Франц Кафка. Узник абсолюта - Макс Брод

Затем началась борьба за морфий. Франц сказал Клопштоку: «Вы четыре года обещали мне его. Вы меня мучаете. Вы всегда меня мучили. Я так и умру». Ему сделали две инъекции. После второй он сказал: «Не обманывайте меня, вы даете мне противоядие». Потом он произнес слова, о которых я уже упоминал ранее: «Убейте меня, или вы будете убийцей». Ему дали пантопон, чему он обрадовался. «Это хорошо, но надо больше, больше, это мне не поможет». Потом он стал медленно засыпать. Его последние слова относились к его сестре Элли. Клопшток держал его за руку. Кафка, всегда ужасно боявшийся заразить кого-либо, произнес, вообразив, что он видит вместо Клопштока сестру: «Отойди, Элли, не так далеко, не так далеко» – и, когда Клопшток немного отодвинулся, сказал: «Да, вот так – так хорошо».

Перед этой последней сценой он грубым жестом отстранил сиделку. Клопшток сказал мне: «Он был резок, как никогда ранее». Затем Кафка порвал лежавший пакет с препаратами и швырнул его на пол. «Не мучайте меня больше, вы продлеваете агонию». Когда Клопшток отошел в сторону, чтобы вымыть шприцы, Франц произнес: «Не оставляйте меня». Друг ответил ему: «Но я не оставляю тебя». Франц ответил глухим голосом: «Зато я оставляю вас».

Хочу привести цитату из письма, написанного Клопштоком 4 июня и пришедшего из Кирлинга. Оно несколько сумбурно и не вполне верно построено грамматически. «Бедная Дора! О! Как мы все несчастны, кто так несчастен в мире, как мы! Она без конца шепчет: «Любовь моя, единственный мой». Она причитает: «Он один, совсем один, мы ничего не можем сделать и сидим здесь, и оставили его там[31] одного в темноте, непокрытого! О Боже! Любовь моя!..» – и снова продолжает стенания. То, что с нами произошло, – я всегда говорю с «нами», мы – «маленькая семья Франца», – неописуемо и никогда не может быть описано. Кто знает Дору, тот может понять, что значит ее любовь. Если это понять, только возрастают боль и страдания. Но вы это поймете!.. Мы еще не вполне осознаем, что с нами произошло, но медленно, постепенно это становится для нас все яснее и яснее и в то же время покрывается зловещей тьмой. Сейчас мы снова собираемся посмотреть на Франца. Его лицо столь строго и неприступно, сколь чиста и благородна была его душа. Его лицо царственно строго, оно словно сделано из старого и благородного камня. Его неповторимая душа отражена теперь на его отвердевшем лице. Оно столь красиво, будто старинная мраморная скульптура».

Я должен в заключение прибавить, что голоса X. Уолпола, Хаксли, Беннетта, Андре Жида, Германа Гессе, Бубера, Томаса Манна, Верфеля и многих других на немецком, французском, голландском, чешском, польском, итальянском, английском языках объединились, чтобы заявить о значении Кафки. Его творения появились на всех этих языках и снискали восхищение.

P.S. Я закончил первое (на немецком языке) издание этой биографии в 1937 г. Теперь, в 1947 г., сложно воспринять критическую литературу, относящуюся к Кафке. В этой литературе, исключая отдельные верные комментарии, – масса нелепостей и противоречий. Но само творчество Кафки сияет чистым светом и дает ориентир тем, кто интересуется этим автором или пишет о нем. Время от времени создается впечатление, что только внешние черты художественного метода Кафки могут быть воспроизведены или проанализированы, но только не его внутренние устремления, которые, возможно, остаются недосягаемыми для тех, кто так много пишет о нем и его творчестве. Если человечество хочет лучше понять, что представляли собой личность и творчество Кафки, оно должно стать на совсем иную позицию. Чтобы постичь Кафку и его творчество, нельзя ограничиться даже этой книгой.

Глава 8

Новые взгляды на Кафку

Немногие писатели имели такую же судьбу, как Кафка: оставаться почти неизвестным при жизни и после смерти быстро обрести мировую славу.

В случае с Францем Кафкой можно сказать, что судьба не обошлась с ним жестоко, поскольку он был крайне безразличен к славе. Писать было для него «своего рода молитвой» (как он писал в одном из своих дневников). Его усилия были направлены к внутреннему совершенству, к безупречной жизни. Его не заботило мнение окружающего мира, вернее, ему некогда было беспокоиться об этом. Он желал достичь высшего этического совершенства – вершины, которой, по правде говоря, редко можно достичь. Он был наполнен энергией, доходящей до точки боли и полусумасшествия, он не допускал в себе никаких недостатков, не позволял никакой лжи, никакого самообмана, ничего предосудительного в отношении своих товарищей, – эта страсть к совершенству часто принимала формы самоунижения, словно Кафка рассматривал свои слабости через микроскоп, во много раз увеличивавший их размер. Как он разочаровывался в себе из-за своей слабости, желая соединиться с чистым, божественным, что было выражено в афоризмах из «Неразрушимого». Этот идеал преобладал у него на протяжении всей жизни. В этом смысле Кафка близок к Толстому. «Человек не может жить без прочной веры в то, что в нем есть нечто неразрушимое», – этой фразой Кафка формулировал свою религиозную позицию.

После смерти Кафки было нелегко найти влиятельного издателя, который осуществил бы посмертное издание его трудов. Я посетил различные издательские дома для того, чтобы издать его произведения. Герхардт Гауптман написал мне, что, к несчастью, он никогда не слышал имя Кафки. Сегодня редко можно встретить выпуск литературного обзора в Германии, Франции, Англии, Америке или Италии, в котором не встречалось бы это имя.

Теперь, когда личность Кафки стала известна в мире, мы встречаемся с неизбежным искажением его образа. Однако мы уверенно можем пройти мимо этих явлений и найти опору для нашей веры в том «Неразрушимом», о котором говорил сам Кафка. Также мы уверены в том, что по прошествии времени другие работы Кафки сами создадут его образ во всей полноте, и тогда в различных мнениях об этом авторе возникнет согласие.

Несмотря на это, даже теперь есть правдивые и верные описания Кафки, что замечательно. Например, я недавно получил «Erinnerungen an Kafka» («Воспоминания о Кафке»), написанные другом Кафки (Фридрихом Тибергером, проживающим сейчас в Иерусалиме). Кроме того, Дора Димант[32], которая была спутником Кафки в последние годы его жизни, подробно рассказала о времени, проведенном ею с Кафкой[33]. Много из того, что она рассказала в течение своего кратковременного посещения Израиля, было записано Феликсом Вельтшем. Вдобавок у нас есть написанное Мартой Роберт о Доре и замечательная книга Густава Януша. Труд Януша имеет особую ценность благодаря тому, что там записаны разговоры с Кафкой.