В неизведанные края. Путешествия на Север 1917 – 1930 г.г. - Владимир Обручев

Говорят, особенно красив водопад весной, когда огромная масса воды, на 10 метров выше ординара, падает сплошным потоком, а волны "подпорожицы" достигают высоты в шесть- восемь метров. Над водопадом — мирная картина спокойной реки, вместо утесов — пологие склоны с выходами графита в береговых террасах и немногочисленными избушками рудника. Мощная пластовая интрузия траппа своим контактом превра тила здесь пласт угля в графит, а преградив дорогу реке, создала водопад и тем самым готовый запас энергии для эксплуатации графита.

Пласт графита выходит на обоих берегах реки непосредственно выше водопада. Мощность его колоссальна, и он занимает весь береговой обрыв. Старые штольни были проведены прямо из берегового обрыва, и их заливало водой во время половодья; в 1921 году добыча велась уже из шахт, заложенных на поверхности террасы. Пройдя слой речного галечника, они входили непосредственно в пласт графита.

Стоя на берегу реки, трудно представить себе, насколько велика мощность этого пласта графита. Только если вы перенесетесь в городские условия и представите себе трех- или четырехэтажный дом, состоящий сплошь из графита, вы сможете оценить всю грандиозность этого явления природы.

В шести километрах вверх по Курейке, выше второго порога, яростно низвергающегося между скал, нас ждало не менее внушительное зрелище: весь береговой обрыв от воды до опушки леса был покрыт черными блестящими плитами — это сверкал пласт антрацита, тогда еще неразведанный и неразрабатывавшийся.

Изучив геологическое строение района рудника, мы решили сделать экскурсию вверх по Курейке. С нами пошел эвен Петр Михайлович — пожилой, маленький, сухой человек, который со бирался вскоре откочевать на осенние пастбища.

Отправив снаряжение вперед с оленями Петра, мы вышли с рудника только вечером. Впереди шел, не торопясь, легкой и свободной походкой наш проводник. Мы все больше и больше ускоряли шаг, но эвен явно уходил вперед, и приходилось время от времени делать перебежки. Когда я взглянул на часы и на карту, оказалось, что этим неторопливым шагом эвен за час про шел семь километров. В темноте мы вышли к чуму, который уже поставила жена проводника в лесу вблизи Курейки. Я с интересом рассматривал этот чум — первый, в котором мне пришлось ночевать. Мы сидели на мягких ветках; у стен темнели небольшие оленьи вьючные сумы, о которые можно опереться спиной! В середине был разведен маленький огонь, в него под кладывали узкие и длинные щепки, понемногу, ровно столько, чтобы было тепло. Костер горел спокойно и без дыма. На нем уже закипал черный чайник. Хозяин ласково угощал нас чаем с вкусным оленьим молоком, приговаривая: "Пей еще, Курей ка воды много".

Несколько часов провели мы у этого приветливого огня, расспрашивая Петра Михайловича о Курейке и о стране к во стоку от нее, где он бывал еще с Хатангской экспедицией Географического общества в 1905 году. Ровно потрескивал огонь, береста, которой был покрыт остов чума, желтела в полутьме. Рано утром мы вышли с этой ночевки. В трех километрах выше второго порога миновали третий порог Курейки, менее грозный, чем первые два.

В перспективе, за третьим порогом, над холмами правого берега возвышается громадная, резко отделенная столовая гора Тептыргома, что по-эвенкийски значит "Наковальня". По сло вам эвенков, склоны ее со всех сторон высокие и обрывистые, взобраться на гору невозможно. Курейка обходит Тептыргому километрах в двенадцати к востоку; в нашей пешеходной экс курсии против этой горы мы достигли большого расширения, где река лениво течет в плоских берегах, образуя многочисленные острова. На правом берегу, к северу за Тептыргомой, виднелась другая высокая столовая гора, менее резко выделенная, — Даванда, а далее высилось несколько изрезанное плато с округлыми вершинами — Горы кельмагырских эвенков, которые затем образуют следующее ущелье Курейки. По словам Петра Михайловича, в этом ущелье — четвертый порог, далее река течет спокойно, и лишь в пятом пороге вся Курейка падает, "как из чайника", со страшной высоты, совершенно несравнимой с высотой первого порога.

После пешеходного маршрута мы пустились вниз по Курейке в обратный путь на своей лодке, чтобы изучить геологическое строение ее берегов. Лодка была несколько мала для нашего груза и сидела в воде почти по самый борт; поэтому в низовь ях, где ширина реки до километра, нам несколько раз угрожало крушение при встречных ветрах, и однажды, в последний день плавания, лодку, уже наполовину залитую водой, с трудом уда лось подогнать к берегу.

