Былое и выдумки - Юлия Винер

Наконец велено было остановиться. Через одного повернуться лицом к стоящему сзади. Горящих свечек осталось совсем мало, я едва разглядела пожилого мужчину, кажется, довольно толстого. Теперь велели подойти друг к другу и взяться за руки. Руки у мужчины были пухлые и теплые, он крепко сжал мои и пробормотал: «Тонкие косточки!» Голос тем временем вещал что-то об энергии, которой мы обмениваемся, об энергетическом балансе, который как-то там между нами устанавливается. О том, что тело являет собой преграду между живыми существами, и прикосновение к нему помогает разрушать эту преграду. Всякий индийско-китайско-хипповый бред.

Потом нам сказали сойтись вплотную и обняться. Толстый мужчина растопырил объятия, я обхватила его за шею. Он нежно обнял меня за спину, но – отдам ему должное – не прижимался. От него сильно несло табачным перегаром. Жаловаться не приходилось – от меня, я полагаю, тоже.

Потом мы опять ходили цепочкой и пришли в какое-то просторное помещение и там стояли и гладили друг друга по волосам и по щекам. Все это молча, почти в полной темноте. Я, однако, догадалась, что это мы вернулись в первый зал, хотя надпись над дверью теперь не горела. Потом опять обнимались – втроем, вчетвером, целыми хороводами. Потом велено было сесть на пол, расставив ноги в стороны. Я села в расставленные ноги толстого мужика, а в мои села девушка в шортиках, и так по всему залу. Каждый обнял за талию сидящего впереди, образовалась сплошная плотная человеческая цепь. Такую цепь трудно прорвать полиции во время демонстрации, но тогда это еще не применялось. И еще были разные упражнения, непременно включающие прикосновение друг к другу, но при этом, как ни странно, без всякого сексуального напряжения. А голос бормотал о любви одного живого существа к другому, личной, непосредственной любви каждого к каждому, к его уму, к его душе и к его телу. Призывал не брезговать чужой плотью, не бояться чужого касания, чужой энергии… Только так можно остановить войны, только так воцарится мир на земле…

Ощущение было очень странное. Привычный скептицизм с издевкой выслушивал это шаманское камлание, отстраненно посмеивался про себя. Энергия, энергия, любовь, любовь… Но нечто в этом самом «живом существе», о котором бубнил голос, не могло не отозваться на – пусть искусственно созданную, пусть обманную – атмосферу человеческого тепла и эмпатии. Против воли хотелось поддаться, поверить, раствориться в ней.

Правда, ощущение это испарилось без следа, как только мы вышли из музея.

– Ну, и что это было? – спросила я баронессу.

– Хеппенинг, – выговорила баронесса незнакомое слово, все еще с удовольствием поеживаясь от приятного переживания.

– И чего вы меня сюда притащили? Пообжиматься с чужими людьми?

– Тебе не понравилось? Кто ж тебе виноват, что ты такая дура. Надо было выбирать, с кем обжиматься. Видела, между какими красавцами я стояла?

Тетя спросила меня сердито:

– Чем ты обидела Джулиана? И зачем?

– Я? Обидела? С чего ты взяла?

– Он звонил и очень огорчался, что не понравился тебе.

– Не знаю. Мы прекрасно провели время, он мне все рассказал и показал, даже собственный дом. У него очень красиво, я хвалила.

– Дом тебе понравился. А сам Джулиан?

– И сам ничего. Вполне.

– И вы договорились о новой встрече?

– Пока нет.

– Почему?

– Да в чем дело? Чего ты так беспокоишься? Что тебе этот Джулиан?

– Не мне, а тебе.

– Да ты уж не сватать ли меня собралась?

– Ну а если бы и так? – с вызовом сказала тетя Франци. Она, видно, чувствовала, что поторопилась.

Мне было и смешно, и досадно. Меня уже не раз пытались сватать разные доброжелатели. Видно, девушке в известном возрасте этого не избежать. Я была как раз в том возрасте и принимала эти попытки, в общем-то, спокойно. Досадно было только, что ни одному, вернее, ни одной из свах не приходило в голову спросить, хочу ли этого я? Сватали-то они, а разбираться потом с мужиками приходилось мне.

– Ладно, – сказала я примирительно, – сватай, сватай. Не забудь только его самого спросить, что он об этом думает.

– Он интересуется. Конечно, пока это еще не проект, а только эскиз к проекту. Очень многое зависит от тебя.

Я решила пресечь это дуракаваляние.

– Франци дорогая, всего того, что зависит от меня, я не сделаю.

– Ты несерьезный человек.

– Я очень серьезный человек. Глупостями заниматься не буду. Джулиан милейший парень, я охотно встречусь с ним еще, если он пожелает, но проект выкинь из головы.

– Да почему? Почему?

– Неужели ты в самом деле хочешь, чтобы я жила с чужим мне человеком, да еще с таким, который плачется посторонним насчет своих романтических неудач? В несвоей стране, в несвоем доме, с несвоим языком?

– Все это может стать твоим.

– Нет, не может. Никогда.

– Много ты знаешь. Ты на меня посмотри, тогда поймешь, можно ли жить в несвоей стране.

– Да, Франци, расскажи мне об этом. Расскажи мне, как и почему вы живете в Англии.

– Пытаешься сменить тему?

– Нет. Мне это действительно интересно, важнее и интереснее, чем твой Джулиан.

– Мой! Чем же это он так тебе не угодил?

– Угодил, Франци, угодил, он очень даже мне угождал. А ты не уклоняйся от вопроса, если хочешь, чтоб я все поняла про несвою страну.

– Я и не думаю уклоняться. Просто… просто про Джулиана куда легче говорить, чем про это.

– Да забудь ты его. Расскажи, Франци, прошу тебя!

– Ох, деточка… – сквозь подтянутый, благопристойный и благополучный облик безупречной английской леди проглянуло вдруг лицо немолодой, бесконечно усталой и невеселой женщины, моей тети. – Ох, девочка моя… Ты думаешь, что всё это давние исторические события… И тебе это «интересно». А для меня это часть моей жизни. Больная часть… Всегда болит. И никогда не перестанет болеть…

Мне очень захотелось обнять мою тетю, погладить ее по голове, прижать к себе. Но она не любила демонстрации чувств. И я боялась, что тогда моя тетя сразу исчезнет, обратившись вновь в свое сухое и холодное подобие.

– Тетя, милая, прости.

– Да за что же? Ты права. Тебе надо это знать. Тебе надо знать, что произошло с родными твоего отца. Большая была семья, а ты из всей этой семьи знаешь только меня. Но что обо мне говорить, я-то вот она, тут, перед тобой, а они… Да, я тебе расскажу.

И она рассказала.

Рассказала, как еще в 33-м году начала думать о переселении в Америку или в Англию. И исподволь готовилась. Убеждала Фрица, которому совсем не хотелось расставаться с прекрасно начатой архитектурной карьерой. Паковала ценные вещи, переводила понемногу деньги. Почему? Разве ей плохо было в Австрии? В Австрии было чудесно, всем им тогда жилось там хорошо, но ей очень не понравился узкоплечий человек с женским тазом и с косым чубом на лбу, который пришел к власти в Германии. Ну, не понравился, и что, говорили ей. Какое тебе дело до Германии?