде смягчить Бориса. В другой редакции того же сказания записано, что пела целая толпа юношей («da machte die gantze Gemeinde einen Haufen junger Knaben und jun-gzingeaus – собирали со всей округи толпу мальчиков и юношей (нем.)). И наконец, в дальнейшем развитии слуха, выросшего в легенду, получилось, что из Москвы выслали к монастырю особой процессией несколько тысяч мальчиков со. слезным прошением к Борису («schickten etiiche tausent junge Knaben aus» – выслали несколько тысяч мальчиков (нем.)). В такой форме наш ничтожный эпизод был серьезно записан Петром Петреем. Исследователь, который будет доверчиво ловить подобного рода сообщения современников и очевидцев, узнает кое-что любопытное и колоритное из внешних подробностей царского избрания, но не проникает в суть происходившей тогда политической игры. От Тимофеева, например, узнаем, как вел себя Борис пред толпою во время всенародного прошения: как вышел он на крыльцо кельи и, с обычною привычкою помогать руками языку, «облагал окрест шеи» свой платок, показывая этим, что удавится, если «не престанут молящии». Этим Борис пояснял будто бы свои слова далеко стоящим людям, не могшим слышать его речь, и «плошайших убо сим в веру многу улови» (то есть глупых уверил), а затем «убежал» в келью, где, в конце концов, и согласился стать царем. Несколько подобных черт можно собрать из летописей и мемуаров, но они ни опровергнут, ни пояснят, ни дополнят официальных сообщений, по которым избрание Бориса было совершенно правильно составленным земским собором, в его торжественном заседании 17 февраля, под руководством патриарха, поставленного царицей во главе временного правительства, и после предварительных совещаний, бывших с ведома и по указанию патриарха.

6. Иностранные известия о ходе избирательной кампании в Москве

Новые и очень ценные сведения о том, что происходило в период этих предварительных совещаний в Москве, дают нам иностранные документы, относящиеся к официальной и деловой переписке литовской администрации и немецких купцов, торговавших тогда в Московском государстве. Московская власть постаралась принять все меры к тому, чтобы скрыть от посторонних глаз происходившие в Москве после смерти царя Федора события. Московское междуцарствие и избрание нового государя должны были протечь не только без постороннего участия и влияния, но и в совершенной тайне. Границы государства после смерти царя были закрыты: через них никого не впускали и не выпускали. На всех дорогах, даже простых тропинках, держали стражу, чтобы никто не дал вестей из Москвы немцам или Литве. Иноземные купцы были задержаны в Москве, Пскове, Смоленске и других городах, взяты на казенный кошт и состояли под надзором. Официальных гонцов из соседних государств выпроваживали с московской границы как могли, скорее не позволяя им входить в сношения с жителями. В пограничных крепостях усилили гарнизоны и чинили укрепления, опасаясь покушений со стороны соседних государств. Видя такие предосторожности, иностранцы, конечно, со своей стороны, постарались усилить средства и способы своих наблюдений. Ближайший к московской границе (у Смоленска) литовский чиновник, «староста» оршанский (города Орши) Андрей Сапега, направил за московскую границу своих шпионов («шпигов») тотчас, как узнал о смерти царя Федора. Они добыли ему много сведений, несмотря на все московские предосторожности. По характеру этих сведений и по степени их точности можно даже подумать, что они были собраны не в толпе, а в кругах, имевших связь с Москвою и хорошо осведомленных. Андрей Сапега особыми донесениями сообщал полученные им московские вести литовскому великому гетману Христофору Радзивилу.