После пожара - Уилл Хилл
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Понимаю, это очень тяжело, – обращается ко мне доктор Эрнандес, – но ты должна… Мунбим? Что такое?
Я уже не смотрю на него; мой взгляд прикован к агенту Карлайлу, чье выражение лица изменилось: уголки губ опустились, в глазах появился мрачный блеск.
– Вы о чем-то умалчиваете, – догадываюсь я. – Так?
Доктор Эрнандес трясет головой.
– Вряд ли это…
– Говорите, – настаиваю я. – Мне нужно знать.
– Я не считаю возможным…
– Люк кое-что написал на полу перед тем, как потерял сознание, – сухо произносит агент Карлайл. – Вывел собственной кровью.
Перед глазами у меня все плывет.
– Что именно он написал?
– «Я Возношусь», – болезненно морщась, говорит агент. – Люк написал: «Я Возношусь».
В кабинете повисает гробовая тишина. Мужчины с явной тревогой наблюдают за мной, но я больше на них не смотрю – меня уже здесь нет.
Я чувствую запах соли, свежей краски и скошенной травы. Лицо обдувает теплый ветерок. Я слышу, как она зовет меня. Останься со мной, шепчет голос в голове. Останься здесь. Ты можешь.
Я заставляю себя посмотреть в глаза доктору.
– Вы сообщили об этом моим Братьям и Сестрам?
– Да, – кивает он. – Нам пришлось сдвинуть время большинства сеансов, но всем уже известно о трагедии. Прости, если…
– И как они отреагировали?
– По-разному, – помолчав, отвечает доктор Эрнандес.
– Например?
– Шок. Горе. Смирение.
– Радость?
– В паре случаев. – Доктор Эрнандес хмурится. – Ты не удивлена?
Качаю головой.
– Почему?
– Потому что многие ненавидели Люка. Или боялись. Либо и то и другое. И…
– И? – прищуривается психиатр.
– И потому, что теперь он свободен.
– Он мертв, – вставляет агент Карлайл.
Я снова качаю головой.
– Он Вознесся. Попробуйте посмотреть на это с их точки зрения. Сбылось все, что предсказывал отец Джон: Конец света, Последняя битва против федералов, пламя, кровь, смерть – все. А сейчас их держат в плену те самые враги, о которых постоянно говорил Пророк. Люк тоже был пленником, но вернул себе свободу. Для кого-то из детей он герой.
– Чепуха, – недовольно трясет головой агент Карлайл.
Если бы.
– Думайте как хотите, – пожимаю плечами я.
– Подробности суицида мы не раскрывали, – говорит доктор Эрнандес. – Сочли эту информацию слишком травмирующей для них. Честно признаться, я был такого же мнения относительно тебя.
– А я – нет, – говорит агент Карлайл. – Я знал, что ты выдержишь.
Доктор Эрнандес бросает на него быстрый взгляд.
– С учетом этого я попросил бы вас очень тщательно следить за тем, что вы говорите остальным. В подобной ситуации предосторожность не будет лишней.
Аминь.
– Сегодняшний сеанс КСВ тоже будет отменен?
– Да, мы приняли такое решение.
– Зря.
– По-твоему, это неправильно?
– Неправильно. Если вы запрете всех по комнатам и лишите возможности поговорить о смерти Люка, то они еще сильнее убедятся, что Чужакам из Внешнего мира доверять нельзя. Вы сыграете на руку отцу Джону.
– Мы предполагали такой результат, – произносит доктор Эрнандес. – И кстати, как раз об этом я хотел бы с тобой поговорить. Отчасти по этой же причине мы сообщили тебе о Люке в последнюю очередь.
Я слегка хмурюсь.
– Понятно.
– Ты теперь самая старшая из выживших членов Легиона Господня. Не знаю, известно тебе или нет, но твои братья и сестры на тебя равняются. Доверяют тебе.
– Они так сказали?
– Удивлена?
– Да, – признаюсь я. – В последнее время многие сторонились меня. Вряд ли дети наслушались обо мне чего-то хорошего.
– Из-за твоей дружбы с Нейтом? – спрашивает агент Карлайл.
Киваю.
– Ну и из-за того, что произошло с мамой. Короче, в Легионе я была не самой популярной личностью.
– Безусловно, тебе пришлось нелегко, – замечает доктор Эрнандес, – хотя я бы напрямую не связывал это с тем, о чем мы сейчас говорим. Я склонен считать, что одиночество, которое ты испытывала за несколько месяцев до пожара, и чувство отчуждения, вызванное общим недоверием и невозможностью с кем-то поговорить, позволили тебе увидеть происходящее объективно, тогда как твои братья и сестры, особенно младшие, этой объективности были лишены.
– Хотите сказать, я понимала больше остальных?
– В определенной степени да.
– Но я же не знала, что случится пожар.
– Не знала, – говорит доктор Эрнандес, – и тем не менее ты стала задумываться о жизни вне Базы, вне Легиона. Ты продвинулась до того этапа, когда начала подвергать сомнению слова отца Джона, сомневаться в нем самом, притом что тебе хватало ума помалкивать. Больше того, я считаю, он об этом знал.
– Что?!
– Думаю, отец Джон видел в тебе угрозу. По твоим собственным словам, изгнание матери и дружба с Нейтом превратили тебя в мишень, а приказ на тренировке драться с Люси был своего рода проверкой на преданность. Так же, как избрание Нейта Центурионом.
– Отец Джон ни разу не сделал мне ничего плохого, – возражаю я. – Если я представляла для него опасность, почему он бездействовал?
– Возможно, он что-то планировал, просто не успел.
– Из-за пожара.
Доктор Эрнандес кивает.
– Я была никем, – говорю я. – Обычным членом Легиона. Ничего из себя не представляла.
– Не согласен, – улыбается доктор. – Причем категорически. Ты пережила потрясение, от которого многие не сумели бы оправиться. Знаю, ты боролась. Эта борьба продолжается до сих пор. Но ты проявляешь невероятную стойкость и мужество, и тебе нужно просто поверить, когда я говорю, что твои братья и сестры полагаются на тебя, на твою защиту. Рейнбоу призналась одному из моих коллег: ты не допустишь, чтобы с ней случилось что-то плохое, она твердо это знает.
В сердце разливается гордость, я смаргиваю внезапно подступившие слезы.
– Она так и сказала?
– Да, – подтверждает агент Карлайл. – Я смотрел видеозапись.
Я изображаю улыбку, но меня душат спазмы, ведь я изо всех сил пытаюсь не разреветься прямо тут, на диване, поэтому вместо улыбки появляется вымученная гримаса, которую сама я, к счастью, не вижу.
– Хорошо, – тихо, сдавленно произношу я. – Никогда бы не подумала… это очень хорошо.
– Они все это знали, – говорит доктор Эрнандес.
– Я стремилась…
– Поверь мне, – мягко произносит доктор, – они знали.
Все слова куда-то исчезли. Я всегда старалась заботиться о младших, проявлять хоть немного любви и доброты, которые не прикладывались к правилам отца Джона, но, честное слово, я даже не думала, что дети это замечали. А они замечали. Как же я рада.
– Хочу попросить тебя о помощи, Мунбим, – сообщает доктор Эрнандес. – Но сперва четко объясню, что имею в виду, поскольку мы ни в коем случае не собираемся манипулировать тобой и другими выжившими, а также не намерены указывать кому бы то ни было, что думать и как себя чувствовать.
– Им этого хватило с лихвой, – добавляет агент
