Конец фильма, или Гипсовый трубач - Юрий Поляков

Возле директорского кабинета соавторов поджидали, волнуясь, обе бухгалтерши.

— Дима, Огуревич задержится! — доложила Регина Федоровна.

— Почему?

— Он сегодня в Международной нано-академии. — объяснила Валентина Никифоровна, скользя по Кокотову тщательно равнодушным взглядом.

— И что же он там делает?

— Ему вручают диплом члена-корреспондента.

— Ого! А дети?

— Дети будут, — кивнула брюнетка.

— И на том спасибо!

— Меделянский тоже опаздывает, — наябедничала блондинка.

— А этому змееведу что вручают? — Жарынин нахмурил кустистые брови.

— Ничего. Он поехал к адвокату Морекопову.

— Хорошо.

— Дим, а можно нам посмотреть репетицию? — попросила Регина Федоровна.

— Нельзя!

— Почему-у?

— Творчество — это одиночество, как сказал Сен-Жон Перс.

— А он? — Валентина Никифоровна с легкой гадливостью кивнула на писодея.

— Он мой соавтор.

— А мы-ы тебе кто-о-о?! — в один голос оскорбились бухгалтерши.

— Ладно уж… — сжалился игровод. — Но сидеть у меня тихо!

28. РЕПЕТИЦИЯ АНТИЧНОГО ХОРА

В холле, возле телевизора, толпились ветераны, пришел даже Агдамыч со своим «дощаником», из которого, как обычно, торчала гадючья головка гвоздодера. В кресле расположился казак-дантист Владимир Борисович, явившийся с фельдшерской сумкой, вероятно, на случай, если кому-то из стариков станет плохо. Чуть в стороне от всех сидел Жуков-Хаит. Шевеля губами и покачиваясь взад-вперед, он читал маленькую книжку в старинном кожаном переплете. На его макушке каким-то чудом, вероятно на шпильках, держалась кипа, напоминающая маленькую тюбетейку.

Ящик по-военному подошел к режиссеру, щелкнул каблуками и вручил листок, неровно вырванный из тетрадки. Заглянув через плечо соавтора, Кокотов увидел перечень ипокренинцев, допущенных на репетицию. Жарынин сверил список со старческой наличностью и остался доволен. Тут был весь цвет Ипокренина: комсомольский поэт Бездынько, кобзарь Грушко-Яблонский, жена внебрачного сына Блока Валерия Максовна, изящная акробатка Злата Воскобойникова, блестящий Ян Казимирович в роскошном шейном платке, акын Огогоев в полосатом халате, звезда Малого театра Саблезубова, композитор Серж Глухонян, архитектор Пустохин, народная певица Надежда Горлова, мосфильмовский богатырь Иголкин, живописец Чернов-Квадратов и его вечный супостат виолончелист Бренч.

— А где Ласунская? — строго спросил игровод.

— Отказалась наотрез! — виновато развел руками Ящик.

— Жаль. Ну ничего — еще не вечер! Я с Вероникой Витольдовной сам поговорю.

— Где Проценко?

— Ест, — с ненавистью доложил старый чекист.

— Отлично! Итак приступим!

Жарынин еще раз осмотрел собравшихся стариков хищным взором ваятеля, готового из бесформенной кучи серой глины слепить грандиозное совершенство. Его лысина наморщилась мыслями, а по лицу пробежала светлая судорога вдохновения. Он ласково улыбнулся своим творческим грезам, но тут же посуровел, предвидя упорное сопротивление ненадежного человеческого материала:

— Где же наконец эти малолетние экстрасенсы, чтоб их энергетические глисты сожрали!

— Мы здесь!

Юные Огуревичи — Прохор, Корнелия и Валерия как раз появились в холле. Шли они гуськом, положив руки на плечи друг другу. Непроницаемые черные наглазники закрывали лица, но подростки, уверенно огибая препятствия, проследовали к трем свободным стульям, разом уселись и одномоментно, как по команде, сдвинули на лоб маски, открыв свежие лица и глаза, лучистые, как у сектантов.

— Простите, — дружелюбно извинился Прохор. — У нас был телепатический коллоквиум с Филадельфийским университетом.

— Как там погода? — спросил режиссер.

— Дождь.

— Так им и надо! А в зал суда сможете так же войти?

— Сможем!

— Отлично!

Игровод сделал знак Кокотову, и они сообща выдвинули вперед стол, приставив к нему два кресла, одно посредине, а второе с торца. Потом режиссер еще раз задумчиво осмотрел массовку, потер лысину и принял неожиданное решение:

— Регина, ты будешь судьей Добрыдневой! А ты, Валь, секретарем заседания.

Бухгалтерши, хихикнув, переглянулись.

— А что я должна делать? — поинтересовалась брюнетка, усаживаясь на председательское место.

