Мифы и легенды народов мира. Т. 2. Ранняя Италия и Рим - Александр Немировский

Гораций Коклес.

Войско Порсены появилось на правом берегу точно в тот день, в который его ожидали. Укрепления на Яникуле были взяты штурмом почти мгновенно. И сразу же на плечах беглецов этрусские воины двинулись к Свайному мосту. Еще немного, и враги оказались бы в Риме. Но Рим был спасен храбростью оказавшегося у моста Горация Коклеса[413] и двух его друзей. Он, став на мосту, преградил дорогу нападающим, в то время как его друзья начали разбирать мост.

Размахивая мечом, храбрец кричал этрускам:

– На что вы способны, царские рабы? Не зная, что такое свобода, можете ли вы сражаться со свободным человеком? Я вызываю любого из вас на поединок!

Ответом послужила туча этрусских стрел. Но ни одна из них не поразила Горация Коклеса. Стрелы застряли в его щите.

Внезапно за спиной смельчака послышался треск, двум его друзьям удалось разобрать мост и швырнуть бревна и доски в реку.

Видя это, Гораций Коклес протянул руки к реке.

– Отец Тиберин! – крикнул храбрец. – Я обращаюсь к тебе! Прими воина и его оружие, будь к нему милостив!

С этими словами он в полном вооружении бросился в реку и, преодолевая сильное в этом месте течение, поплыл. В него полетел новый вихрь стрел. Одна стрела попала смельчаку в ногу. Но он выбрался на высокий берег, где был встречен ликующими римлянами.

В благодарность за этот подвиг каждый из римлян во время наступившего голода поделился с Горацием своими запасами, а впоследствии ему было отрезано столько земли, сколько он мог вспахать за один день[414].

От полученной раны Коклес охромел, и после смерти его статуя с укороченной ногой украсила храм Вулкана, – ведь Вулкан тоже был хром[415].

Так провалился план Порсены взять Рим с ходу, и он приступил к его осаде, в одних местах запрудив Тибр, а в других – поставив стражу. Впервые за свою историю Рим оказался в положении тех городов, которые пали его жертвой. Нависла угроза голода. Вот тогда в сенат явился знатный юноша Гай Муций и обратился к сенаторам с такими словами:

– Решился я, отцы-сенаторы, переплыть Тибр и, если удастся, проникнуть во вражеский лагерь. Не грабить, не мстить за разбой – нечто большее решил совершить я, если помогут боги.

Сенаторы поняли, что храбрец намерен убить Порсену, и дали ему разрешение покинуть Рим.

Гай Муций быстро шагал к холму, окруженному частоколом и валом. Этрусское одеяние на нем успело высохнуть за ночь, и вряд ли этрусским стражам придет в голову, что он переплыл Тибр. Но ведь они могут с ним просто заговорить, и тогда он погибнет, не выполнив того, на что намекал сенаторам. А ведь он в детстве болтал по-этрусски так же легко, как на родном языке. В памяти всплыли тонкое лицо, обрамленное седеющими волосами, нос с горбинкой, любящие глаза. Няня Велия, она была родом из Тарквиний, заменяла ему мать. Да, да, он так и называл ее – «ати», а няня, переиначивая его имя на свой лад, Кай, но иногда «клан» – сын.

Так Гай произнес вслух два этрусских слова – «спура», «тив», а они потащили за собой другие. Нет, эти слова вряд ли пригодятся. Гай внезапно вспомнил, что няня, разозлившись на кого-нибудь из слуг, а они ее недолюбливали как чужестранку, произносила с шипением: «Тухулка!» Гай в точности не знал, что это значит, но именно это слово, он думал, ему может пригодиться.

Но словно сам Ромул, видя с небес, в какой опасности находится основанный им город, пришел Гаю на помощь. На опушке леса его окликнул какой-то воин, подстреливший вепря. Он сам не смог бы его дотащить. Помощь Гая оказалась кстати. Ничего не расспрашивая, он всю дорогу до ворот не закрывал рта, конечно, хвастался своей удачливостью. Живая речь помогла Гаю вспомнить еще несколько этрусских слов: тур – «давай», «румах» – римлянин. И его подмывало сказать «ми румах» (я – римлянин) и свалить хвастуна ударом кулака, но он удержался, ибо обещал убить не простого воина, а самого царя Порсену.

Так случай помог Муцию беспрепятственно вступить в лагерь. Стражи, видя, что тащат кабана, не только не поинтересовались входящими, но даже пытались им помочь. Да так неловко, что забрызгали Муция кабаньей кровью. Вот тут-то и употребил смельчак одно из этрусских слов.

