Обличитель - Рене-Виктор Пий

Я почувствовал, что компания, к которой были обращены эти слова, уже охладела. Никому не хотелось лезть первому в этот узкий проход. Четыре минуты туда, две минуты на изучение иероглифов, четыре минуты обратно — это значило провести примерно десять минут одному в черной, липкой трубе, под двойными знаками смерти и убийственной черной магии. Ведущие сотрудники «Россериз и Митчелл-Франс» чувствовали бы себя куда лучше на организованном прессой в честь министра сельского хозяйства завтраке, где обсуждались бы новые закупочные цены на цыплят, индеек и копченое сало. И зачем только понесло их в эту грязь, на два десятка метров под землю, в катакомбы под зданием из стекла и стали! Никто не смел в этом признаться, однако я был уверен, что в глубине души каждый думал только о том, как бы сбежать, вернуться на поверхность к привычному и успокоительному теплу зала электронно-вычислительных машин или в уютную обстановку своего директорского кабинета. Аберо это почувствовал и, подобно офицеру, который должен бросить в атаку свой отряд, произнес коротенькую ободряющую речь.

— Господа, — сказал он, слегка повысив голос, — я знаю, о чем думают некоторые из вас: они спрашивают себя, что они делают в этих скользких подземных галереях, тогда как их ждут неотложные дела, и особенно сейчас, в столь трудное время. Как знать, может, в эту минуту шейхи и главы южноамериканских правительств собираются снова повысить цены на нефть, на медь или бокситы? Как знать, может, в эту минуту голландцы решают объявить о «плавающем» курсе флорина? Как знать, наконец, не решают ли президент Соединенных Штатов и его генеральный советник в эту самую минуту, когда я говорю с вами, отправить войска в Ливию, в Венесуэлу или, еще того хуже, вызвать падение франка? Я понимаю вас, я чувствую все это, дорогие коллеги, но, поверьте, настанет день, когда люди будут нам благодарны за то, что мы взяли на себя часть общего бремени, приняли участие в защите истинных жизненных ценностей нашего общества, и, хотя мы действуем сейчас скрытно и без показных эффектов, настанет день, когда наши заслуги будут высоко оценены преемниками Билла Дольфуса Россериза и Ричарда Кеннета Митчелла. Что мы делаем здесь сегодня ночью? Мы выслеживаем того, кто желает гибели нашей фирмы и всего, что она представляет. Итак, вы знаете, что прежде, чем защищать доллар, мы должны защищать нашу фирму «Россериз и Митчелл-Интернэшнл». К чему был бы устойчивый доллар, единое западное сообщество под протекцией Соединенных Штатов Америки, если бы в мире не существовало компании «Россериз и Митчелл»? Когда через несколько дней мы решим взятую на себя задачу и представим это решение президенту Макгэнтеру в Де-Мойне, куда мы вскоре отправимся, чтобы пройти образцовую стажировку за счет нашего предприятия, нас будут приветствовать, прославлять и приобщат к власти. Дорогие коллеги, мы должны считать, что этой ночью взяли на себя важную миссию; мы — ударный отряд, и это тем почетней, что никто ни в наших семьях, ни в школах не готовил нас к выполнению подобной задачи. Пусть никого не удивляет, что мы оказались здесь, окруженные символами смерти и магическими знаками, в полном мраке, облаченные в плащи, в сапоги, при свете этих жалких фонарей! И если кто-то начертал на стене подземного хода портреты наших основателей и данные cash-flow последнего года, значит, усилия наши не напрасны, ведь автор этих гнусных надписей ненавидит, презирает и преследует нас, он угрожает нам. И мы найдем его, где бы он ни был, даже если он среди нас.

Заключительные слова Аберо усилили общее замешательство, но в целом его речь разожгла ярость собравшихся, их раздражение и вечно терзавшую их злобную зависть. Все, как видно, на минуту забыли, что зложелателем мог оказаться каждый из них, но Аберо злобно напомнил им об этом, выбрав подходящий момент. Тогда Фурнье, номер 1, принес себя в жертву.

— Я иду, — сказал он. — Я понял вашу мысль, номер пять, и хочу проверить заключение номера десять по поводу этих проклятых иероглифов.

И он углубился в подземный ход. Вернулся он чрезвычайно взволнованный. Фурнье подтвердил наблюдения Селиса и Аберо, однако все же спросил:

— А что означают вопросительные знаки, поставленные вместо дат смерти наших основателей?

