Час волка на берегу Лаврентий Палыча - Игорь Боровиков

Я же очень сильно жалел, что сам эти томики не провез, ибо меня совершенно не обыскивали. Вообще-то, я так специально подстроил, поскольку мне и кроме Архипелага было, что скрывать. Правда, вещи значительно более безобидные. Имелся у меня целый чемодан Плейбоев и

Пентхаузов, что я понабрал от соседей испанцев и бразильцев. Те их получали из дома, а, прочитав, отдавали мне. Вот и стал я думать, как всё это провезти. От бывалых же людей знал, что риска особого нет. Таможенники если и найдут, то просто заберут себе и еще скажут, мол, радуйся, что протокол не составляем.

Но всё равно весьма жалко было бы отдавать. Тут я вспомнил, что кроме VIP персон и дипломатов есть еще одна категория пассажиров, которых никогда не досматривают. А именно – в дупель пьяные. Сам видел, как наши моряки проходят таможню. Вернее, как их через неё проносят. Никому даже и в голову не приходит заглянуть в их багаж.

Вот я и решил проканать под в хлам бухого, что мне, в общем-то, было не сложно, ибо бутыль армянского коньяка КВВК в самолете за ночь выкушал. А в Москву прилетел в 5 утра. В Шереметьево – тишина и заспанные рожи таможенников. Я же почти уже протрезвел, но, скрывая это, хожу кренделями и ору на весь зал, специально морду кривя "под пьяного":

– Н-нсильщик! Взьми мои вещи, в-вези! Только я тебе, бля, с-специально платить не буду, чтоб м-м-мимо таможни вез. Вез-зи ч-ерез таможню! Пусть смотрят, н-на хуй! Пусть! Я из Анголы!

И тут же в полном соответствии с моим сценарием подошел ко мне жутко злой, не выспавшийся таможенник и говорит:

– Где твои вещи? Вот эти? А ну быстро пиздуй отсюда!

Быстро-быстро, что б и духу твоего тут не было!

Что мне и требовалось. Потому и жалко стало тех оставленных за унитазом томиков. Я, ведь, тогда еще думал, они погибли, не знал, что сделал такой подарок моим соотечественникам в Анголе.

А сейчас я, Александр Лазаревич, вынужден с тобой распрощаться и пойти баиньки, ибо в точности как вышеописанный таможенник поднялась из сна моя заспанная и весьма сердитая супруга Надежда Владимировна и только что мне того таможенника процитировала. Так что быстро делаю send и ухожу, ухожу, ухожу.

ГЛАВА 7

Монреаль, 6 ноября 2000

Шурик, пять дней тому назад было слушание беженского досье моего другана Севы Кошкина. И ты представляешь, ему отказали подчистую без всякого права на апелляцию. Так что в течение сорока дней Севе придется покинуть гостеприимную страну Канаду и ее халявный велфер.

В общем, никакой совместной встречи нового века! Размечтался я, блин!

Но тут надо дать несколько пояснений. Дело в том, что Сева по жизни оголтелый ампиловец, а беженского статуса ради выдал себя по моему совету за ярого демократа. Я же сам его к слушанию готовил и всё повторял: Запомни, блин, ты – демократ. Ненавидишь всё большевистское и рыдаешь, когда видишь по телевизору союз родных правых сил. Объяснял ему, как выглядит членский билет Свободной демократической партии России. Мол, там силуэт пяти казненных декабристов, а под ним лозунг на ленте: "За дело вольное народа и страны". Скажешь, мол, что точно такой же билет все последние десять лет у сердца носил, да только темные силы похитили его перед отъездом в Канаду. Он же за мной всю эту чушь повторял. Если и не изображал восторг голосом, то хотя бы рожу не кривил, и обещал мне, что, мол, сделаю, только ради велфера.

А если бы всё пошло, как я его учил, то статуса ему, конечно же, никто бы не дал, что – естественно. Ибо Россия здесь у них проходит, как страна демократическая, хоть и с оговорками. Вот за эти-то оговорки и можно было бы зацепиться апелляцией, проторчать в Канаде еще пол года, вполне законно получая велфер, и справив с нами новый год и новый век. Впрочем, поначалу именно так и шло. Даже историю создания СДПР смог Сева весьма внятно рассказать и билет описал. И сцену его похищения изобразил довольно бойко в живых тонах. До того момента, пока не зазвучали имена Чубайса, да Собчака с Гайдаром. Тут

Севу, вдруг, прорвало, он саданул кулаком по столу и заверещал, что всех этих дерьмократов, собчачину поганую, Варенуху толсторожую, ржавого Толика, Хиросиму, пуделя кучерявого, киндер сюрприза он сношал орально-анальным способом, а главное, готов их "пидарасов"

(именно так по-хрущевски и выразился обо всех, включая Хиросиму) повесить на ближайшем суку. Переводчик поначалу растерялся, ибо не мог понять о ком идет речь, а когда Сева ему растолковал, то и перевел как автомат: " Je suis prЙt Ю pendre

ces pИdalos sur la plus proche

branche d'arbre".