На этом пути мы открыли много интересного: до наших ис следований был несколько изучен только сам рудник. Поэтому каждый километр плавания был шагом к новым открытиям. Кроме силурийских рыб, о которых я писал выше, удалось най ти фауну нижнекаменноугольных кораллов и брахиопод — находка, также имевшая большое значение для выяснения геологической истории Тунгусского бассейна.

К устью Курейки мы вышли только 18 сентября; было уже поздно двигаться дальше к северу — со дня на день должны были пройти последние пароходы на юг. В течение десяти дней, пока мы стояли на якоре в ожидании парохода, наш шитик трепали осенние бури. Все это создавало полную иллюзию мор ского путешествия.

На другом берегу Енисея едва виднелись темные домики маленькой деревушки Курейки, состоявшей в то время из четы рех или пяти изб. За все время, что мы стояли у устья Курейки, не было ни одного дня, когда бы не дул сильный ветер, и мы не решились пуститься через грозный Енисей на нашей утлой лодке, чтобы посетить тот скромный дом, где И. В. Сталин провел в 1914 — 1916 годах почти три года своей последней ссылки. Наш шитик стоял на якоре и на двух "больных" (так называют веревки, протянутые наискось к берегу, к причалу или к другому судну), и его непрерывно, днем и ночью, подкидывали вверх и вниз большие волны. Никто не посещал нас в нашем уединении — все суда уже ушли. Дни за днями проходили в напряженном ожидании: нельзя было уйти на берег и отдохнуть от изматывающей качки, нужно было в полной готовности ожидать, когда покажется дым парохода. И, наконец, на восьмой день пароход показался, но, несмотря на наши умоляющие сигналы, прошел мимо.

Настроение у всех сразу испортилось: ведь внизу на Енисее оставался только один пароход, и если и он не возьмет нас, при дется зимовать на Курейке. Капитаны, возвращаясь с тяжелым караваном судов и боясь замерзнуть в низовьях Енисея, не очень были склонны тогда брать на буксир еще одну скверную баржонку неизвестной им организации.

На десятый день показался последний пароход — один из двух маленьких морских буксиров, которые благодаря большой глубине Енисея могли работать на плесе вплоть до Енисейска. За ним тянулись три большие баржи. Ветер немного ослабел, и я с двумя гребцами пустился на нашей лодке по волнам наперерез каравану. Вот и черные борта парохода; нас проносит мимо. На мостике бесстрастная фигура помощника капитана. Я, стараясь перекричать шум ветра, пытаюсь убедить его в необходимости взять шитик. Никакого ответа! Проходит мимо одна баржа, вторая... На них не видно никого из знакомых мне работников Комсеверпути или гидрографического отряда. Наконец на последней один из красноярцев, причастных к пароходству, случайно вышедший на палубу, увидел меня и, узнав, бросился на рулевой мостик и начал семафорить капитану парохода. Но караван уходит все дальше на юг.

Уныло гребут мои товарищи назад, к устью Курейки, — и уныло встречают нас оставшиеся в шитике. Не надо объяснять — зимовка обеспечена. Но внезапно в караване судов, ушедших вверх, что-то изменяется: пароход отделяется от барж и идет к нам. Баржи остаются посреди реки. Я не успел даже понять, в чем дело, как пароход уже подошел к нам и взял на буксир шитик. Мы все семеро хватаемся за якорный канат, но за десять дней стоянки якорь так сильно замыло песком, что наши усилия остаются тщетными, и только пароходной тягой удается извлечь якорь со дна.

Двадцать следующих дней мы проводим на буксире за по следней баржой. Караван останавливался у факторий Центро союза и забирал бочки с соленой рыбой и ящики с знаменитой, необычайно вкусной "туруханской копчушкой" — сель дюшкой, которую енисейские жители коптят в своих черных банях.

Осиновский порог снова был к нам неблагосклонен. В самом "залавке" порога, где пароход медленно втаскивал свой тяже лый караван по "главным воротам", наш шитик, близко привязанный к корме баржи, стало раскачивать, как маятник. Одна из двух "больных", игравших роль буксира, лопнула, и шитик сильно натянул оставшуюся веревку. На минуту мы оторопели: справа и слева за кормой среди белых гребней чернели камни. Но второй буксир все же выдержал, и подъем закончился благополучно.