— Быть может, — начал робко Терен, — это означает, что они родились, но еще не умерли и что их призраки…

— Нет, нет! — нервно оборвал его Аберо. — Это просто безумие. Враг хочет сбить нас с толку, нагнать страху, он пытается разбудить в нас самые первобытные чувства — суеверие, склонность к разным бредням. Но недаром наука шагнула вперед, такие люди, как мы, не верят в чудодейственную силу ветки омелы, сорванной друидами, или внутренностей хищников, которым жрецы вспарывали брюхо на глазах Александра, чтобы узнать его судьбу и судьбу его армии. Мы принадлежим к поколению, которое предпочитает верить в горючее для ракет и электронно-вычислительную технику, нежели в дароносицы и фетиши. Теперь для нас существуют только математические символы: мы знаем, что такое крик совы, мы знаем все о сове, больше, чем она знает сама, и пусть она сколько угодно кричит по ночам — мы не верим в приметы. Я думаю, что мы еще встретим немало знаков, расставленных как ловушки на нашем пути. Я считаю, — сказал Аберо, — что мы должны продолжать нашу разведку и погоню. Я пришел к двойному заключению: в этих знаках, рисунках и цифрах нет ничего таинственного, мы знаем, что они означают, они расставлены, чтобы поразить наше воображение и заставить отказаться от нашего похода. Я совершенно уверен, что каждый из вас может смело отправиться к тому месту, и потому нам нет нужды доказывать свою храбрость. Я знаю, что все мы полны решимости. Однако я предлагаю не тратить час на ожидание, пока все мы рассмотрим эти иероглифы, на что каждому понадобится не меньше десяти минут. У нас есть более важные дела, а ночь коротка. Не будем же задерживаться.

Эти слова были встречены с явным облегчением. Все поспешили поддержать предложение заместителя директора по прогнозированию. Итак, мы снова двинулись вперед, цепочкой друг за другом, в несколько разрядившейся атмосфере. Только подозрительность осталась прежней. И я желал, чтобы наша экспедиция продолжалась в темноте, — так страшила меня перспектива встретиться взглядом с моими коллегами. Если не я обличитель, враг, то кто же из нас мог им быть? Мы все углубились в такой же узкий и липкий туннель, как и первый, только этот круто спускался куда-то, казалось — в глубь земли.

Хотя с тех пор, как произошли события, получившие такую трагическую окраску, прошло немало времени, я не могу вспомнить без улыбки этот крутой спуск в сыром туннеле — за всю ночь то была единственная минута некоторой разрядки. Беда только в том, что спуск становился все более и более скользким. После пяти минут осторожного движения вперед каждому практически пришлось спускаться на корточках. При этом он опирался на плечи того, кто оказался впереди. Только Аберо не на кого было опереться. И вскоре он, не удержавшись на спуске, покатился вниз. Все мы кубарем покатились за ним, разбрызгивая грязь, пока не очутились на плоской, но еще более вязкой площадке. С большим трудом удалось нам встать на ноги — так мы все перепутались, свалившись в кучу друг на друга. Многие потеряли свои фонарики. Аберо вполне разумно решил, что их следует подобрать, и возложил эту миссию на Ле Рантека. Мы стали свидетелями увлекательного зрелища, как один из администраторов штаба, у которого голова была набита показателями пультов управления, планами финансирования и принципами функционального управления, карабкался на четвереньках по крутому туннелю, метрах в тридцати под залом с электронно-вычислительными машинами. Когда он поднялся по туннелю на добрую треть, Аберо посоветовал ему размотать веревку и закрепить где-нибудь наверху, чтобы облегчить себе спуск. Ле Рантек прекрасно справился с этой задачей: он благополучно спустился, держась за веревку, и принес потерянные фонари. Теперь мы осмотрели место, куда попали. Это был большой круглый зал с гладкими блестящими стенами. Туннель, по которому мы спустились, продолжался и по ту сторону зала. Наши двенадцать фонарей осветили это подобие склепа, и теперь мы могли получше разглядеть друг друга. Наши платья, наши лица — все было залеплено грязью. В перемазанных и порванных плащах, в сапогах, отяжелевших от налипшей глины, с мертвенно-бледными лицами — эту бледность еще подчеркивал свет фонарей, — с всклокоченными волосами и расширенными глазами, мы представляли собой весьма нелепое и жалкое сборище. Наверно, мы выглядели довольно комично, но никто и не думал смеяться. Аберо посмотрел на часы и сообщил:

— Сейчас час десять минут. В нашем распоряжении еще час; а потом нам придется вернуться, если мы хотим быть там, откуда вышли, к пяти часам утра.