72 метра. Книга прозы - Александр Покровский

и Бегемоту звонили ночью,

но было плохо слышно,

а потому он тоже звонил и в конце концов дозвонился до того ненормального Владивостока

и спросил, чего они хотели у него спросить,

и оказалось, что они спрашивали: «А наши проценты будут?»

– на что Бегемот защебетал в трубку таким воробушком, как будто пришла весна и отовсюду просо подвезли:

– Ка-неч-но же бу-дут! – положил трубку и расхохотался дьявольским смехом, но это нам все равно не помогло, потому что тот, кому это предназначалось, кинулся в прорубь и при встрече с водой лишился ума.

Ума нет – считай, калека.

И никто не виноват.

Вот.

И проценты погибли.

Бегемот потом звонил во Владивосток и говорил:

– Человек сошел с ума, так что не рассчитывайте.

А там и не рассчитывали, потому что там тоже чего-то случилось, и те люди, с которыми он договаривался, куда-то подевались, и теперь там другие люди, полные грандиозных надежд.

С армянами нас многое связывает.

И не потому, что у нас нос, крупные губы, уши и глаза-вылупосики.

А потому что все свои идеи мы сперва испытываем на них. Вот, к примеру, возникает какая-нибудь очередная странная, но великолепная идея, и я сразу говорю Бегемоту волшебное слово: «Армяне!»– и он, выделив в непомерных количествах муцины – эти замечательные и вместе с тем очень слизистые вещества из группы гликопротеинов, образующие вязкость слюны, звонит дяде Боре в Ереван (потому что для нас слово «армяне» рождает в душе нечто детское, мягкое, как уши гиппопотама, как будто кто-то крикнул: «Цирк!» или «Клоуны приехали!»).

А дядя Боря в Ереване до сих пор самый главный человек – он пошлет кого надо и проверит где следует: нужна ли армянам эта идея, и если нужна, то в нашу сторону немедленно выедет кто-нибудь, точно так, как это было в случае с «Нисанами», с которых, собственно, и начались наши отношения.

Как-то армянам потребовались машины «Нисан-Патруль», и они позвонили Бегемоту:

– Скажи, это не вы случайно продаете «Нисан-Патруль»?

Конечно же,

Бегемот сразу стал продавать «Нисан-Патруль».

В те минуты у него было такое выражение лица,

что неприлично было бы даже предположить,

что он не продает «Нисан-Патруль»,

потому что верхняя часть оного у него выражала скорбь,

а нижняя – удаль.

И головой он встряхивал так,

что кудри летели в разные стороны,

как будто он пианист на последнем издыхании

и играет «Кипящее море» Грига.

И Бегемот, прихватив меня для четного количества, немедленно помчался в то место, где ему уже три недели подряд предлагали «Нисаны» с патрулями – надоедали, плакали, просили, чтоб он непременно звонил.

Это место называлось «Русский национальный центр»,

и там обитали русские националисты, то есть люди, которые далеко не чужды были идее соборности и духовности.

Я давно пытаюсь выяснить у кого-нибудь, что же такое «соборность» и «духовность».

И чем, например, «соборность» отличается от «шалашовности», а «духовность» от «духовитости».

Но у меня ни черта не выходит.

Все говорят: «Соборность – это…» – и глаза закатывают, точно в тот самый момент получили шпиль в задницу.

И теперь, когда я слышу о «соборности», мне сейчас же хочется выкрикнуть петушиное слово «рококо» и объявить во всеуслышание, что мне известны пути повышения «фалловитости».

Но ближе к русскому национализму как к явлению.

Беглого взгляда на этих людей было достаточно, чтоб понять, что в прошлой жизни все они были аскаридами, а их предводитель в бесконечной цепи превращений только что миновал стадию «свиной цепень».

Было в них что-то сосущее, какой-то сердечный трепет, колотье и пот в перстах, словом, присутствовало некоторое «весеннее возмездие» (эротический термин), когда речь заходила о способах расчетов с посредниками.

А посредниками в этом деле были все, кроме армян, и русские националисты, и мы с Бегемотом, и все хотели ухватить кусок, по возможности более могучий, раз уж возникла тема «Нисан-Патруль».

Как раз тогда-то и появилось это мерзкое слово – «тема». Например: тема «Нисан-Патруль» или тема «березовые обрубки».

«Мы финнам– березовые обрубки, а они нам…»– и так до бесконечности. И теперь, когда я слышу слово «тема», я начинаю давиться, хохотать, вскрикиваю только: «Березовые обрубки! Березовые обрубки!..» – и опять не могу остановиться, всхлипываю и плачу, к примеру, животом. Потом тщательно вытираю нос, лоб и красные щеки и жду, когда внутри улягутся все, знаете ли, звуки, после чего тщательно высмаркиваюсь.

