До Библии. Общая предыстория греческой и еврейской культуры - Сайрус Герцль Гордон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
По всему Леванту истории, написанные и устные, расходились через различные категории мобильных социальных слоев населения. В те времена, как всегда, хорошими переносчиками рассказов были моряки. Занятые торговлей (в том числе между разными странами) купцы в те времена так же были склонны развлекать друг друга (и своих клиентов) историями, как это делают коммивояжеры и сегодня. Военные истории циркулировали преимущественно через наемников; а эгейские воины часто служили наемниками. Мы должны в большой мере отнести передачу письменных литературных произведений на счет таких школ писцов, как в Эль-Амарне, где египетские юноши обучались аккадскому языку, копируя и изучая литературные тексты вавилонян. Как мы уже заметили, фрагменты эпоса о Гильгамеше были найдены в Палестине и Анатолии; и совсем не исключено, что его фрагменты когда-нибудь будут обнаружены на Крите в окрестностях Агии-Триады или в крайнем случае где-нибудь на равнине Месара. Литература распространялась в устной форме и еще одним мобильным слоем общества — гильдией менестрелей.
Менестреля всегда были рады видеть, где бы он ни появился. Ни один праздничный стол не обходился без его песни. Считалось, что бродячие певцы, по-настоящему вдохновленные музой или Аполлоном, способны пересказать реальные события, как если бы они сами были там или слышали эту историю. Так, например, в Одиссее, 8: 487–520 по просьбе Одиссея Демодок поет о Троянском коне и разграблении Трои так подробно, будто он сам присутствовал там. То есть певец Демодок, «преисполненный богам» (Одиссея, 8: 499), а далее Фемий — «певец богоравный» (Одиссея, 16: 252). Создатель Илиады призывает муз, живущих в сенях Олимпа, поведать ему, кем были данайцы и их владыки, потому что мы, смертные, слышим лишь «молву» и «ничего не знаем» (Илиада, 2: 484–6). Эпическая поэзия — плод божественного вдохновения (Илиада, 1: 1), и как таковая она столь же правдива, как и оракулы, и по то же причине. Не случайно предсказания (вроде дельфийских) формулировались в том же гекзаметре, что и эпос. И то и это рассматривалось как слово бога, а посему заслуживало одинакового способа выражения[37]. Гильдия певцов по причине божественного вдохновения ее членов пользовалась почетом и уважением повсюду (Одиссея, 8: 477–481). Их профессия требовала от них не только повторения древнего репертуара, но и добавления новых песен, потому что клиентура очень любила самые последние песни (Одиссея, 1: 351–2)[38].
Музыка являлась искусством, поощряемым самыми могучими из героев. Ахиллес изображен развлекающимся игрой на лире (Илиада, 9: 185–186). Давид в Библии изображается играющим «рукою своею на струнах» (1 Цар., 18: 10) при дворе Саула. После того как Давид бежал ко двору Анхуса, филистимлянского царя города Гат (Геф), мы должны представить его себе распевающим в филистимлянском Гефе, используя местные музыкальные инструменты. В Псалме 8 говорится: «Начальнику хора. На Гефском орудии. Псалом Давида» (стих 1). См. также Псалмы, 81: 1; 84: 1 (в обоих говорится: «На Гефском орудии»).
Из текстов Илиады и Одиссеи мы узнаем, что героические истории, вошедшие в творения Гомера, имели хождение в большом количестве, и из этой массы поэт выбирал необходимый материал. Поэт мог начать описание исторических событий Илиады с гораздо более ранней хронологической даты, но он сознательно решает начать со ссоры, происшедшей между Ахиллесом и Агамемномом (Илиада, 1: 6). Точно так же Одиссея, 1: 10 обращается к богине: «Скажи же об этом что-нибудь нам, о Зевесова дочь, благосклонная муза». Поэтому Одиссея начинается с места, выбранного вдохновленным поэтом. Если бы поэт этого пожелал, она могла бы начаться на каком-нибудь более раннем этапе исторических событий. Таким образом происходило накопление литературных повествований, циркулировавших между бардами. Поэт-творец, создавший поэму наподобие Илиады или Одиссеи, мог выбирать главную тему повествования, придавать своему творению намеченную форму и, работая в рамках матрицы традиции и уже существовавших материалов, создать шедевр, который навсегда останется востребованным.
Древние библейские сочинения (например, Пятикнижие (Тора иудеев) и книги пророков) показывают ту же тенденцию развития. (Пятикнижие написано в IXVII вв. до н. э., окончательная редакция в V в. до н. э., книги пророков написаны в VIII–V вв. до н. э. (книга Даниила — во II в. до н. э.) В их написании использовались более ранние труды. (При написании, например, начала Бытия использовалось культурное наследие Вавилонии, которое, в свою очередь, основывалось на достижениях шумерской культуры. — Ред.)
Илиада и Одиссея отличаются большим драматизмом и цельностью, нежели ранние еврейские писания, но тем не менее включают в себя и более старые циклы. Истории Беллерофонта, Феникса, Мелеагра, Ниобы и Эдипа — примеры догомеровских историй, извлеченных и весьма эффективно включенных в гомеровский эпос.
Совершенство произведений Гомера и Библии, каждое из них в своем роде, — это кульминация длительного литературного развития в Восточном Средиземноморье. Устаревшее допущение, что каждое из них было чудесным откровением среди примитивных народов, никогда не имело смысла априори. Догомеровская и до-библейская литература Месопотамии, Египта и Угарита показывает нам, где находятся истоки происхождения древнегреческих и древнееврейских классических произведений.
В настоящее время перед нами стоит проблема воспринять гомеровский эпос таким, каким он был на фоне сопутствующего материала, присущего Ближнему Востоку. Если этого не делать, греческий эпос окажется вне рамок своего исторического развития и будет помещен в искусственное положение. Один достойный исследователь Гомера выделил сцену, где Ахиллес извлекал из ножен свой меч, чтобы убить Агамемнона, но его удерживает Афина, посланная Герой, и это дается как пример инноваций создателя Илиады. Однако, как мы уже видели ранее, сходная сцена наблюдалась в Угарите, где, правда, две богини удерживают Ваала от применения меча против неприкосновенных послов, которые приносят оскорбительное требование. Соответственно, сцена эта — не инновация в Илиаде, она, возможно, является частью древних легенд; возможно, эта тема уже была древней, когда ее использовали в цикле о Ваале и Анат в Угарите во времена Амарны (около 1400 г. до н. э.). Значимость эпоса — не в новизне главной идеи, а в превращении старого материала в некое величественное целое, где даже традиционные клише имеют волшебное очарование и часто создают иллюзию специально приготовленных для отрывка, который нам довелось прочесть.
Приведем еще один пример из недавней литературы: Седрик Х. Уитмен (в работе «Гомер и героическая легенда») противопоставляет позицию Агамемнона духовности Ахиллеса. Агамемнон дал возмещение за то, что в начале Илиады «увлек из кущи» наложницу Ахиллеса Брисеиду (взамен Хрисеиды, которую Агамемнону