— Прежде всего ты должна смотреть и на истца, и на ответчика, и на свидетелей с вежливым отвращением, ведь это у них сегодня решается судьба, а у тебя каждый день одно и то же: «Есть отвод составу суда? Заявления? Ходатайства? Суд принял решение рассмотреть в заседании, не приобщая к материалам дела. Исследование материалов закончено. Приступаем к прению сторон!..» — Игровод незаметно подмигнул писодею. — Ты пойми, Региночка, решение давно принято, оплачено, согласовано, написано — и то, что происходит в зале, не более, чем параолимпийские игры для живучих выкидышей. Но ты должна вести себя так, чтобы никто не догадался, от какой из сторон ты получила взятку…

— Как это?

— Очень просто. С теми, кого ты собираешься засудить, говорить надо вежливо, ласково, по-матерински. А тем, у кого взяла деньги, можно слегка грубить и хамить. Ясно?

— Теперь ясно.

— А мне что делать? — спросила Валентина Никифоровна, слегка обиженная второстепенной ролью.

— Ты, Валя, все записываешь. Судья говорит: «Внесите в протокол!» или: «Приобщите к делу!». Ты вносишь и приобщаешь. Иногда, если истец с ответчиком оскорбляют друг друга самыми последними словами, а свидетель врет, как Чубайс, можешь улыбнуться и незаметно переглянуться с Региной. Да, ты лишь помощница, но без тебя судья как без рук. Кроме того, вполне возможно, именно ты передаешь ей взятки, снимая свой кровный процент. Вы сообщницы. Ну-ка переглянитесь! Нет, не так! Не верю! Не верю! — замахал руками режиссер и лукаво глянул на писодея. — Сейчас объясню! Вы замужние подруги, и однажды, после шестой бутылки шампанского, устав жаловаться на своих ленивых мужей, немного взаимно пошалили. Один раз. Но всегда про это помните. Понятно? Ну-ка переглянулись! Отлично!

Старички, оценив пикантность режиссерской задачи, одобрительно хихикнули. Саблезубова осуждающе покачала головой и посмотрела на подростков. Злата сердито дернула расплывшегося Ящика за рукав, а внебрачная сноха Блока мечтательно потупилась. Но игровод, охваченный безжалостным вдохновением, ничего этого не заметил:

— Теперь мне нужен Ибрагимбыков. Добровольцы! Я жду!

Никто из ветеранов не вызвался, все отводили глаза, как в детстве, когда, играя в войну, никому не хотелось изображать «немца», всем хотелось быть «нашими». Игровод еще раз внимательно осмотрел «хор» и, ухмыльнувшись, указал на соавтора:

— Что ж, Кокотов, придется вам отдуваться. Вы Ибрагимбыков. Вы сволочь, законченный негодяй, подонок. Осилите?

— Попробую, — пожал плечами Андрей Львович, уловив на себе удовлетворенный взор Валентины Никифоровны.

— Запоминайте роль: вы нагло спокойны, вы заплатили — и закон теперь ваш с потрохами! Вы презираете ветеранов. Они для вас живые обломки проклятого социализма, омерзительного строя, когда вам приходилось заниматься спекуляцией в общественных туалетах или мелким обвесом в высокогорном сельпо. А теперь вы хозяин жизни! И это старичье еще осмеливается судиться с вами! Хамы! Опилки истории! Понятно?

— Нет, не понятно. Если я все оплатил и все предрешено, зачем же нам весь этот античный хор?

— Какой античный хор? — встрепенулся Болтянский.

— Это Андрей Львович для образности так выразился, — успокоил Жарынин. — Вчера впервые прочитал Аристофана и до сих пор ходит под впечатлением. Раньше ему не доводилось. Был занят. Аннабель Ли, знаете ли, очень требовательная женщина! — высказался, багровея от неудовольствия, режиссер.

— Аннабель Ли? — хмыкнула Валентина Никифоровна. — Я читала «Преданные объятия». Она, кажется, нерусская? Андрей Львович, вы с ней знакомы?

— Я… видите ли… — замямлил смущенный писодей.

— Андрей Львович ее переводит. С нерусского… Ну хватит, хватит о пустяках! — свеликодушничал игровод и громко хлопнул в ладоши. — Мы отвлеклись. А вам, Кокотов, и не надо понимать тайный замысел режиссера, ваше дело — исполнять. Если бы все актеры, вместо того чтобы учить роли и вживаться в образы, лезли с советами к постановщику, не было бы ни «Амаркорда», ни «Весны на Заречной улице»! Ясно?

— Ясно! — кивнул Кокотов и покорно уселся на указанное место, удерживая на лице порученное выражение.

— Теперь адвокаты… Кто будет Морекоповым?

— Разрешите мне? — просительно привстал Жуков-Хаит. — Он мой дальний родственник.

— Отлично! Но родственные чувства придется отбросить. Адвокаты аморальны по роду деятельности. Сегодня защищает мать Терезу, завтра — Чикатило. Причем, с одинаковым усердием. И то, что сейчас «Эмма» на нашей стороне, ничего не значит. Завтра он может защищать Ибрагимбыкова или серийного педофила. Кстати, неведомый нам пока еще адвокат Ибрагимбыкова — такой же фрукт. Владимир Борисович, не откажите в любезности!