Канадские же комиссары охуели. Именно так, Александр Лазаревич, поскольку термином "удивились" их состояние передать невозможно.

Охуели и спросили, отдает ли он отчет своим словам. На что Сева ответил коротко и с выражением глубочайшего презрения на собственной физиономии:

– А то!

А автомат-переводчик перевел автоматически:

– Et alors?.

На вопрос, почему он хочет совершить такой антигуманный акт, Сева ответил просто: "Да потому, что c-с-суки они ёбаные. Народ до нитки обобрали!"

А переводчик говорит: Par ce qu'ils sont des foutus salopards qui ont plumИ le peuple!

Комиссаров же, призванных решить севину судьбу было двое. Один белый квебекуа, а второй черный гаитянин. Белый скривился этак весь и прошипел, что, мол, гнать в шею надо этого типа. Но тут черный вдруг засуетился:Подождите, месьедам, как же так? Вдруг, ему действительно очень плохо, но он только по какой-то причине нам этого не может или не хочет сказать? Давайте его еще поспрашиваем:

Ведь он же не зря бросил родину, семью, друзей, пенсию, что государство ему платит, и приехал сюда на чужбину, чтобы нищенствовать и страдать на несчастном велфере, который так унижает человеческое достоинство. И говорит Севе, мол, я тебе – друг, давай, расскажи честно, что тебя заставило просить статус беженца. Я же, мол, вижу, что есть какая-то причина, иначе бы ты не уехал. Я был два года назад в твоем Петербурге. Это такой дивный город, что просто так его бросить нельзя никак. Давай, говори всю правду, и я тебе дам статус.

Тут бы ему, мудаку, мозги поднапрячь и съимпровизировать. Назвать себя, например, идейным большевиком и заявить, что буржуазные власти их, большевиков, третируют и жизни не дают. Ведь канадской комиссии по беженцам не важно по какой причине тебя преследуют. Главное, чтобы она была или политическая, или религиозная, или национальная, или расовая. Или, хотя бы, половая, мол, голубые мы, а нас, голубых бьют и унижают.

Сева же вдруг набычился и говорит этому черному:

– Не надо мне вашего статуса. Не достоин я его, ибо всё врал. Но если хочешь знать, зачем я это сделал, давай встретимся после слушания, посидим вместе и выпьем. Я ставлю. Всё бухало за мой счет!

А переводчик: Je t'offre un coup. On va causer ensemble et je paye toute la boisson.

После этих слов черный комиссар помрачнел, как и его белый коллега и объявили они оба Старикашке полный отказ. А на выпить за севин счет гаитянин не клюнул и по окончании действа Севу не ждал. А тот губы раскатал. Настолько, что уже закатать не смог и запил сам.

Впервые за всю десятимесячную эпоху пребывания в Канаде. Тут надо сказать, что Старикашка, в отличие от меня, в одиночку пить не может никак. Ему компанию подавай. А я, как назло, именно в эти дни был в крутой завязке, ибо получил от одного адвоката большое и срочное досье на перевод. Так и сидел трезвый не разгибаясь, даже рекламки не разносил. Работу же только сегодня сдал и на полученную денежку успел уже прикупить пузырёк.

В Питере-то у него компания всегда отыскивалась. А, ежели, вдруг, возникали проблемы с поисками собутыльника, то он просто знакомился с пацанами у винного магазина, да приглашал их к себе домой, где и пили все долго и упорно. Потом Сева вырубался и спал. Проснувшись же, обнаруживал в доме большие перемены. Вот на этом месте еще недавно стоял телевизор, а наблевано не было. Теперь – наблевано, зато телевизора больше нет. В другой раз наблевано в ящике, где мельхиоровые ложки лежали. А сами ложки исчезли. А вот тут в углу рядом со шкафом, в котором только что находились тридцать томов страшно дорогого дореволюционного энциклопедического словаря

Брокгауза и Ефрона, никто никогда не ссал. Даже бы и в голову не пришло. Теперь же нассано, а все тридцать томов, как корова языком слизнула.

Единственно, что оставалось в неприкосновенности, так это стенка с шестью полными собраниями сочинений Владимира Ильича Ленина. Ибо мама его всегда говорила, что не настоящий тот марксист, у кого в доме нет последнего издания собрания сочинений Ленина. Вот на них рука случайных севиных собутыльников пока не поднималась. Наверное, все как один, тоже были анпиловцами. А так из квартиры было вынесено абсолютно всё. И всё облевано, да обоссано. Однако, Старикашка по-прежнему продолжал знакомиться с пацанами у ларьков и пить с ними у себя дома. Он и здесь был бы рад, но не тусуются в Монреале пацаны у винных точек, да и от языкового барьера никуда не спрячешься. Вот и пришлось ему пить в одиночку. Из-за этого чертового барьера поначалу у него даже сложности возникли в банальном приобретении спиртного. Но потом он поднапрягся, и дело пошло.