Серое небо асфальта - Альберт Родионов

ГЛАВА 33

Зимняя… ну… ладно, мартовская, уходящая за горизонт серость дня, как-то осунулась невзрачным лицом, кое-где — в окнах зажглось электричество, украсив, насколько позволяла действительность, жёлтыми, розовыми, зеленоватыми пятнами — серые, либо коричневые, стены жилых коробок, могущих соперничать друг с другом лишь ростом. Конец выходного дня ощущался самой природой, и она медленно темнела душой…

Маша уложила две сумки в одну, застегнула на ней молнию… до половины — дальше не шла, и посмотрела на Димку…

— Готов?

— Всегда готов! — он вскинул руку в пионерском призыве.

— Петя, ты с нами? — Маша спросила так, на всякий пожарный, чтобы потом не обижался, если что…

— Нет, — тот осклабился и по брежневски помотал у головы рукой… — увольте господа! Помните, что в известном фильме говорил Ручечник: "Лучше в клифте лагерном на лесоповале, чем у Фокса на пере!" Вот… клифт у меня есть, очень даже приличный, спасибо Машка, но на чьём-то пере торчать… да на помойке, да с потрошками… выпущенными, тоже не в масть!

— А… вечная песня, вечного бича! — Маша беспокойно взглянула на побледневшего Димку.

— Хе-хе-хе… — заквохтал Коклюш и, как бы виновато, опустил взгляд. — Жаль, что не жида… Агасфера!

— Маш, может, и правда, не стоит? — Димка робко взглянул на вожатого, подумав, что почти вожака.

— Не стоит или не стоuт? — зло спросила она и в упор заглянула ему в глаза.

— Одинаково! — рявкнул он и ответил злым вызывающим взглядом… — Давным-давно уже, кстати!

— Открыл Америку! — она хмыкнула… почти весело. — Не только у тебя! — и заметив его обратное движение, почти крикнула: — Нет, сегодня ты пойдёшь со мной, я не лошадь таскать за вас… Один, последний только раз, а потом… посмотрим… что нам всем делать и как поступить, я точно что-нибудь придумаю! — она задумалась, словно решила не откладывать, но вскинулась и быстро сказала: — А сейчас пора идти, скоро стемнеет!

* * *

Мусорные контейнеры ломились от барахла, не тронутой жратвы, вернее, это сегодня они брали только нетронутое, запечатанное, нераспечатанное точнее; если брать всё, могли не донести.

Увидев, торчащий испод кучки картофельных очисток, кусок полированной кожи, Дима потянул… Очистки отвалились в сторону, и чёрный пиджак сразил своей темнокожей экзотикой!

— Ого! — только смог он сказать и подумал: — А куда я это буду одевать? Подобная песенка мне знакома: не дай бог появиться дорогим носкам, как к ним понадобится соответствующая обувь, к обуви — брюки… и так далее… и снова — бесконечность…

Раздумывая над тем, о чём давненько не думал, он быстро осмотрелся…

— Бойся данайцев дары приносящих! — проговорил он, но, взглянув на чёрные глазницы окон, вдруг засомневался — так было слишком просто, и решил: — Бойся, выбрасывающих… Хотя… тоже не факт! — он почесал затылок… — О!.. Подбирающих! — ему вспомнились сомнения Коклюша и он поспешил вернуться к осмотру находки, точнее, её карманов…

В маленьком пистончике, спрятавшемся под большим карманом с красивым лейблом, явно прощупывался квадратик, кажется, бумажный… Сердце приятно ёкнуло, пальцы нырнули… и достали сложенную, несколько раз, сотку долларов! Измятое вдоль и поперек лицо Бенджамина Франклина, с достоинством поглядывало на Димку с заветной зелёной бумажки тоже не малого достоинства.

— В карман… быстрее… — мелко подумал он и оглянулся: не свидетель ли Маша его удачи?.. Рука метнулась к карману, но кто-то внутри, под старой курткой, сказал: — Ну и дерьмо же ты, старик! Она ради тебя пожертвовала всем, а ты… — Его уши вспыхнули под шапкой, затем щёки, под рёбрами стало холодно, почти скользко… — Спасибо! — сказал он своему Альтер Эго, но очень тихо, чтобы не слышала Маша, и уже громче крикнул: — Машка, смотри, сотка баксов! — Он поднял купюру над головой, и обернувшаяся на его крик женщина, радостно засмеялась…