Да-а! Россия…

Но вернемся к армянам, которые все еще ждут свои «Нисан-Патрули»!

– Ар-мя-не! – хочется сказать им.

– Ар-мя-не! – хочется им заметить. – Ар…мя…не…

– Ве… да… че… эээ…

– Последние несколько слов,

– а вернее, букв,

символизируют армянское недоумение,

проще говоря, оторопь,

которая приключилась с ними после общения с русскими националистами,

позорными червями в печальном далеко.

Те говорили:

– Покажите деньги.

– А эти им:

– Покажите «Нисан».

Оказалось, ни у кого ничего нет. Предусмотрительный дядя Боря прислал армян на разведку, чтоб их сразу не обобрали.

Армян звали: Кимо, Самвел и Араик.

Араик был самый молодой. Кимо в первый раз в жизни надел пальто, а Самвел всеми своими повадками напоминал животное.

И смотрел он на место, откуда, по его разумению, должен был появится «Нисан-Патруль», так, как только китаец смотрит на яшмовые врата, прежде чем сунуть туда свой нефритовый стебель.

А вокруг он – китаец, разумеется, – уже разложил следующие обязательные предметы большой любви:

свисток неистребимого желания,

крючок страсти,

колпачок возбуждения,

зажим нежности,

бородавку утомления,

серное кольцо Вечной Похоти,

татарский любовный колокольчик и

фамильный мастурбатор.

И уже изготовился.

Сейчас приступит.

С трудом войдет в «беседку удовольствий».

А пока только предварительно разглядывает.

И от напряжения при разглядывании даже слезы на глаза выступили.

Все последующее (методологически) напоминает мне

некоторые садомазохистические картинки. И будто в них участвую я: голышом надеваю роликовые коньки, и стройная женщина в черных крагах возит меня кругами по концертному залу, крепко держась за мой тоненький пенис.

Во всяком случае, только я начинаю вспоминать, чем же там у нас закончилось дело с этими «Нисан-Патрулями», как тут же эти видения вытесняют из моего сознания все остальные воспоминания.

Помню только, что потом мы дружно встали на защиту армян, за что и заслужили их любовь и получили возможность немного погодя впихивать им остальные идеи.

На прощанье они пожимали нам руки, обнимали и говорили:

– Приезжайте к нам в Ереван.

А моя жена, воспользовавшись случаем, бросилась в комнату, нашла, прибежала назад и вручила им мои новые туфли, которые она в свое время приобрела по случаю в Ереване на улице Комитаса в маленьком магазинчике и которые нужно было там же срочно обменять, потому что один туфель оказался на полтора размера короче другого.

И эти армяне уехали от нас навсегда, сжимая от счастья в руках вместо «Нисана» мои дефективные башмаки.

Правда, мы потом много раз перезванивались, поскольку Араику нужны были игровые автоматы – «однорукие бандиты», и он звонил нам, а мы ему, с трудом добираясь до этого непрерывно отползающего в те времена от России Еревана, с которым то нет связи, то на том конце никто по-русски не понимает («Подождите, я Гамлета позову, он по-русски понимает, а я говорю, но не понимаю»). Наконец нашли мы ему эти автоматы, но нужно было в последний раз уточнить: такие-то они или сякие-то, и я еще раз дозвонился:

– Але, але, это Ереван? Позовите Араика. Араик? Это Араик?

– Нет, нет, это не Араик, это его жена. Араик в лифте застрял.

И тут я сошел с ума, потому что долго дозванивался, потому что когда еще до них доберешься.

– Побегите к нему, – говорю я ей, – уточните, такие-то ему нужны автоматы «однорукие бандиты» или сякие-то?

И она побежала – слышно, что по дороге что-то упало, – и долго там выясняла у Араика, сидящего в лифте, какие ему нужны автоматы, а потом прибежала и переврала все до неузнаваемости, потому что очень волновалась и все по дороге забыла.

Мама моя!

Как меня успокаивает, если я после всяких таких вот событий открываю автора, настоящего певца печали, на любой странице и читаю:

«…Чувство! Лежит в основе. Это точка опоры. Она не сводится к понятию, исключая то краткое (можно сказать) мгновение, когда чувство выносит приговор Вселенной. Затем чувство либо умирает, либо сохраняется…»– и все, захлопываю.

Настоящих авторов, лохань их побери, никогда не следует читать вдоволь (чуть не сказал – вдоль), тогда это успокаивает и помогает сохранять равновесие.