– Тухулка! – воскликнул он, расставаясь со своим спутником, он поспешил туда, куда шли этруски. А шли они к шатру в центре лагеря, который выделялся своей величиной.

Войдя в шатер, Муций втесался в толпу этрусков, окруживших помост, на котором восседало двое богато одетых людей. Походив вокруг, он выхватил меч и поразил того, из рук которого этрусские воины получали вознаграждение.

Муция сразу схватили. Труп убитого вынесли, и все, кроме царя и телохранителей, вышли.

– Ты хотел убить, видимо, меня, а убил моего казначея, – обратился к Муцию Порсена. – Сейчас ты мне скажешь, кто ты и чего добивался, или я призову палачей.

Огляделся Муций и увидел жаровню с углями, приготовленную для жертвоприношения. Не оборачиваясь, он положил в огонь руку и устремил на царя бестрепетный взгляд. Это длилось до тех пор, пока Порсена, опомнившись от изумления, не крикнул телохранителям:

– Оттащите же его!

Когда это было сделано, обратился храбрец к Порсене с такими словами:

– Меня зовут Муцием. Я римлянин и хотел тебя убить, ибо ты наш враг. Мне это не удалось. Но знай, что триста таких же юношей, как я, готовы совершить такой же подвиг.

– Отдайте ему меч, – приказал телохранителям потрясенный Порсена.

Когда Муций взял меч левой рукой, Порсена ему сказал:

– Можешь возвращаться к себе в город. Передай тем, кто тебя послал, что Порсена ценит доблесть.

И возвратился Муций в Рим, где его уже никто не ожидал встретить. И все дивились мужеству этого человека и огорчались, что не удалось выполнить задуманное. С тех пор Муция стали звать Сцеволой (Левшой). Это прозвище перешло и к его потомкам[416].

Сразу же после ухода римского смельчака Порсена приказал военачальникам построить своих воинов, чтобы проверить, нет ли в лагере посторонних. Проверка показала, что рассказ римлянина – обман, имевший целью внушить страх осаждающим и склонить их к миру, но Порсена и так уже подумывал о мире, поскольку близилась зима с ее дождями и холодами и перспектива провести ее вне дома царя не устраивала[417].

А тут был дан еще один наглядный урок римской доблести. В то время в Риме еще не было публичных бань, а для того чтобы нагреть хотя бы немного воды из источника и колодцев и мыться дома, нужны были дрова и хворост. В Тибре вода была теплее, и дюжина римских девушек спустилась к Тибру искупаться. В том месте, где берег изгибался полумесяцем, течение было ровным и тихим. Девушки, радуясь купанию, начали смеяться и плескаться. Этрусские воины, охранявшие берег, удивлялись беззаботности римлянок, их бесстрашию.

Вернувшись в город, девушки рассказали консулу Валерию, что этруски не помешали их купанию, хотя могли поразить их стрелами.

Валерий подумал, что подвиг Муция склонил Порсену к перемирию, и, желая проверить, так это или нет, посоветовал девушкам продолжать купание.

На следующий день девушки снова пошли на реку и настолько осмелели, что ее переплыли. Воины схватили их и привели к царю. Взглянув на них, Порсена спросил:

– Кто у вас зачинщица?

– Клелия[418], – ответили девушки хором.

Одна из девушек молчала, и Порсена понял, что это и есть Клелия. Он приказал воину привести из конюшни богато украшенного коня и подарил его девушке.

И вернулись девушки в Рим вплавь. Клелия же переплыла реку на коне и проскакала на нем по городу вплоть до того места, где Священная улица начинает подниматься на Палатин. Здесь ее встретил консул Валерий Попликола и помог спешиться. Здесь же впоследствии появилась бронзовая статуя девушки на коне[419]. Большинство считало ее статуей Клелии, некоторые же – статуей Валерии, дочери консула, уверяя, будто бы это она попала к этрускам в плен и бежала от них на коне.

Как бы то ни было, после этого случая Порсена не только прекратил военные действия, но и покинул свой лагерь, оставив его добровольно римлянам вместе с хлебом, в котором так нуждались осажденные, и со всеми своими богатствами, что было воспринято как признание торжества доблести римлян. И они не остались в долгу и поставили благородному царю рядом с сенатом бронзовую статую. Много лет спустя она еще стояла на этом месте, и все дивились грубой и старинной работе, пытаясь найти на статуе имя Порсены. Но на ней не было надписи ни на латинском, ни на этрусском языке.

Холодные воды Регилла,

Где сшиблись латины и Рим,

Вас время давно осушило

Дыханием жарким своим.

Но смертная память людская

Предание вечно хранит.