— Вот спасибо, удружил! — чья-то рука вырвала у него сотню, прямо там, наверху, и когда он обернулся, ещё не зная, как поступит в дальнейшем настоящем, вероятнее всего будет просто грызть любое горло, будь это сам… Тут нужно было взвесить — кто, и он отбросил несвоевременную мысль — кто там может быть или не быть, но за свои деньги и этот шикарный пиджак, он будет бороться не на жизнь!.. Он вдруг опять подумал о совершенно сейчас постороннем: что за ерундистика лезла в этот миг в голову, сказать было трудно, но она лезла и Маша вдруг стала ему понятнее, в этот самый момент, когда отобрали его деньги, он принял её кажущуюся скаредность, мещанскую зависимость, а значит — слабость, как до сих пор характеризовал подобные действия, даже сегодня, когда они выступили в поход за… Зачем же? Как обозначить это выступление, каким термином? Может: Мальбрук в поход собрался! — он думал… думал… и горько смеялся…

— За свободой? — он спрашивал, но ответ не спешил, он где-то задерживался… — Но… может… Нет! — Что-то явно мешало дать привычное определение, и вдруг его осенило: — За жизнью! — Далее подоспела более насущная мысль: откуда у него взялось столько времени, в такой момент, чтобы всё это придумывать, обдумывать… вон уже… ломик падает на голову…

Увиденное озадачило, сначала, но за тем пришёл ужас и помог… дёрнуться в сторону… хотя ломик прибил… слава богу не голову, а плечо, скорее ключицу, просто размозжил… Удар был страшный — в теле всё захрустело, и Дима решил, что разваливается на части… Ноги его ослабли в коленях и подогнулись…

* * *

Было очень темно! Разноцветные ранее пятна красивых окон на аккуратно оштукатуренных элитных стенах, уснули, обезличив самоё слово — дом. Он — дом — стал похож на своих собратьев из спальных районов и по идее, ему это не могло нравиться, но в данный момент он спал и видел цветные, похожие на его вечерние окна, сны… Поэтому не страдал! Он был достаточно мудр, чтобы страдать от таких пустяков уже оттого, что недавно разменял свою сотню зелёных… раньше жёлтых, ещё раньше голубых лет; он давно забыл, сколько раз его красили и в какие цвета. Но в эту ночь ему не дали спокойно поспать: дикий вопль, взывающий о помощи, перебил мягкий покойный сон твёрдых оштукатуренных стен.

— Не впервой! — вздохнул дом, вспомнив перестроечную эпоху девяностых, и снова закрыл глаза… Он стал таким же равнодушным, как и его жильцы, иначе быть не могло, ведь они были его душёй, сердцем, селезёнкой… его внутренним миром.

Дима открыл глаза и заметил, что как-то очень темно и ещё, тяжело…

— Все спят, вот и темно, в окнах не горит свет! — мудро догадался он. — А что случилось? И что это на мне лежит? — Он попытался свалить тяжесть с себя, но вскрикнул от боли… Рука не повиновалась, и малейшая попытка использовать её, причиняла нестерпимую боль. Память потихоньку возвращалась… и он внимательно всмотрелся в наваленный на себя груз… — О Боже!.. Маша!? — страшная догадка пронзила сердце холодной сосулькой. — Машенька, ты что? — откуда-то взялись силы и, превозмогая себя, он вылез испод тела… Маша осталась лежать лицом вниз, как и лежала до сих пор, её поза… живые так не лежат! Он попытался перевернуть тело на спину… но это было выше сил и, прислонив пальцы уцелевшей руки к её горлу, не обнаружил пульсации крови.

— Помогите! — закричал он не своим голосом. — Помогите!

Ни одно окно не откликнулось светом включенного ночника. Окна, будучи глазами и ушами своего дома, тоже привыкли к подобным крикам, периодически видя смерть, слыша выстрелы и взрывы. У красивых ухоженных домов опыт был богаче, чем у серых многоэтажных муравейников, хотя… вопрос конечно спорный: где-то чаще стреляют, взрывают, где-то — обходятся иными способами.

— Помогите! — продолжал надрываться в бесполезном крике Дима, пока не понял, что только сам в состоянии помочь.

Идти он не мог, не удалось даже подняться на ноги, что-то в его двигательном механизме испортилось, поэтому полз… морщась от боли, загребая одной рукой и отталкиваясь ногами, и вспоминал "Повесть о настоящем человеке", которую взахлёб читал в детстве. Он пытался представить себя Мересьевым, если бы не пытался, вряд ли смог ползти, но делал это, и в его глубинке теплился малюсенький такой огонёк гордости за то, что делает.

— Ползти — значит двигаться! Всё-таки, движение! Преодоление! — он чуть не плакал от радости, что ещё может преодолевать. Но сейчас иначе было нельзя и это омрачало маленькую победу, вызывало сомнения…

Он снова полз и звал на помощь, надеясь, что ошибся с диагнозом — Маше, пока не потерял сознание!

ГЛАВА 34

Серые, крашенные масляной краской стены, обступили, сдавили, наползли более светлой, пятой составляющей коробки — потолком, и Дима всплакнул…